ать Америку? Запас при себе имели изрядный, да еще пацаны от бойлерной подтаскивали. Турки замешкались, первые ряды встали, задние давили. Кому-то камни прилетали в головы, потекла кровь. Самые шустрые успевали подбирать окатыши и отправлять обратно, но это смотрелось жалко. Под трубный рев черноволосого «старшака» турки пошли на приступ, но снова их остановил град камней. А сзади топтались другие, на перешейке становилось тесно. Практически все, кто вывалился из микрорайона, были там.
В общей сваре никто не заметил, как активизировалось основное войско «крутогоровских». Из частного сектора на улице Танкистов в обход южной оконечности озера повалила толпа. Подбирались по одному, малыми группами, а когда пришла пора, устроили спринтерский забег. Упорные занятия не проходили даром. Подростки неслись как угорелые эти пятьсот метров – лишь бы их не сразу заметили! Военная хитрость вскрылась, когда они пробежали половину пути по отлогой береговой полосе. С перешейка раздались тревожные выкрики, но в толпе реагировать трудно – началась неразбериха. Одни пытались вырваться из западни, другие мешались. Да еще камни с западного берега сыпались им на головы. Подбегающие разделились на два отряда. Малая часть устремилась к косогору – отбиваться от тех, кто еще мог пожаловать. Остальные бросились к перешейку, чтобы запереть выход. Эти дурни попались, как ни разу не обученные! Лишь несколько человек успели выбежать и отступить в северном направлении. «Горлышки» перекрыли с обеих сторон, и основная масса турок оказалась заперта на перешейке. Вырваться не могли ни на восток, ни на запад. На востоке всех желающих пробиться избивали монтировками, на западе – засыпали камнями. Безопасно было только в центре перешейка, там метались одураченные турки. Спасаться бегством вплавь никто не решался. Камень в голову – и станешь Чапаевым. К тому же шутка, повторенная дважды…
К «крутогоровским» подошло подкрепление с запада, и от активной обороны они перешли к активному наступлению. Оставили в покое свои лавочки и храбро бросились на врага. Началось форменное избиение. Турки пятились к центру перешейка, на них наседали возбужденные пацаны, отбирали монтажки, били по конечностям, по мягким местам. Поражать чувствительные органы не рекомендовалось – проблемы с законом нам не требовались. С востока тоже давили, и вскоре все побитое войско сконцентрировалось в центре перешейка. Я находился на его восточной оконечности, особо в драку не лез – без меня хватало желающих. Турки представляли жалкое зрелище. Загнанные в ловушку, из последних сил огрызающиеся, ободранные, окровавленные. Мы могли бы надавить и поскидывать их всех в воду, но время, к сожалению, поджимало.
– Все, пацаны, поздняк метаться, выходим по одному! – объявил я. – И бежим домой, к маме! И живо, пока мы вас тут всех не захреначили!
Самое унизительное для турок, что один из наших парней вел фотосъемку. Аппарат у него был серьезный, с мощным объективом. И пленок фотограф-любитель не жалел. Турки по одному выбегали из толпы, проходили через наших ребят, получая от них пинки и зуботычины, и, опущенные, бежали на свой массив. Это был непрекращающийся конвейер – пацаны дико устали, но получали массу удовольствия. На обоих берегах Малых Кабанов столпились зрители. Чем еще заняться в погожий летний день?.. Время уходило, конвейер работал, ускорялся, а тем, кто пытался отбиваться, прилетало и вовсе не по-детски. Они брели, злые как черти, в свои пенаты – зализывать раны, строить новые коварные планы. Но что-то подсказывало, что теперь они надолго потеряют инициативу. Шамиль в этой драке, к сожалению, не участвовал, я его даже не видел, иначе не отказал бы себе в удовольствии подраться с ним.
– Всё, пацаны, а теперь валим отсюда в темпе вальса! – приказал я.
Мы перебегали перешеек, задыхаясь от хохота, попутно ставили лавочки на место, чтобы гражданам было где отдыхать. Переправившись на ту сторону, со всех ног помчались в свой район. Милиция в итоге приехала, как же без нее? Несколько машин съехали с дороги, из них высаживались стражи порядка. На озере уже никого не было – вообще никого, как во вчерашнем дне. Только валялись камни на перешейке, кое-где поблескивали лужицы крови. Очевидцев и свидетелей не нашли – все зеваки поспешили удалиться. И принцип «моя хата с краю» никто не отменял.
Примерно час спустя милиция нагрянула в клуб. Проходили занятия – работали «секции». Спортивная подготовка молодежи в районе «была поставлена на высокий уровень». Наиболее пострадавших отправили домой – нечего тут светить своими «фарами». Присутствовали только те, кому особо и не перепало. Я держал перед собой «лапу», надетую на ладонь, в нее ожесточенно лупил Чича, вставший вместе со своим дружком Козюлей на путь исправления.
– Кто же так бьет? – покрикивал я. – Энергичнее работай, Алексей!
– Я Пашка… – прохрипел Чича.
Мне было пофиг, пусть хоть Аристарх Мефодьевич. Краем глаза я наблюдал за действиями представителей правоохранительных органов. Менты пошатались по спортзалу, недоверчиво поглазели, подошел старлей – на вид не дурак.
– То есть все нормально, Шефер? – спросил он. – Ничего не было?
– Вы о чем, товарищ старший лейтенант? – не понял я.
– Ну ты даешь. – Офицер милиции покачал головой. – Такая битва, фактически Куликовская, и не у кого спросить?
