— Проклятый инквизитор. Отец Ача. У тебя все готово?
— Только полотенца.
Он взял тонкие льняные полотенца у женщины внизу и закрыл лаз.
— Ваша ванна, госпожа.
— Из тебя чертовски ужасная горничная, Ричард.
— Я думаю, что меня успокаивает слышать это.
— Пусть остынет немного. Я не хочу еще и ошпариться, после того, как меня искусали блохи и я натерла ноги. — Она сидела на кровати, оперев подбородок на ладони, и смотрела на него. — Что мы будем делать теперь, Ричард?
— Это зависит от того, что ты хочешь сделать.
— Я хочу поехать в Бургос.
Он почувствовал себя разочарованным. Он догадывался об этом и знал, что глупо надеться, что она возвратится к армии вместе с ним.
— Если французы все еще там, — сказал он с сомнением.
Она пожала плечами.
— Где бы они ни были, я хочу быть там же. Потому что там, где они, там и фургоны.
— Разве они не арестуют тебя снова?
Она покачала головой.
— Церковь не может сделать это дважды. — Она думала о генерале Вериньи. — Я не позволю ублюдкам сделать это во второй раз. — Она потянулась и сунула руку в воду. — У тебя есть мыло?
— Готово и ждет вас, госпожа.
Она усмехнулась, затем скрестила руки, чтобы снять одеяние через голову. Она засмеялась, видя выражение его лица, и потянула серую шерсть кверху.
— Мне холодно.
— Ерунда. Просто лезь в ванну.
В течение десяти минут под ее непристойный смех он обследовал ее кожу. Она жаловалась, что это щекотно, в то время как он находил блох, прижимал мыло, затем давил блох ногтями, и к тому времени, когда последняя блоха была найдена, она настаивала на том, чтобы искать его блох, а когда и с этим было покончено, она была на кровати, проклиная ободранную кожу бедер, и его лицо было в ее волосах, а ее руки были на его шрамах на спине, оставшихся после давней порки. Она поцеловала его в щеку.
— Бедный Ричард, бедный Ричард.
— Бедный?
— Бедный Ричард. — Она поцеловала его снова. — Я забыла.
— Забыла что?
— Не имеет значения. Ты думаешь, проклятая ванна совсем остыла?
Ванна была еще достаточно теплой, и она намылила себя, вымыла волосы, затем села, откинувшись головой к стене. Она смотрела на него, как он лежит голый на кровати.
— Ты выглядишь счастливым.
— Я счастлив.
Она улыбнулась печально.
— Тебе немного надо для счастья, не так ли?
— Я думал, что получил немало.
Позже, когда они поели и когда каждый выпил по бутылке вина, они лежали в кровати. Огонь пылал, от дымохода веяло теплом, тяга была отличной, и маркиза курила дешевую сигару, которую она купила у владельца гостиницы. Шарп забыл, что ей нравится курить. Ее рука лежала у него на животе, и она дергала там его волосы.
— Этот человек придет в город?
— Не думаю. Alcalde сказал, что нет. — Мэр сказал, что город находится под охраной другого вожака партизан, который не любит El Matarife.
Она смотрела на него. Ее волосы высохли, стали мягкими и золотыми и рассыпались по лицу.
— Ты когда-нибудь думал, что увидишь меня снова?
— Нет.
— Я думала, что я увижу тебя.
— Ты думала?
— Я думала так. — Она выпустила кольцо дыма и смотрела на него критически. — Но не в женском монастыре. — Она рассмеялась. — Я не могла представить, что это ты! Я думала, что ты мертв, прежде всего, но даже не в этом дело! Я думаю, что это — самое лучшее, что кто-нибудь сделал для меня.
Они говорили о том, что произошло с ним после лета в Саламанке, и он слушал недовольно, как она описывает дворцы, в которых побывала, балы, на которых она танцевала, и скрывал ревность, которую он испытывал, когда воображал ее в окружении других мужчин. Он пытался убедить себя, что это бесполезно, что ревновать маркизу — все равно что жаловаться на переменчивость ветра.
Он говорил о своей дочери. Он рассказал ей о зиме в Воротах Бога, сражении, смерти Терезы. Она сидела и пила вино.
— Ты не очень популярен у наших.
— Из-за сражения?
Она рассмеялась.
— Я очень гордилась тобой, но я не смела говорить об этом. — Она передала ему бутылку. — Значит, ты отдал все свои деньги дочери?
— Да.
— Ричард Шарп, ты — дурак. Когда-нибудь я должна буду преподать тебе урок выживания. Значит, ты снова беден?
— Да.
Она засмеялась. Она рассказала ему о деньгах, которые были в обозе отступающей французской армией — не ее собственных деньгах, но о сотнях фургонов, которые были собраны в Бургосе.
— Ты не поверишь этому, Ричард! Они ограбили каждый монастырь, каждый дворец, каждый проклятый дом отсюда до Мадрида! Там золото, серебро, картины, посуда, еще больше золота, больше картин, драгоценностей, шелков, монет… — Она покачала головой в изумлении. — Это — достояние испанской империи, Ричард, и это все уходит во Францию. Они знают, что проигрывают, поэтому они берут с собой все.
— Сколько?
Она задумалась.
— Пять миллионов?
— Франков?
