имопонимание, что ли… Провалиться мне на месте, если я уразумела, как он это делает. Рэф! — позвала она. — О чем сейчас размышляет месьор Шелорис?
Месьор Шелорис, в недавнем прошлом содержатель пекарни на Медовой аллее, скорчился в дальнем углу неопрятной грудой, пряча от яркого света отвыкшие глаза и негромко подвывая. Рэф не торопясь шагнул к его клетке и несколько мгновений вглядывался во мрак.
— Очень напуган, — наконец сказал он негромко. — Много света. Много людей. Ему стыдно перед… не понимаю, что он имеет в виду… перед Грядущим Вожаком, что ли?.. за свою слабость. Он думает, из-за этого ему не позволят занять место в будущей Стае…
— Принцесса! — сдавленно ахнула магичка, перебивая. Зажатая в ее руке очередная склянка с треском разбилась о каменный пол. Волшебница сорвалась с места, взмахнув широкими рукавами черной хламиды, и ринулась к лестнице.
Она успела вовремя — на мгновение раньше, чем Диса, несмотря на все усилия Гвена поддержать ее, начала соскальзывать вниз со ступенек.
Маленькая аквилонка не потеряла сознания. Просто ей показалось, будто в ее голову, как завоеватели в покоренный город, разом ворвалось множество чужих, незнакомых и опасных личностей. Она стала этой жутковатой всклокоченной девушкой, сидевшей на корточках подле решетки, той самой, с которой возилась Ренисенб. Разум несчастной («Мави, ее зовут Мави, но скоро она забудет, что значат эти непонятные звуки») еще сохранил отдельные человеческие способности, осознавая, что происходит вокруг и что ей пытаются помочь, но обитавший внутри зверь видел только неодолимые прутья решетки, ощущал голод, стремление двигаться и полнейшую невозможность покинуть пугающее место, в котором он пребывает.
Еще Диса увидела себя — откуда-то снизу, как если бы она чудесным образом уменьшилась ростом до размеров собаки, всегда пребывающей на уровне человеческого колена. В этом видении мечущиеся вокруг нее фигуры не имели отчетливых выражений лиц, зато приобрели смутные мерцающие ореолы: тревожный красноватый, ярко-зеленый, прохладно-голубой и ее собственный — глубокого пурпурно-фиолетового цвета, совершенно не вяжущийся с бледным пятном лица и двумя темными провалами глаз в обрамлении черных прядей. Ее звали, голос брата с отчаянной настойчивостью повторял ее имя, и, уже почти вернувшись обратно, в привычный мир, девочка сообразила — она умудрилась взглянуть вокруг глазами крутившегося рядом волчонка. Вот, оказывается, какими звери видят людей… Но почему Гвен так беспокоится за нее?
— Я же говорю — она просто струсила и шлепнулась в обморок, — немедля заявил Лаэг, переживавший больше всех, стоило сестренке пошевелиться и разумно оглядеться. — Чего, спрашивается, тут бояться? Оборотни сидят за решеткой и в жизни оттуда не выберутся, правда?
— Мы должны сообщить об этом происшествии вашим родителям, — убежденно заявил Темвик Магнуссон, поднимая девочку со ступенек и устраивая ее на своем плече.
— Только не это! — взвыл мальчик. — Не надо! Тогда не видать нам ни Ярмарки, ничего — нас заставят безвылазно сидеть в замке или, чего доброго, отошлют домой! Не говорите им, а? Ведь с Дис не случилось ничего скверного!
— Ренисенб? — управляющий вопросительно глянул на магичку, словно право решать принадлежало ей. Женщина в задумчивости пощелкала тонкими пальцами. Лаэг и пришедшая в себя Ричильдис с трепетом уставились на нее.
— Если ваши высочества пообещают впредь ограничивать свою любознательность разумными пределами… — наконец изрекла стигийка. — И воздержатся от посещения мест, где их присутствие нежелательно…
— Обещаем, обещаем! — как всегда, младший из сыновей Аквилонца присвоил себе право говорить и за сестру, и на его физиономии мгновенно появилось умильное выражение, способное разжалобить даже госпожу Тилинг, старшую фрейлину Зенобии Канах, даму, твердость решений которой не раз уподобляли камням в основании знаменитой Великой Пирамиды Птейона. Ренисенб тоже не устояла перед подобным напором, неуверенно подтвердив:
— Так и быть. Будем считать, что ничего не случилось.
— А приглашение в гости по-прежнему в силе? — немедля воспрял духом Лаэг.
— В силе. Рэф, тебя не затруднит прихватить мою сумку?
Дознаватель, в течение всей суетливой неразберихи не проронивший ни единого слова и, кажется, даже не двинувшийся с места, молча подхватил тяжелое вместилище магических приспособлений и зашагал вслед за поднимающимся вверх по лестнице обществом. У нижней ступеньки он замешкался, глянув на темные клетки, где таились непонятные, сгорбленные силуэты с мерцающими отраженным светом зрачками.
Темница внезапно наполнилась воем и скрежетом когтей по камню. Словно получив некую недоступную чужому слуху команду, твари из темноты сорвались со своих мест, вцепились в решетки, заметались по тесным камерам. Мави по-прежнему сидела около самых прутьев, держась за них обеими руками и пристально глядя на удаляющихся людей.
