– Не совсем. – Она поморщилась. – У меня не было ни особого повода, ни времени убедиться в людской доброте в эти последние месяцы. Особых надежд тоже не было. Однако я не растеряла способность чувствовать красоту и радоваться ей. Я это поняла, когда увидела вот это местечко. Не потеряла и тяги к миру в душе и желания вновь поверить людям. Когда я снова почувствую себя свободной, то не сомневаюсь, в моей душе ничего не останется от болезненного надлома.
Найджел покрутил вертел, чтобы птица равномерно обжаривалась. Жизель поднялась и принесла хлеб, бурдюк с вином и две железные миски, которые Найджел держал у себя в седельной сумке. Страшно захотелось есть, и она уселась, надеясь, что ей хватит терпения дождаться, пока перепелка прожарится до конца.
Она улыбнулась, поймав себя на том, что, наклонившись к костру, жадно вдыхает аромат еды. В последние дни у нее появился неуемный аппетит. Жизель знала, в чем причина. Она приложила немало сил, чтобы остаться в живых, чтобы не попасть в руки врагов. «Бабушка была бы рада», – подумала она и улыбнулась еще шире.
– Чему радуетесь? – Найджел вытащил из ножен кинжал, разделил тушку пополам и передал Жизели ее долю.
– Просто подумала, что бабушка была бы страшно довольна, если бы увидела, как я сейчас расправляюсь с едой, – ответила Жизель. – Она всегда ставила передо мной тарелки и уговаривала хоть немного поесть.
Найджел хмыкнул.
– Все взрослые так делают. Вы, кстати, мало чем отличаетесь от ребенка. Мне очень легко представить, как вам нравится, когда вас упрашивают и носятся как с писаной торбой.
Жизель едва улыбнулась – так она была занята едой. Какое-то время они с Найджелом молчали, делая перерыв в еде только для того, чтобы передать вино из рук в руки. Она ничуть не удивилась, когда в конце не осталось ни кусочка на потом. Птичка была маленькой, а аппетит зверский. Неразумно было идти на поводу у желудка, но Жизель решила, что удовольствие стоило того.
Она собрала миски и отнесла их к воде. Закопала в мягкую землю кости, чтобы запах не привлекал ночных зверей к их стоянке. Потом вымыла посуду, сполоснула лицо и руки. Укладывая миски назад в сумку, она заметила, как Найджел рассматривает ее. Вернулась на свое место у огня и почувствовала себя не в своей тарелке от его откровенного взгляда.
Найджел усмехнулся в душе, когда увидел, как она занервничала. Он извинился и отправился в кусты. Ему было известно, как снимать напряжение и беспокойство словами и поцелуями. Ее возмущение или гнев подсказали бы ему, что он совершил серьезную ошибку там, на постоялом дворе. Но ни того ни другого он не заметил. Если он правильно понимал Жизель, она сейчас была полна сомнений.
Ему до боли хотелось заняться с ней любовью. Утром она была податливой, открытой и теплой, но он запретил себе пользоваться своим преимуществом. Из того немногого, что она рассказала ему про свое несчастное замужество, он понял, что с ней обращались жестоко, непрестанно насиловали ее. Она не знала наслаждения, а только боль и унижение. Поэтому он решил, что настало время, когда ей нужно будет убедиться, что мужское прикосновение может стать для нее удовольствием, что мужчина может подарить ей радость, ничего не требуя взамен. Найджел надеялся, что справится с этой задачей, а она справится со своими страхами. Само собой подразумевалось, что он должен проявлять сдержанность, хотя с каждым днем терпеть становилось все труднее. Желание росло и требовало выхода.
Вернувшись к костру, он увидел, что она уже постелила на ночь. Постелила рядом, но не вплотную. Это еще не было откровенным приглашением, на которое он рассчитывал, но все равно выглядело многообещающе. Если бы ей захотелось решительно отказать ему, она устроилась бы по другую сторону от огня. Главное, он ощутил, насколько она неуверенна.
Жизель вдруг поняла, что не может посмотреть на Найджела, когда они стали располагаться ко сну. Она мысленно отругала себя за внезапный приступ трусости. Это сковывало и страшно мешало. Жизель стала уговаривать себя, что она – взрослая женщина и должна заглянуть ему в глаза и высказать что думала. Все было без толку.
Пока Найджел отсутствовал, она все-таки решилась. Он помог ей понять, что желание может давать радость, и ей захотелось узнать об этом все, до конца. Не только то, что он может дать ей, а то, что они могут разделить между собой. Чем больше она думала о нем, тем больше росла в ней уверенность, что он сумеет помочь ей преодолеть хотя бы часть ее страхов. Как только она познает ласку, страсть и наслаждение в объятиях мужчины, ей удастся освободиться от тяжести воспоминаний, оставленных мужем в наследство. Жизель желала этого. Страстно желала покончить с этим вечным ужасом.
