Только стойкость латышских стрелков помогла двум русским корпусам 6-му и 2-му Сибирским избежать окружения. Германцам не удалось окружить и уничтожить 12-ю армию. Ригу вполне можно было удержать, но во исполнение директивы Корнилова Рига была оставлена.
25-го числа Третий конный корпус начал по приказу Корнилова движение на Петроград. Одновременно в штаб Западного фронта поступило распоряжение генерал-квартирмейстера Ставки Романовского о направлении в сторону Петрограда самых боеспособных частей.
Начальник штаба Западного фронта генерал Духонин пригласил к себе генерал-квартирмейстера Соколова. Маленький, серый генерал Николай Николаевич Духонин, как это уже понял Соколов, был слаб телом и душой. В первые дни войны он командовал полком, и случаю было угодно, чтобы на редкость безвольный, даже трусливый человек сумел отличиться и был награжден офицерским «Георгием». «Генеральская чехарда», устроенная после февраля семнадцатого года, привела теперь Духонина в кресло начальника штаба Западного фронта.
Алексей вошел в кабинет. Перед ним сидел щеголеватый человечек с невыразительным лицом, франтовато закрученными усами, кончики которых были нафиксатуарены. Сквозь пенсне без оправы блестели черные, близко посаженные глаза. Аксельбанты на кителе свидетельствовали о причислении к Генеральному штабу. Белый Георгиевский крестик на груди и красный — Владимира с мечами на шее — дополняли его начальственный образ.
Тоненьким голоском он поздоровался второй раз за день с Соколовым и протянул ему телеграмму с приказом о выделении самых боеспособных войск в армию генерала Крымова.
— Когда же он стал командовать армией? — удивился Алексей Алексеевич.
Таким же дискантом Духонин отвечал, что Крымов собирает теперь армию, а начальником Третьего конного корпуса назначен генерал Краснов. Его эшелоны уже двинуты к Питеру.
— Дорогой мой Алексей Алексеевич! — взмолился Духонин. — Я на Западном фронте человек новый — всего несколько дней как приступил… Войска еще хорошо не знаю… Выберите, голубчик, понадежнее что-нибудь и прикажите начальнику военных сообщений отправить их в подкрепление Краснову…
Алексей понял, что Духонин хочет уклониться от того, чтобы поставить свою подпись под явно мятежным приказом.
«Ну что ж! — подумал генерал-квартирмейстер, которого за глаза в офицерском собрании уже начали называть «большевистским генералом». — Я вам подберу, господа заговорщики, такие части, что они бегом в атаку пойдут только не против рабочих и солдат Петрограда, а против Крымова и Краснова…»
— Будет исполнено! — спокойно ответил он Духонину и вышел.
Ему не надо было смотреть десятидневную сводку о настроении в действующей армии, которую он сам же подписал три дня тому назад для Ставки. Он знал, что в 10-й армии, в 69-й дивизии 38-го корпуса настроение чревато взрывом. Было замечено, что солдаты там ищут малейшей возможности выступить с протестом или отказом от работ, занятий и тому подобного.
Весьма малонадежными для генералов были и части 1-го Сибирского корпуса, в особенности — 4-й полк 1-й Сибирской дивизии, вся 2-я дивизия и 61-й полк 16-й Сибирской дивизии…
«Вот их-то я и пошлю «в поддержку» Крымову. В жуткой неразберихе никто не будет поднимать старые сводки о настроениях, чтобы уличить меня. Этим я хоть немного помогу честным людям, стремящимся к подлинной свободе своего Отечества… Но надо об этом обязательно предупредить Ивана Рябцева… Он сразу поймет, что надо делать…»
На звонок тотчас появился адъютант.
— Вызовите ко мне спешно, любым видом транспорта, председателя дивизионного солдатского комитета 16-й Сибирской дивизии Рябцева… Пригласите начальника военных сообщений фронта и ремингтониста — будем готовить приказ о передислокации ряда частей…
84. Петроград, 28 августа 1917 года
Полковник Александр Юрьевич Мезенцев с начала августа состоял в штате канцелярии правительства в Зимнем дворце как офицер связи с военным ведомством. Он уже залечил свои раны, бурные военные годы посеребрили его черную бороду и добавили морщин на лицо. Последние дни, проведенные под крышей Зимнего дворца, сильно повлияли на него. Мезенцев был увлечен демократией. Но та драка за власть, интриги, борьба амбиций и лицемерие, которые он увидел, бывая на заседаниях Временного правительства, совещаниях министров, на встречах Керенского с разными деятелями, все чаще вызывали у него приступы пессимизма. А с двадцать шестого числа события вообще стали разворачиваться с бешеной скоростью. Верховный главнокомандующий Корнилов поднял мятеж. Вчера Мезенцев прочитал телеграмму Керенского Корнилову с приказом немедленно сдать должность генералу Лукомскому и прибыть в Петроград — явно для того, чтобы быть арестованным. Корнилов не подчинился, Лукомский подал в отставку. Душа Мезенцева разрывалась между демократией, Керенским — с одной стороны, и военной кастой, генералитетом — с другой.
