Офицер даже не потрудился поднять на него взгляд.
— Объясните свое присутствие здесь, — приказал он, изучая документы — засиженный мухами паспорт.
— Два года назад меня забрали немецкие солдаты, — запинаясь, начал Крестьянин. — Все это время я работал на них, прокладывал дороги для танков, натягивал колючую проволоку, рыл окопы. Когда началось наше наступление, стали рваться снаряды, все смешалось. Мне удалось ускользнуть в лес, где я пробыл с неделю…
— Достаточно, достаточно, — остановил его молодой энкавэдэшник. — Отвечайте, гражданин, известно ли вам, что в этих местах действовал партизанский отряд под командованием некоего Бака?
— Я никогда не слышал ни о каком Баке, гражданин начальник.
— Вы были в горах с его партизанами?
— Не был.
— Хорошо, а теперь скажите вот что. Вам когда-нибудь приходилось слышать о женщине по имени Людмила Петрова? Также известной под именем Белая Ведьма? Она находилась в партизанском отряде Бака.
— Ни о какой Миле Петровой я не слышал, — сказал Крестьянин.
— Замечательно, — усмехнулся офицер госбезопасности. — А теперь, будь добр, покажи-ка мне свои руки.
Крестьянин послушно протянул ему руки.
— Нет, болван, ладонями вверх!
Крестьянин перевернул руки.
— Объясни, почему после двух лет усердной работы на немцев у тебя на ладонях нет мозолей? Твои руки, пусть и грязные, мягкие. Ты по крайней мере год не держал в руках лопату или заступ!
— Я… я… я никогда не слышал о Миле Петровой, — пробормотал Крестьянин.
Офицер кивнул двум солдатам, те схватили Крестьянина и разорвали на нем рубаху. Вся его грудь была покрыта татуировками. Офицер ткнул пальцем в одну из них — причудливо изогнувшуюся линию, взметнувшуюся вверх тремя острыми вершинами.
— Это трезубец! — воскликнул он. — Символ украинских националистов, эмблема украинской повстанческой армии Бака! Ты солгал, ты служил в этой армии и, следовательно, являешься изменником Родины! Вероятно, ты помогал изменнице Людмиле Петровой, которую за предательство ждет смерть. Только тому, кто был знаком с нею близко, известно, что ее называли не Людой, а Милой. Это было в старых газетах, но я сомневаюсь, что ты умеешь читать.
— Гражданин начальник, — вмешался Учитель, — позвольте вступиться за этого косноязычного невежду.
Энкавэдэшник удивленно поднял на него взгляд:
— А вы кто такой?
Учитель поспешно шагнул к столу и протянул свои документы.
— Учитель, значит. — произнес офицер, ознакомившись с ними.
— Гражданин начальник, этот человек…
— Вопросы здесь задаю я! Вас тоже забрали на принудительные работы? Вы были вместе с этим человеком?
— У этих крестьян все тело покрыто татуировкой. Им это нравится. Они понятия не имеют, что означает татуировка. Я в здешних краях учитель. И мне это хорошо известно.
— Я задал вам вопрос: вы были вместе с ним? Вас забрали на принудительные работы?
— Гражданин начальник, я просто хотел указать на то…
Один из солдат ударил его в живот прикладом автомата.
— Болван, вопросы здесь задаю я. Не надо ничего мне объяснять. Я не твой ученик. Покажи мне свои руки!
Солдат, ударивший Учителя, подтащил его к столу и, схватив руку, показал ее ладонью офицеру.
— Еще один работяга с нежными белыми ручками. А у тебя руки даже чистые. Сомневаюсь, чтобы у тебя имелись татуировки, поскольку ты считаешь себя утонченным, но ты заступился за этого изменника, солгал ради него, ты попытался ускользнуть от советского правосудия. Отведите обоих в…
— Гражданин начальник, разрешите кое-что вам показать!
Солдат с силой ударил Учителя по шее, и тот упал на колени.
Крестьянин, попытавшийся было вмешаться, также получил хороший удар прикладом и рухнул на пол. Из раны на голове хлынула кровь.
— Уберите отсюда эту мразь! — распорядился офицер. — Я не могу тратить столько времени на преступников.
— Гражданин начальник, умоляю! Позвольте показать вам мои документы. Уверен, они вас заинтересуют!
— Я не хочу тратить на вас время! — отрезал офицер, держа в руке паспорт Учителя.
Учитель ловко выкрутился из рук державшего его солдата, выхватил свой паспорт и умелым движением пальцев разорвал корочку надвое. Из нее выпал прямоугольный листок. Учитель протянул листок молодому энкавэдэшнику.
Тот лишь взглянул на него, и лицо его стало мертвенно-бледным, покрылось испариной.
— Майор Спешнев, прошу прощения! — растерянно пробормотал офицер. — Товарищ майор, я торопился. Я понятия не имел… товарищ майор… пожалуйста, я только выполнял свою…
Учитель остановил его, подняв руку.
— Слушай меня, лейтенант, если не хочешь до конца дней своих строить дорогу к Северному полюсу на тот случай, если нашему Вождю вздумается туда прокатиться. Ты сделаешь то, что я прикажу, и сделаешь это немедленно!
