Толпа солдат захлестывает остров Литовских казарм. Здесь сначала сомневаются, стоит ли бунтовать, но уже через несколько минут гремит дружное «ура!», открывают цейхгаузы, раздают винтовки, патроны и бегом — на улицу, чтобы пожать руку своим товарищам и братьям из других полков. И здесь играют горнисты, гремит набатом полковой колокол…
Мощный поток серых шинелей льется по параллельным улицам, идущим к Литейному от казарм преображенцев и волынцев, от Таврического дворца: с Кирочной, Фурштадской, Сергиевской, Захарьевской. Это не только средоточие казарм, но и самый аристократический район столицы. Дворцы знати, особняки, доходные дома с роскошными квартирами, где живут финансовые и промышленные аристократы, содрогаются от грохота выстрелов в воздух, криков «Ура!», «Долой монархию!», «Вперед, братцы!», «Да здравствует свобода!». Толпа солдат пока неуправляема. Она инстинктивно стремится получить вождей.
Прапорщик Георгий Астахов верхом присоединяется к толпе солдат.
— Братцы! Я с вами!
— Ура! Прапорщик с нами! — гремит в ответ из сотен глоток. — Ура! Вперед!..
Еще у казарм Волынского и Преображенского полков солдаты встретились с рабочими, посланными сюда на разведку и для агитации. «Теперь наша возьмет!» — говорили рабочие, братаясь с солдатами. Но людей в рабочих картузах и тужурках еще слишком мало среди массы солдат, шагающих к Литейному. Район-то ведь аристократический. Но взрыв уже сотряс всю столицу. Колонны солдат поворачивают к Финляндскому вокзалу, туда, где снова разлились рабочие демонстрации и митинги.
В огромном человеческом море, залившем площадь перед вокзалом, серый цвет шинелей преобладает. На крыльцо вокзала поднимается токарь Калинин. Активист Петербургского комитета поглаживает одной рукой острую бородку, другой обнажает перед солдатами свою густую шевелюру. Он лукаво говорит солдатам:
— Если хотите иметь вождей, то вон — рядом тюрьма «Кресты»! Вождей надо сначала освободить!
Мысль вожака подхвачена толпой. Кто-то из солдат кричит, что надо освободить братьев и из военной тюрьмы. А на другой стороне Невы, на Литейном — окружной суд. При нем — дом предварительного заключения, мрачная «Предварилка».
Колонна солдат соединилась с рабочими орудийного завода и гильзового отдела «Арсенала» на Литейном. Напротив орудийного завода — здание окружного суда. Народ штурмом берет окружной суд, открывает ворота «Предварилки» и выпускает из нее и тех, кто давно под следствием, и арестованных только вчера большевиков. Дом окружного суда разгромлен в считанные минуты, листы судебных дел летят из разбитых окон, устилают помещения суда и уличные тротуары вокруг здания.
— Уничтожим гнездо царского произвола! — брошен лозунг, и запылал окружной суд, подожженный сразу со всех углов. Пища огню была добрая, жаркое пламя и дым, смешанный с пеплом судебных бумаг, столбом поднялись в небо столицы.
…Громкий, требовательный стук в дверь квартиры Павловых на Сердобольской улице сначала смутил хозяев и присутствующих членов Выборгского райкома. Приготовили револьверы. Мария Георгиевна пошла открывать.
Ворвался сияющий, перевязанный пулеметной лентой, полной патронов, с винтовкой в руке Иван Чугурин. Его лицо, закопченное и измазанное, сияло. Отставив винтовку в угол, он тут же в передней обнял и расцеловал Машу.
— Наша взяла! — громко сказал он. — Полки солдат с оружием переходят на сторону революции! Сорок тысяч солдат с Литейного пришли к нам на Выборгскую! Тысячи пошли «снимать» полки в других частях города! Ура, товарищи!
Не таясь никого, партийцы дружно крикнули «ура!». Чугурин ушел на улицы помогать солдатам. А в квартиру Павловых, ставшую одним из информационных центров большевистской партии, потекли из разных районов Петрограда вести одна другой радостнее.
К восстанию присоединились Московский полк, броневой автомобильный дивизион, саперы и артиллеристы, военно-автомобильная школа… С помощью броневиков взята телефонная станция. Рабочие выключили все телефоны правительства…
…Еще затемно Настя собралась идти на улицу. Она плотно набила бинтами, корпией и пузырьками с йодом сумку санитара, приготовила себе белую повязку с красным крестом на руку, позавтракала. Тетушка сочувственно следила за ее приготовлениями. Провожать вышла на лестничную площадку. Перекрестила на дорогу:
— Береги себя! Обещай не рисковать!
Было еще темно, когда Анастасия вышла на Невский. Народу было мало, трамваи не ходили, встречались патрули полицейских, но, по мере того как светало, полицейские куда-то исчезли. Пока Настя дошла до магазина Черепенникова на углу Литейного и Невского, совсем рассвело. Народ стал прибывать. На Литейном его было уже порядочно. Здесь оставались еще неразобранные баррикады, лежали на боку трамвайные вагоны. День обещал быть ясным и не очень морозным.