— Фунтов, любимый. Английских фунтов. — Она засмеялась над выражением его лица. — Самое меньшее.
— Этого не может быть.
— Может. — Она бросила сигару в огонь. — Я видела это! — Она улыбнулась ему. — Ваш дорогой Артур хотел бы дотянуться до всего этого, не так ли? — Несомненно, думал Шарп, Веллингтон от всего сердца хотел бы захватить французский вещевой обоз. Она засмеялась. — Но он не сможет. Это все охраняется нашей армией. — Она подняла бокал. — Все для нас, дорогой. Проигравший забирает все.
— Ты вернешь свои фургоны?
— Я верну свои фургоны. — Она сказала это мрачно. — И я напишу письмо, которое вернет тебе твою службу. А что я напишу? Что инквизитор убил Луиса? — Она хихикнула. — Возможно, он это сделал! Или его брат.
— Его брат?
Она обернулась к нему.
— El Matarife, — объяснила она ему как ребенку.
— Они — братья!
— Да. Он приехал и разглядывал меня в карете. — Она задрожала. — Ублюдок.
Шарп предположил, что это имело смысл. Зачем еще партизан забрался бы в эти далекие, неприветливые горы, кроме как для выгоды своего брата? Но даже при этом он был удивлен, что бородатый зверь в облике человеческом был братом священника. Он посмотрел на красавицу, лежащую рядом.
— Ради Бога, напиши, что то другое письмо не было неправдой.
— Конечно, я напишу. Я скажу, что монашки угрожала изнасиловать меня, если я не напишу его. — Она улыбнулась. — Я сожалею об этом, Ричард. Это было легкомысленно с моей стороны.
— Это не имеет значения.
— На самом деле имеет. Это причинило тебе неприятности, не так ли? Я думаю, что ты все-таки это переживешь. — Она улыбнулась счастливо. — И если бы не было того письма, то мы не были бы здесь, не так ли?
— Да.
— И ты не смог бы намазать жиром мои бедра, не так ли?
Она вручила ему горшок, и Шарп, послушный как всегда этой золотой женщине, повиновался.
Ночью он лежал с открытыми глазами, обнимая ее за талию одной рукой, и задавался вопросом, будет ли письма, которое она напишет, достаточно. Вернет ли оно ему его чин и восстановит ли его честь?
Отблески огня играли на пожелтевшем потолке. Дождь все еще стучал в окно и шипел в дымоходе. Элен прижалась к нему, перекинула через него ногу, положила голову и руку ему на грудь. Она пробормотала чье-то имя в полусне: «Рауль…» Шарп почувствовал, что ревность просыпается снова.
Он провел рукой вдоль ее спины, погладил ее, и она снова забормотала и крепче прижала голову к его груди. Ее волосы щекотали его щеку. Он думал, как часто в прошлом году он мечтал об этом, хотел этого, и он провел рукой вниз по ее боку, как если бы он мог запечатлеть это ощущение прикосновения в памяти навсегда.
Она лгала ему. Он ни на миг не поверил, что церковь убила ее мужа и спланировала, как забрать ее деньги. Что-то другое стояло за всем этим, но она никогда не скажет ему, что это. Она сделает все, что может, чтобы спасти его карьеру, и хотя бы за это, думал он, надо ее поблагодарить. Он смотрел в крошечное окно и видел только тусклое отражение комнаты, ни намека на рассвет. Он сказал себе, что должен проснуться через час, прижался к ее теплому мягкому телу, коснулся губами ее волос и уснул, крепко держа ее в объятиях.
Он проснулся внезапно, когда небо за маленьким окном стало серым, зная, что спал дольше, чем должен был. Он задавался вопросом, почему Ангел не постучал в люк.
Он перекатился по кровати, обеспокоив Элен, и увидел, что дождь кончился. Огонь в очаге угас.
И тут он похолодел от внезапного приступа страха, пронзившего его до кишок, и понял, что потерпел окончательную неудачу. Его разбудил шум — и теперь он слышал его снова. Это был шум, производимый лошадьми — множеством лошадей, но не лошадей, проезжающих мимо. Он слышал, как они дышат, как перебирают на месте копытами, как позвякивают цепи, которыми они привязаны. Он взял винтовку, взвел курок и подошел к окошку.
Слабо освещенная улица была заполнена всадниками. Там был El Matarife, а вокруг него — его люди, в блестящих от росы косматых плащах. Рядом с El Matarife на превосходной лошади сидел высокий человек в серебристом плаще с саблей на боку. Рядом с этими двумя мужчинами было по крайней мере двести всадников, заполонивших узкую улочку.
— Ричард? — Ее голос был сонным.
— Оденься.
— Что это?
— Просто оденься!
El Matarife пришпорил уродливую чалую лошадь. Он смотрел на окна гостиницы.
— Вонн!
— Иисус! — Маркиза села. — Что это, Ричард?
— El Matarife.
— Иисус.
— Вонн!
Шарп открыл окно. Воздух холодил его голую кожу.
— Matarife?
Он увидел городского Alcalde позади всадников, а рядом с ним был священник. Он внезапно понял, что случилось.
Вожак партизан подъехал ближе. Он смотрел снизу вверх. Его огромная борода была в бисере росы. На спине рядом с мушкетом на перевязи висела секира, оружие палача. Он усмехнулся.