– Обеспечили себя дополнительным геморроем, – ворчал Уйгур.
– Ну а что, нормально, – прикидывал неунывающий Дадай. – У этих рыл сорок, у нас – рыл восемьдесят, целое войско, блин. Кормить не нужно, казармы не требуются – мамы с папами накормят и спать уложат. Вот только, боюсь, дань придется поднимать, а то не сдюжим…
Я уговаривал себя, что это меня не касается. Пусть у причастных к группировке голова болит. Мамай предложил прогуляться по улице Танкистов, примериться, так сказать, к первоочередным делам, потереть с пацанами. Я отклонил предложение, пошел домой. Начинался нервный зуд: к черту разборки, безумно хотелось к Гульнур…
Я позвонил ей утром шестого мая, предварительно заперев Светку в ее комнате, чтобы не подслушивала. Отец еще спал, мама умотала на работу. Набирал номер телефона, пальцы срывались, жутко боялся, что трубку снимет кто-то другой или вообще никто не снимет. Но мы договорились, что утром я позвоню. Длинные гудки стучали по ушам, добивали нервную систему. Гульнур сняла трубку, и я начал усердно потеть.
– Привет, – сказала она. – Да, дома. Но ты уже понял… – Девушка засмеялась. Значит, в институте все хорошо, гранит знаний не выдерживает, ломается под ее натиском. – Хорошо, давай куда-нибудь съездим. Заедешь за мной часика через два? Вот и отлично. Только голос у тебя, Андрей, дрожит… ты уверен, что хорошо себя чувствуешь?
Никогда еще я не чувствовал себя так хорошо. За двадцать минут домчался до улицы Льва Толстого, бросил машину у подъезда, прыжками полетел на второй этаж. Возведи там местные юноши баррикаду, я бы ее разметал! Гульнур открыла, отступила, пропуская в квартиру. Я вошел, готовый ко всему. С кем тут нужно познакомиться? Преподнес ей букет из красных тюльпанов, приобретенный по пути в цветочной лавке. Она заулыбалась, стала нюхать и утонула в этих тюльпанах. В прихожую никто не выходил, и я начал смелеть, взял ее за талию, погрузился в магнетизм ее глаз. Гульнур была в чем-то легком, домашнем, я ощущал сквозь ткань ее шелковистую кожу. Она тоже волновалась – с дыханием начались перебои.
– Ты одна? – догадался я, погружаясь в аромат изысканной, явно не отечественной парфюмерии.
– Одна, – прошептала она. – Родители на работе. После работы у них партсобрание, а потом пойдут в ресторан – у них сегодня почти юбилей, четверть века совместной жизни, хотят провести вечер вдвоем, без надоевших детей… А Рашид уехал по делам за город, тоже будет поздно…
– А в институте как дела? – Я дышал неровно, недостойные мысли лезли в голову.
– Все хорошо… – Она тоже куда-то уплывала, туманились глаза. – Я сдала вчера… да неважно, что я сдала, ты все равно не запомнишь. Сегодня могу отдохнуть.
– Отлично, – обрадовался я, – Тогда проведем этот день вместе. Давай куда-нибудь поедем – за город, в пампасы. Хотелось бы лучше тебя узнать…
Позднее выяснилось, что мы не стояли, мы шли – правда, очень медленно. Гульнур тянула меня в квартиру. Я не смотрел по сторонам, квартира как квартира. Сравнительно большая, и проживали в ней сравнительно обеспеченные люди. Она пристроила на стол мой букет, мы начали жадно целоваться. Кружилась голова, я плыл по бурным водам – вернее, не плыл, а безнадежно тонул в них… Не помню, как мы оказались в комнате Гульнур – небольшой, но уютной, упали на кровать, которая тоже оказалась небольшой, но вмещала двоих – если эти двое крепко обнимаются. Мы обнимались, ласкали друг дружку. Стали пропадать одежды – видимо, снимали их и выбрасывали. Смеясь неровным смехом, я спрыгнул с кровати, стащил с себя джинсы, прыгнул обратно. Пока я это делал, на Гульнур уже ничего не осталось, она протянула ко мне руки, крепко обняла.
Это был какой-то взрыв страсти. Я задыхался, целовал ее во все места. Кровать скрипела и ходила ходуном – и соседи снизу все могли неправильно понять! Гульнур шептала: «Тише, Андрюша, тише…», задыхалась от смеха и не только от смеха. Я никогда еще не чувствовал ничего похожего. Какие-то девчонки мелькали в моей жизни, с ними было по-всякому. Случалось, что и неплохо, но чтобы такой наплыв эмоций… Видимо, это и была штука, которую называют любовь.
– Все, Андрюша, все… – Гульнур откинулась, тяжело дышала. Красивая грудь вздымалась волнами – и этот откровенный образ продолжал сводить с ума. – Теперь ты узнал меня лучше?