Анастасия примкнула к группе путиловцев, шедших освобождать из Петропавловки солдат Павловского полка. Рабочих вел старый подполковник Краузе, который однажды приходил на молодежную сходку в Лесном, и Настя его сразу узнала. Краузе ее совсем не помнил, но одобрил желание сестры милосердия быть с рабочим отрядом. Водовороты летучих митингов закручивались почти на каждом углу, у каждого возвышения. Изредка через толпу, громко сигналя клаксонами, проносились грузовики, полные солдат и рабочих.
Горел окружной суд, потоки талого снега подступали к тротуарам, пламя ревело из разбитых окон. Толпа не давала тушить огонь примчавшейся пожарной команде, хохотала и улюлюкала. Блики пламени играли на бородатых лицах солдат, искрились в глазах, веселых, видавших и раньше, может быть, «красных петухов».
Лишь около часу дня отряд Насти добрался до Финляндского вокзала, куда его принесла толпа. Здание Финляндского вокзала было превращено в боевой штаб большевиков Выборгского района. Полиция и охранники еще с утра были здесь разоружены, в небольшом зале ожидания группа большевиков обсуждала с руководителями рабочих дружин и предводителями солдатских отрядов первоочередные задачи, направляла колонны в стратегические пункты восстания. Вместе с путиловцами Настя вошла в зал и в первый же момент встретилась глазами со старым добрым другом Мишей Сениным.
Миша прервал свою речь и буквально ринулся к Анастасии.
— Здравствуйте! — не забыл он поздороваться. — Как хорошо, что вы с санитарной сумкой! И как хорошо, что вы с нами!
— С праздником! — улыбнулась ему Настя. И партийцы заулыбались в ответ.
Сенин попросил Настю идти с большой колонной солдат освобождать заключенных из тюрьмы «Кресты» — там могла быть перестрелка с охраной, избиение политических в последний момент и всякие другие неприятности. Хорошо было иметь сестру милосердия в первых рядах колонны. А все сочувствующие медики из Военно-медицинской академии и Клинического госпиталя были уже с утра разобраны отрядами, шедшими для взятия телефонной станции, других важных объектов.
После того как перед восставшими солдатами выступил известный агитатор Михаил Калинин, двадцать тысяч человек двинулись к Арсенальной набережной, где в грозной и жестокой тюрьме томилось более двух тысяч заключенных.
Главные ворота тюрьмы, выходящие на набережную, были крепки. Тысячи людей стояли вокруг них, подкидывая вверх шапки, размахивая красными знаменами, чтобы заключенные узнали о восстании. Внезапно гул наполнился еще одним звуком — звоном разбиваемых стекол. Это узники, почувствовав близость освобождения, громили изнутри свое узилище. Но ворота не отворялись. Невесть откуда появилось несколько громадных бревен, которыми стали действовать, словно тараном. Окованные железом створки рухнули, подняв снежную пыль. Через белый туман защелкали выстрелы охраны.
Первые цепи залегли и открыли беглый огонь из винтовок по укрытиям охранников. Те поспешно побросали оружие и сдались на милость народа. Смешанная толпа из солдат и рабочих бросилась по всем этажам, открывая, иногда взламывая запоры камер, выпуская заключенных. Здесь же во дворе начался митинг.
Настя в сторонке, под красной кирпичной стеной, перевязала трех раненых и присоединилась к митингующим. Пылал огромный костер из тюремных книг и документов, многотысячная толпа внимала ораторам, многие заключенные плакали от счастья, целовались и обнимались друг с другом, со своими освободителями.
И хотя через радостный шум и гам почти не было слышно ораторов, Настя все же поняла, что на импровизированной трибуне — ни одного большевика. Трибуну захватили меньшевики.
В то время как большевики, в том числе и освобожденные из тюрем, немедленно включились в вооруженную борьбу с защитниками царизма, Гвоздев, тоже освобожденный только что из «Крестов», и его коллеги-меньшевики из Рабочей группы Военно-промышленного комитета спешили не в бой, а устремились завоевать массы на свою сторону, повести их за собой. Убаюканная ультрареволюционными словами Кузьмы Гвоздева, Настя упустила момент, когда ее товарищи поспешили «снимать» Московский полк. Она осталась стоять в толпе рабочих и солдат, восхищенно внимавших этому скуластому, с маленькими горящими глазками и тоненькими усиками, невысокому лидеру «оборонцев», успевшему уже сменить тюремное одеяние на тужурку.
Кузьма Гвоздев благодарил за освобождение, кладя поклоны налево и направо. Это очень импонировало толпе, как и его речи о проклятых царских палачах, германском хищнике, который вот-вот сломает народ русский. Гвоздев овладел вниманием рабочей и солдатской массы, кипевшей страстью к свободе, и призвал народ объединиться с Государственной думой, которая всегда отстаивала народную свободу.
Выступали и другие меньшевики. Каждый из них был на словах самым последовательным борцом за народные права, призывая поддерживать Гвоздева и депутатов Думы, которые-де только то и делают, что пекутся о народном благе. Завороженная словами «оборонцев», взвинченная своим успехом, толпа отправилась по набережной, а кое-кто и напрямик — по льду Невы на другую сторону, где за башней водокачки угадывались очертания купола Таврического дворца.