Голосок внутри попытался напомнить ей не забывать о своем честном имени. Но даже если признают, что она не виновна в убийстве, ее имя все равно безнадежно замарано. В течение целого года она была предоставлена самой себе, а сейчас дни и ночи проводит с мужчиной, который не связан с ней родственными узами. Ни для кого это больше не секрет, и любой, кто услышит ее историю, сделает вывод, что они с Найджелом – любовники. И не важно, насколько яростно она будет это отрицать. В довершение всего она остригла волосы и разъезжает по Франции, переодетая юношей. Так что если все заранее согласны с тем, что она – грешница, ей тем более не стоит отказывать себе в удовольствии.
Было только не ясно, каким образом дать понять Найджелу, что она готова продолжить то, что они начали утром. За ней никогда не ухаживали, ее никогда не добивались, поэтому она очень мало знала о том, как вести любовные игры. Единственная вещь, которая пришла ей на ум, – на ночь постелить ему и себе рядом и понадеяться, что Найджел воспримет этот едва уловимый намек.
Сделав глубокий вдох и успокоившись, Жизель перевернулась на бок и посмотрела на Найджела. Ее не удивило, когда она увидела, что тот смотрит на нее. Она чувствовала этот взгляд спиной. Жизель молча выбранила себя за румянец на щеках. Ей хотелось действовать со спокойной откровенностью. Если она собиралась убедить Найджела в том, что знает, что делает, и что ей не нужно от него ничего, кроме взаимной ласки, тогда вид красной от смущения девочки может помешать ей. Она открыла было рот, но сообразила, что не придумала, что сказать. Оставалось только вздохнуть.
Найджел улыбнулся и, потянувшись к ней, осторожно погладил по щеке. Невзирая на все, через что ей пришлось пройти, Жизель оставалась невинной. Ей явно были неизвестны приемы кокетства и обольщения. Несмотря на грубо поруганное мужем девичество, она оставалась девственной во многих других смыслах.
– Не волнуйтесь, барышня, – тихо проговорил он. – Просто придвиньте свое ложе поближе к моему.
Беспокоила проницательность, с какой он читал ее мысли. Хотя его предложение было правильным. Придвигаясь поближе к нему, она призналась себе, что это самый легкий способ сказать «да». Краска не сошла со щек, но по крайней мере не нужно лепетать непонятно что, как круглой дуре.
– Уверена? – спросил он, прослеживая легкими поцелуями каждую черточку ее лица.
– Я уже пододвинулась. Или ты не заметил? – Она не удивилась, услышав, каким низким вдруг стал ее голос. Нежность его поцелуев, казалось, освобождала ее от неуверенности и замешательства, на смену которым шло растущее желание.
– Заметил. Только не знаю, понимаешь ли ты, почему даешь себя обнимать?
– Совсем не потому, что хочу расплатиться с тобой или что-нибудь в этом роде, если ты это имеешь в виду.
Он улыбнулся, уткнувшись в ее шею.
– Успокойся, мой прелестный напарник. – Настороженно глядя на Жизель, Найджел принялся ее раздевать. – Признаюсь, была такая мыслишка. Но очень быстро ушла.
– Правда? – Она слегка напряглась, когда его руки легли ей на плечи, а потом расслабилась, поняв, что это от смущения, а не от страха.
– Ты очень гордая, поэтому я не верю, что такая идея могла прийти тебе в голову.
Она сдвинула брови, не вполне уверенная, что услышала комплимент.
– Голова на плечах у меня все-таки есть.
– Да, моя прелесть. Такой голове могут позавидовать некоторые мужчины. Мне это нравится. Я имел в виду, что ты не испорчена, и хотя все твои побуждения чистые и честные, мне кажется, что в тебе слишком велико чувство собственного достоинства.
До Жизели неожиданно дошло, что пока они говорили, он полностью раздел ее до сорочки. Она понимала, что заслушалась, убаюканная движениями ласковых рук, но все равно эта искусная проворность настораживала. Сам собой родился вопрос: где он набрался такого опыта? Она была готова сделать своим любовником мужчину, который сам признавался в том, что у него была уйма разных женщин, имена и лица которых он, без сомнения, не мог вспомнить. Хотя Жизель не собиралась переживать по их поводу, ей не хотелось относиться к этому слишком легкомысленно.
– Ты раздеваешь женщину с завидным умением и скоростью, – проворчала она.
– И ты от этого не в восторге, так ведь? – Он не торопясь распускал тесемки у нее на сорочке.
– Может быть.
– Бедненькая, хорошенькая Жизель, – промурлыкал он, целуя ее в губы и запуская руки под сорочку. – Семь лет я был гнусной бессердечной сволочью. Только вот я совсем не уверен, что приобрел какое-то особое умение как раз в то время. К моему стыду, меня тогда больше всего интересовала выпивка. Думаю, что секрет моего искусства прост: мальчишкой я носил точно такой же дублет.
– О! – выдохнула она. Причем ей самой стало интересно, было ли это выражением согласия или признаком удовольствия. Его твердые ладони легли ей на грудь, и большими пальцами он стал поглаживать соски, возбуждая ее. – Просто мне не хочется оказаться еще одной в куче из неопознанных тел. Мне не нужны никакие обязательства и обещания. Но я не желаю быть никем. Я уже была никем и больше никогда не соглашусь на это.
– Этого никогда не будет, Жизель. – Он прижался лицом к ее груди, с наслаждением слушая стук ее сердца.