Мы сдавленно смеялись, снова ласкались, терлись носами. Гульнур встрепенулась – нужно цветы поставить в воду! Накинула халат, убежала. Загремела посуда, потекла вода. Потом она убежала в ванную. А я изнывал, не мог дождаться ее возвращения. Она вернулась, скинула халат, мелькнуло обнаженное тельце, лишенное изъянов, – и снова обвилась вокруг меня, зарылась носом в ложбинку над ключицей. Немного полежали, снова задвигались, смущенно хихикая, совершая «непотребные» действия. Секса в СССР точно не было, но любовью советские люди иногда занимались…
Излишне говорить, что в этот день мы никуда не поехали. Лишь изредка вставали с кровати, жевали бутерброды на кухне, стояли, обнявшись под душем. Снова бежали в постель, скидывая то немногое, в чем были. Гульнур рассказывала о себе – и ту дурацкую историю годичной давности, вследствие которой стала не девочкой. Глупо все, и как такое получилось, она не понимает. С тем «кавалером» давно ничего нет, он живет в другом городе, и первый сексуальный опыт решительно не понравился. Не было чувств. Произошедшее усердно от всех скрывала, особенно от домашних. Было стыдно, досадно… но ладно. Однако то, что происходит с ней сейчас, – нет, она решительно отказывается подбирать слова… А я если и ревновал, то не подавал вида. Сам не лучше. Девушке девятнадцать лет, студенческая жизнь, полная неожиданностей и непредсказуемых явлений, – я все прекрасно понимал. Почему она должна была меня ждать? Мы ведь могли и не встретиться…
День летел, как скоростной экспресс. Меркли краски дня, Гульнур начинала нервничать. Это я тоже понимал – не совсем комфортно, когда знаешь, что кто-то может прийти. Пока теоретически, но все равно неприятно.
– Мне пора. – Я обнял ее напоследок, чмокнул в нос. – Знаю, придется знакомиться и объясняться с твоими родственниками – это неизбежно… но лучше не сегодня.
– Давай, исчезай. – Она крепко обняла меня за шею, не отпускала – что противоречило произносимым словам. Но все же отпустила, сокрушенно вздохнув. – Пока, мой хороший. Завтра не увидимся, мне очень жаль, но буду готовиться к последнему броску.
С этим фактом предстояло смириться. Не всегда делаешь то, что хочешь. Мы стояли на пороге, жадно целовались, и в голове пульсировала раскаленная мысль: не слишком ли быстро я собрался? Гульнур поняла, отстранилась, лукаво заблестели глаза.
– Так, на этом остановимся. Кто тут волевой и решительный? Пока, мой хороший, мне еще в себя приходить…
Домой я приехал в девять вечера. По дороге зашел в работающий допоздна кооперативный магазин, приобрел по завышенной цене мясо для дома. Неплохие продукты стали появляться в продаже, но задавленные налогами кооператоры продавали их за несусветные деньги. Мама удивилась, сунула мою добычу в морозилку. Нахмурилась, обозревая меня с ног до головы.
– Ты какой-то не такой, Андрейка. В последний раз я тебя таким видела в десятом классе – когда коллега твоего отца вернулся с джинсами из зарубежной командировки, его сыну они не подошли, а вот на тебе сидели идеально…
– Да с зазнобой он своей был. – Умнеющая на глазах Светка фыркнула, высунувшись из комнаты. – Посмотри на него внимательно, мама. Глазки плутовато бегают, борется с блаженной улыбкой.
– А мне вот интересно, мы когда-нибудь эту девушку увидим? – задумалась мама. – Или остаток жизни проживем в неведении?
– Так, я отказываюсь давать показания, – проворчал я, уходя к себе в комнату. – Только в присутствии адвоката или как там сейчас говорится?
– Да, чуть не забыла, – вспомнила мама. – Тебе два раза звонил некий товарищ, представился Тихоновым, твоим бывшим сослуживцем. У него срочное дело.
Я встал как вкопанный, не дойдя до двери. Черт бы побрал этот реальный мир!
– Разве был у тебя такой сослуживец? – пытала мама.
– Был, – вздохнул я. – Просто он новый человек в Казани, и в Уфе никогда не был… Долго объяснять. Еще что он сказал?
– Ничего, – пожала плечами мама. – Срочное дело, спросил у меня, может ли он еще раз позвонить позднее? Вежливый. – Мама задумалась. – Но какой-то странный. И голос как у взрослого.
Телефон зазвонил через десять минут. Я пулей вылетел из своей комнаты, подбежал к аппарату, перехватив настороженный взгляд мамы. Родительское чутье не подводило.
– Наконец-то, – облегченно выдохнул капитан милиции Меликов. – Долго гуляете, Андрей Андреевич.
– А, привет, Славик, – сказал я.
– Славик? – высунулась из кухни удивленная мама. – Вячеслав? Вячеслав Тихонов? – Она сделала задумчивое лицо. – Вообще-то мне этот человек представился Александром.
– Можете говорить? – спросил Меликов.
– Могу. – Я отвернулся, понизил голос. – Вернее, слушать. Говорить – не очень.
– Хорошо, тогда слушайте. У нас имелась договоренность, и я выполняю взятые на себя обязательства. Информация стоит триста рублей, о времени и месте передачи денег сообщу позже. Мне продолжать?
– Да, Славик, слушаю.
– Палитесь, Андрей Андреевич. Вашей маме я представился Александром. Найдите специалиста, чтобы подтянул вас по конспирации. В жизни пригодится. Некий гражданин Туркаев весьма зол на вашу контору. Завтра в районе полуночи планируется провокация. Ее объектом станет общежитие техникума легкой промышленности, что находится на территории вашего района. Человек восемь или десять проникнут в общежитие и учинят разбой. Не исключаю изнасилования и попытки поджога. Ведь там проживают исключительно девушки, верно?
«Нет там ни одной девушки, – подумал я. – Только женщины».
– Ну да, об одном и подумали, – усмехнулся Меликов. – «Из леса доносился девичий крик, постепенно перераставший в женский». Прошу прощения за лирическое отступление. Лазутчики будут прибывать на последних автобусах – до конечной остановки, по одному, по двое. Планируется это