Генерал Крымов уже прибыл в Петроград, чтобы создать здесь особую армию для подавления большевистских беспорядков, и Мезенцев, как честный офицер, всегда презиравший жандармские методы в армии, был потрясен, узнав, что его старый товарищ полковник Дутов и множество других офицеров явились в столицу для того, чтобы именно сегодня организовать под видом большевиков уличные выступления и тем самым дать повод генералам разогнать правительство, Совет, демократические партии. Правда, господа офицеры, узнав о том, что планы Корнилова и Крымова открыты, ударились в беспробудное пьянство в военной гостинице «Астория», а некоторые даже добрались и до «Виллы-Роде», где ранее кутил сам Распутин. Однако факт провокации был налицо, и Мезенцев принял это близко к сердцу. Удручали прямодушного полковника и попытки лидера кадетов Милюкова и других буржуазных публицистов представить все дело Корнилова не как мятеж, а как маленькую размолвку в благородном семействе.
Все эти переживания вновь посетили полковника, когда он рано утром по поручению секретаря Керенского отправился на Царскосельский вокзал, чтобы встретить и привезти к министру-председателю Михаила Васильевича Алексеева, только позавчера убывшего в Смоленск, но теперь спешно возвращенного в столицу телеграммой Керенского.
Еще в авто на пути в Зимний дворец Мезенцев доложил обстановку Алексееву и добавил, что министр-председатель непрерывно совещается то с делегацией президиума ЦИКа, то с делегацией Совета казачьих войск, то с господами Терещенко и Коноваловым.
— А что еще нужно Коновалову? — спросил недовольно Михаил Васильевич. Ведь он в мае вышел из правительства в знак несогласия с экономической политикой Петроградского Совета…
— Ходят слухи, что Керенский снова хочет взять его в правительство и сделать своим заместителем, — отозвался полковник. Мезенцев уже начал разбираться сам, кто есть кто в кабинете министров, хотя еще не совсем усвоил партийную принадлежность каждого из них.
В «подъезде императрицы» Алексеева встретил Вырубов, приближенный Керенского с длиннейшим и пышнейшим титулом — «уполномоченный Временного правительства по реформированию военных управлений и слиянию общественных организаций на фронте на правах помощника военного министра и председатель Особого комитета по объединению деятельности общественных организаций на фронте». Юркий Вырубов повел Алексеева в личные покои Александра Третьего, которые избрал своим местом жительства в Зимнем дворце Александр Федорович Керенский.
Михаил Васильевич просил следовать за собой и Мезенцева. Старик не знал, зачем его вызвал министр-председатель, да еще в такую минуту. Он ожидал подвоха. Мезенцев понял, что должен выступить в роли свидетеля.
По ухоженным, с красной ковровой дорожкой лестницам, где на каждой площадке кланялись гостям ливрейные бородатые лакеи, оставшиеся с царских времен, поднялись на третий этаж. Прошли залом, увешанным и уставленным предметами китайского искусства, достигли большой угловой комнаты, в которой у императора была его личная гостиная. Мезенцев здесь еще не бывал. Но, увидя ее, сразу вспомнил о ненависти, с которой большинство кадровых офицеров высказывалось в адрес министра-председателя, ставя тому в укор, что он спит в постели Александра Третьего. Со стороны эсера Александра Керенского, члена партии цареубийц, это было пошло и отвратительно.
Комната, где Керенский встретил Алексеева, была просторна и светла. Ее окна, довольно маленькие, выходили на Адмиралтейство и Неву. Стены были обиты розовым шелком, создававшим иллюзию солнечного дня даже в пасмурную погоду. В этих личных покоях до февраля, видимо, было множество всяких диванчиков, стульчиков, креслиц и столиков с вазами, полными цветов, с альбомами фотографий — Николай Второй обожал фотографировать. Теперь большинство мебели из гостиной было убрано, она приобрела довольно строгий и деловой вид.
Посреди комнаты стоял Керенский и ждал, когда генерал к нему приблизится. Министр-председатель выглядел сильно уставшим. Приветствовал он Михаила Васильевича без обычного бравирования. Его глаза ввалились и потускнели. После обмена рукопожатиями Керенский сразу же предложил Алексееву пост верховного главнокомандующего.
«Как же так, — подумал Мезенцев, — ведь только вчера, после отказа Лукомского, телеграммой этот пост был предложен Клембовскому?! А от Клембовского ответ еще не получен… Двоим сразу предлагают? Непорядочно…»
Михаил Васильевич не собирался немедленно соглашаться с Керенским. Он попросил для начала дать ему ознакомиться со всеми документами и перепиской, связанными с «недоразумением», как назвал он мятеж, о котором был прекрасно осведомлен.
Вырубов отправился в кабинет Керенского за документами. Алексеев принялся ругать большевиков и вообще всех «социалистов», Керенский, хотя и числился членом партии социалистов-революционеров, не прерывал старика.
Мезенцев отвел на минуту глаза и залюбовался видом Невы, открывавшимся из окон. Под синим августовским небом голубела гладь воды. Стройные ряды зданий на Университетской набережной являли свои благородные пропорции. На этой стороне Невы многоколонные портики восточного фасада Адмиралтейства были совсем рядом. Но совершенство природы и архитектуры за окнами только подчеркивало нервозную и дышащую угрозой обстановку во дворце. Мезенцев отвернулся, тем более что в гостиную уже входил Вырубов с зеленой сафьяновой папкой. Папку вручили генералу. Все рас