– Не понимаю, о чем вы. Если снова был анонимный сигнал, то это не к нам. У нас изнурительные тренировки, товарищ старший лейтенант, пацанам просто некогда хулиганить. Не хотите, кстати, получить пару уроков? Подтянем, так сказать, по рукопашке наши доблестные органы. Вдруг преступник в драку кинется?
Старлей покачал головой, одарил меня каким-то загадочным взором и неохотно двинулся к выходу. За ним потянулись остальные.
– Ты бы аккуратнее с такими предложениями, Шериф. – Холодов высунулся из-за боксерской груши. – А то, не ровен час, согласятся.
– Ну и что? – отмахнулся я. – И их пришьем, свои люди будут.
Двенадцатого июня у меня был день рождения. С некоторых пор этот день перестал казаться праздником. Я мечтал, чтобы все об этом забыли. Но мама не забыла, подарила мне часы – неплохие, с позолотой, видно, вбухала половину заплаты. Светка сунула рубашку – тоже неплохую, модную, с погончиками (явно мама дала денег), а еще привстала на цыпочки и чмокнула в щеку, пожелав расти большим и не быть лапшой. Уж последнее мне точно не угрожало. В этой рубашке я и отправился на «работу». Прозвищу Шериф она вполне соответствовала. Поначалу все было нормально, я сидел в своем «офисе», на меня никто не обращал внимания. Потом вошел Уйгур – какой-то торжественный, с коробочкой в руке, за ним – толпа. Первая мысль: переворот. Хунта берет власть. Вторая мысль: не забыли.
– Это самое, Шериф… – как-то издалека начал Уйгур. – В общем, мы тут подумали… Не будем мы тебе петь все эти гомосяцкие «бёздый». Кумекали, ломали головы – что можно подарить человеку, у которого есть все, кроме совести? – Уйгур заржал. – Шутка. И придумали. Вот смотри. Ты у нас Шериф, так?
– И че? – насторожился я.
– Ну как че? Мы же смотрим по кабельному всю эту американскую лабуду. Округ шерифа у тебя есть? Есть. Это наш район. Департамент шерифа есть? Есть. Скажем так, это клуб. Офис шерифа есть? А как же, мы в нем и находимся. А чего у тебя нет?
– Чего? – Я терялся в догадках.
– Мог бы и догадаться. А нет у тебя звезды шерифа, – торжественно объявил Уйгур, открывая шкатулку. – Вернее, уже есть. И ее мы тебе дарим. Со всей пацанской уважухой.
А вот это было прикольно и необычно. В коробочке лежала шестиконечная звезда, надраенная до блеска. Я осторожно ее вынул, стал разглядывать. Звезду сделали из металла, с напылением позолоты, выглядела как настоящая. Шесть лучей, все строго, никаких дурацких украшательств, только в центре барельеф, надпись готической вязью: «SHERIFF». Звезда смотрелась убедительно, имела приятную тяжесть. Я разглядывал ее, вертел, не отводя глаз.
– Пацаны, а ему нравится! – хохотнул Уйгур. – В натуре, нравится! В мастерской по заказу сделали. С душой, зацени. Сталь, позолота. Сзади застежка, можешь на себе носить или на стенку повесь, дело хозяйское.
– Ну спасибо, пацаны, – растроганно сказал я. – От души, правда…
Публика, оживленно переговариваясь, покинула каморку. Я сидел за столом, разглядывал подарок. Звезда мне нравилась, черт возьми! На груди носить, конечно, моветон, но стать украшением офиса она могла. Я встал, чтобы временно убрать звезду в сейф. В каморку заглянул Гарик Дадаев.
– На минутку, Шериф?
– Заходи хоть на две.
– И от меня отдельно прими. – Дадай протянул мне тонкую папку. Он заметно волновался. – Не знаю, как сказать, Шериф… Можешь в морду мне за это дать, можешь не давать, сам решай. Но что сделано… в общем, то сделано.
– Заинтриговал. – Я осторожно открыл папку. В ней лежал единственный лист формата А4. Бумага была белая, плотная. В горле пересохло. С наброска, сделанного карандашом, на меня смотрела Гульнур. Как живая! Лицо было выписано до последней детальки. Этот рисунок был лучше любого фото! Гульнур смотрела грустно, хотя и улыбалась. От нее невозможно было оторваться. Защемило сердце. Художник талантливо передал всю глубину ее глаз, загадочную улыбку Джоконды, овал лица, волосы, струящиеся с плеч. Такое ощущение, что Дадай хорошо ее знал. Но он не мог знать Гульнур, видел ее только раз, от силы два – на танцах в клубе, при отвратительном освещении. И чтобы так запомнить ее лицо…
– Блин, Дадай, ты гениален… – зачарованно пробормотал я.
– То есть в морду не дашь? – оживился Дадай.
– Издеваешься, какое в морду? – Чувства нахлынули, дышать стало трудно. – Спасибо, дружище… – Я обнял Дадая от избытка эмоций, оттолкнул. – Все, давай, топай, хочу один побыть…
Подаренный рисунок я вставил в офисный файлик и повесил дома напротив кровати. Сидел полвечера, смотрел. Сердце сжималось, в горле стоял колючий ком. Видимо, следовало дать Дадаю в морду. Боль к середине июня стала стихать, рана на сердце покрывалась рубцами. А теперь все начиналось заново – невыносимо гнобила тоска…