— Так точно, товарищ майор! Слушаюсь! Я понятия не имел…
— Ты вынудил меня раскрыться, чем поставил под угрозу срыва важную операцию. Скажу тебе только, что ты никогда не найдешь исчезнувшего Бака. Я уже сделал за тебя твою работу, и вот ты меня разоблачил. Теперь ты понимаешь, что я могу с тобой сделать?
— Так точно, товарищ майор! Я понятия не имел…
— Я раскрыл себя, потому что этот человек — мой телохранитель, и у него большие заслуги перед НКВД в деле обеспечения безопасности Советского Союза.
— Так точно! Майор Спешнев — господи, все знают майора Спешнева, всем известна его работа в партизанских отрядах на оккупированных территориях, его.
— Выдай этому герою особый пропуск, чтобы он смог беспрепятственно вернуться к себе домой. Я подготовлю наградной лист. Он заслужил медаль.
— Слушаюсь!
— Что касается меня, мне необходимо при первой же возможности вылететь в Москву. Это понятно?
— Будет исполнено, товарищ майор!
Спешнев подошел к Крестьянину.
— Вот и все, — сказал он. — Больше тебя никто пальцем не тронет. Возвращайся домой, друг мой, живи долго и счастливо, заведи кучу детей.
— Товарищ Спешнев, вы заступитесь за Милу? Объясните всем.
— Еще не настало время. Как я уже говорил, это большая политика. Предстоит много работы. Я постараюсь. Но что касается возмездия — это уже другое дело. А теперь уходи отсюда. Возвращайся домой. Заведи кучу детей.
— Я назову сына в честь вас.
— Не надо. А вот если у тебя родится дочь, назови ее Милой. Это будет хоть что-то.
Седьмая интерлюдия в Тель-Авиве
Новости были плохие. Спутник заснял шесть контейнеров, которые были вывезены с завода «Нордайн» и доставлены в астраханский порт, где находилось иранское торговое судно. Их уже подняли на борт. Судно было готово к выходу в море. Но в чем заминка?
— Это же Россия! Бумажная волокита.
— Русские очень внимательно следят за всеми импортно-экспортными операциями, — объяснил Коэн. — Ни один груз не может пересечь границу без тщательного досмотра. Вот что ставит меня в тупик. Эти контейнеры досмотрят, в них будет обнаружен крайне опасный груз, и спецслужбы тотчас же поднимут на ноги. Малейшая неосторожность — и произойдет страшная трагедия. Русским придется обезвреживать эту отраву.
Настал торжественный момент. Звуки фанфар, возможно, звонок в дверь, возможно, просто странная дрожь всего тела, от головы до пяток. Именно это ощутил сейчас Гершон. Все точки соединились.
— Есть! — воскликнул он.
Все взоры обратились на него.
— Министр торговли может своим личным распоряжением отменить досмотр. Вот зачем Стрельникову была нужна эта должность!
В комнате воцарилась тишина.
— Теперь нам известно, что Стрельников — сын изменника Василия Крылова, — подытожил Гершон, — а тот, в свою очередь, учился у безумного изверга доктора Ганса Гределя, да пусть его душа не упокоится никогда. От извращенного рассудка Гределя идет прямая ниточка к контейнерам с «Циклоном-Б», которые погружены на корабль, готовый отправиться в Иран, чтобы затем каким-то неизвестным способом попасть в Израиль. Маленький Вася боготворил отца, хотел быть похожим на него, продолжать священную войну против евреев. И вот Василий стал взрослым, он бесконечно богат, и его мучит лишь то, что он еще не совершил ничего значимого. Поэтому он использует свое богатство, чтобы воплотить безумный замысел и тем самым воздать почести отцу.
Теперь ему остается только подписать бумагу, после чего сесть и насладиться спектаклем.
— Когда состоится его официальное вступление в должность?
Взглянув на часы, Гершон прикинул, сколько сейчас времени в Москве, и ответил:
— Примерно через двадцать минут.
— Какие у нас варианты? — спросил директор.
— Боюсь, выбор очень ограниченный, — ответил кто-то. — Никаких армейских сил у нас в том районе нет. Но даже если бы и были, нанесение удара по цели в российском порту обернулось бы политической катастрофой. Корабль будет уязвим в течение восьми часов, которые потребуются для перехода из Астрахани в иранские территориальные воды. Можно нанести по нему удар «фантомами», если удастся договориться о том, чтобы на обратном пути встретить их для дозаправки в воздушном пространстве какой-нибудь третьей страны. Но даже в этом случае бомбардировка гражданского судна в Каспийском море вызовет страшный шум, а если к тому же произойдет выброс ядовитого газа в атмосферу, мы огребем по полной. Как всегда, виноват будет не тот, кто изготовил отраву, а мы, Израиль.
— Как только контейнеры выгрузят в иранском порту, мы их потеряем, — заметил другой сотрудник. — Нам придется ограничиться оборонительными мерами. Усилить охрану сухопутных и воздушных границ. Повысить боеготовность. Отслеживать перемещение любых крупногабаритных грузов у наших границ. Все эти меры ответные, а не упреждающие.
— Гершон, это вы у нас гений, додумавшийся до всего. Скажите, что делать.
— Все то, о чем только что говорилось. И еще молиться.
— Стрельников подпишет все бумаги, — обреченным тоном произнес директор, — корабль покинет порт, груз исчезнет, и нам останется только ждать неизбежного. Мы…