Глава седьмаяЯрмарка
1 день Второй летней луны 1313 года. С полудня до третьего дневного колокола.
Уже в который раз Темвик Магнуссон уподобил себя ткацкому челноку, безостановочно снующему по глади создаваемого разноцветного полотна. Пока не одна нить не оборвалась, не перепуталась с другими, вынуждая остановить мерно рокочущий станок и прибегнуть к помощи ножниц, и месьор королевский управляющий имел все основания гордиться собой. Будто осознавая всю важность и ответственность момента, даже голова прекратила ныть.
Вольфгардская Ярмарка торжественно открылась в назначенный срок. В первый день, конечно, особой торговли еще не велось — это время традиционно отведено под шумные увеселения.
К числу таковых в первую очередь относится проезд через Торговое Поле правящего монарха с семейством (если таковое семейство имеется) и свитой, а также представителями Гильдий, высокими гостями из-за пределов страны, частью гарнизона крепости и прочей блестящей мишурой.
Шествие удалось на славу. Обыватели и прибывшие на торг иноземцы дружно голосили, приветствуя всех подряд, девицы в пестрых нарядах поселянок бросали цветы, сверкали взлетающие над кавалькадой серебряные монеты, улетая в толпу и мгновенно исчезая, ослепительно сияло летнее солнце — в общем, не придерешься.
Если, конечно, не обращать внимания на застывшую кривую ухмылку Эртеля Эклинга, выглядевшую так, будто ее насильно пришпилили к лицу молодого правителя.
В противоположность ему Аквилонское Семейство казалось неподдельно оживленным и искренне увлеченным происходящим вокруг. Время от времени Конан или Дженна принимались теребить Эртеля, напоминая ему о необходимости хотя бы внешне изображать радушие. Тот нехотя подчинялся.
Причину королевского неудовольствия Темвик узнал два дня тому, когда Эртель внезапно — и в тайне от всех — велел коменданту Цитадели принять меры к отысканию госпожи Раварты. В первый миг Магнуссон опешил: девица Нейя ведь не колечко и не безделушка, чтобы закатиться в пыльный угол и валяться там незамеченной.
— Она где-то в городе, — заявил Эртель, упорно глядя мимо управляющего. — Найди ее и приведи обратно.
— А если госпожа не захочет возвращаться? — брякнул Темвик, запоздало пожалев о сказанном. Эклинг немедля оскалился, рыкнув:
— Меня не волнует, чего она хочет и чего не хочет. Она моя, и она должна быть здесь!
— Конечно, Ваше величество, — торопливо закивал Магнуссон. — Я все сделаю.
Однако в суматохе предъярмарочных дней разыскать сгинувшую неведомо куда из замка короны Нейю Раварту не удалось, да Темвик и не спешил с выполнением столь странного поручения. Нет занятия неблагодарнее, чем влезать в семейные дрязги или пытаться мирить поссорившихся влюбленных, а, судя по всему, король и его подруга изрядно повздорили.
Для очистки совести Темвик наведался к знакомым и немногочисленным родственникам госпожи Раварты, узнав, что ни у кого из них она не показывалась, и с головой ушел в предстоящее устроение Летнего Торжища. Если Нейя захочет — сама объявится. Тащить ее силком бесполезно.
Требовалось совершить сотню дел, договориться с множеством различных людей, проследить за тем и за этим и, в числе прочего, продумать устроение наказания злоумышленников, разгромивших гиперборейское посольство. Магнуссону совершенно не хотелось украшать Ярмарку столь зловещим предметом, как виселица.
Выход предложил старшина плотницкой артели, возводившей торговые ряды: соорудить требуемый эшафот, но столбы, перекладины и черное сукно приколотить, что называется, на честном слове. Как только все закончится, лишнее уберут, а постройка отойдет к лицедейской труппе — те как раз подыскивают подходящую сцену и готовы оплатить расходы.
Непонятно как, но в городе уже пронюхали, что никакой настоящей казни не предвидится, и оттого мрачная церемония прошла под сдавленные смешки и одобрительный свист. Назидательный финал, когда помилованные и облегченно переводившие дух зачинщики погрома, спотыкаясь, гуськом спускались вниз, к родным и друзьям, едва не был испорчен выкриками:
— А где брат Бомбах? Осудите его, как остальных, или выпускайте! Почему его держат за решеткой?
Требовательные вопли заставили короля Пограничья подняться со своего трона, установленного на специальном возвышении, и под его полным холодного бешенства взглядом крикуны испуганно смолкли.
— Не хотелось бы омрачать праздник, — процедил Эртель в наступившей тишине. — Надеюсь, мне не придется менять решение… пока виселицу еще не снесли. Что до буйного митрианца, он дожидается своего приговора в подземельях Цитадели и очень скучает. Если кто стремится разделить с ним камеру, пусть только подаст голос.
Желающих не нашлось. Обещание прозвучало достаточно внятно и веско, чтобы крамольные возгласы стихли, как по магическому повелению, а Темвик украдкой перевел дух. Не хватало еще отправлять стражу вылавливать недовольных. И без того забот хватает. Но что, во имя светлых богов, стряслось с Эртелем? Никогда он так не разговаривал…