— Уходите. Уходите все, за десять минут вы пройдете по лазу и окажетесь в безопасности.
— А вы? Вы, мой барон? — спросил все еще живой, похоже единственный выживший из его людей, самый старый и самый преданный вассал. Почти такой же старый, как и сам барон.
— Иди. Покажешь путь. Я останусь. Им понадобится не больше получаса, чтобы выбить ворота. Кто-то должен сжечь все припасы. Принц приказал не оставлять ни зернышка врагу. Я намерен выполнить хотя бы один из приказов принца.
Все поняли главную мысль барона — он не собирался оставаться в живых после такого позора. Снаружи от цитадели валялись мертвыми две сотни людей, которые только что были под его командованием. И едва ли полсотни врагов.
Люди молча, один за другим, уходили к тайному ходу, ведомые его подчиненным. Барон не смотрел на них, поджигая все, что могло гореть, сваливая скромные припасы поближе к огню, мечась между разгорающимися языками пламени.
Неожиданно он осознал, что всю жизнь представлял свою смерть в постели, с сидящими рядом безутешной супругой и скорбящими детьми. Но из оставшихся доступными вариантов он меньше всего хотел бы изжариться живьем или задохнуться, так что теперь, натужно кашляя от попавшего в грудь дыма, молил только о том, чтобы враги побыстрее справились с воротами. Смерть в бою, от меча противника, никогда не виделась ему чем-то желанным. Никогда — до сегодняшнего дня.
Пять десятков воинов не успели еще полностью выбраться из лаза в глубине заросшего кустарником оврага, как поняли, что окружены со всех сторон. Хуты скатывались вниз по склонам, а наверху гарцевал отряд конников. Спасения не было нигде, и никого из них уже не интересовало, знал ли враг об этом тайном лазе заранее или их обнаружили случайно разосланные во все стороны дозоры.
Ворота наконец-то взломали, и барон с радостью зарубил первого ворвавшегося в зал врага, который так и не увидел его за клубами дыма. Потом Алгон отступил к лестнице, с предсмертной яростью отражая нападения наседающих противников. Лестница была достаточно узкой, и барон мог рассчитывать на честный поединок, а не предательский удар в спину. Поднимаясь, ступенька за ступенькой, наверх, он успел ранить еще нескольких. Его последнее желание не сбылось — он не умер от меча. Удачная стрела, выпущенная со стены замка высматривающим добычу лучником, вошла точно в бойницу и пронзила шею барона, когда он добрался почти до вершины своей цитадели. Этот же лучник успел выпустить еще несколько стрел в ту же бойницу, положив рядом с бароном, захлебывающимся кровью и медленно умирающим, двоих следовавших за ним врагов. Только потом меткий лучник осознал, что у цитадели был только один защитник. Но решил никому не говорить о своей ошибке, понадеявшись, что пожар скроет ее следы.
Два охотника, единственные, кому удалось ускользнуть от погони, знающие каждое дерево в окрестных лесах, успели достичь прячущихся на лесной дороге королевских всадников немногим раньше, чем на ту же дорогу вышли передовые отряды хутов. Это позволило Денису не потерять еще больше людей и не дало хутам развить свой первый успех.
В конце концов одна мечта барона сбылась. Об обороне замка Алгона действительно сложили легенды. О пылающем замке, захваченном врагом. О бароне, который поджег цитадель и сгорел в ней вместе с сотнями осаждающих. О мужестве полусотни вассалов барона, которые, окровавленные и пронзенные стрелами, не умирали и продолжали свою битву. О предательстве, которое погубило храбрых воинов. О доблести защитников, об их отважном командире. Об охотниках, которые спасли жизнь принца. В разных частях королевства и на разных пирах барды складывали и пели разные песни, так что порой только по имени барона можно было понять, что они рассказывают одну и ту же историю. Но что возьмешь с бардов — они всегда любят приукрашивать. Их легко простить, ведь они единственные высекают зарубки памяти на скалах времени.
Фантом не останавливался, лишь замедлил шаг. Деревня оказалась на их пути в середине утреннего перехода, и в их планы не входили дополнительные задержки, даже в случае если они встретят людей в этих глухих лесах.
Тем более что никто из них не верил, что в этой деревне мог остаться кто-нибудь живой. Жители давно должны были либо сбежать, либо угодить под один из фуражных отрядов недавно проходившей здесь армии. А как друзья успели убедиться, после встречи с голодными воинами, рыскающими в поисках припасов и, возможно, развлечений, очень мало людей оставалось в живых.
Крестьяне, даже в таких глухих деревнях, боятся всего и ни за что не будут воевать с вооруженными солдатами. За исключением единственного случая — когда у них отбирают последнее, что позволит им выжить предстоящей зимой.
Они обходили деревню по широкой дуге, по кромке леса, но даже из-за деревьев, среди которых пробирался отряд, было видно, что она безлюдна. Половина домов была сожжена дотла, оставшиеся тоже были опалены огнем, как будто поджигателям просто было лень довести свою работу до конца — что сгорело, то сгорело, а что нет, то можно было оставить времени и непогоде. Без людей и присмотра эти крестьянские избушки не простоят долго, и через несколько лет пожарище зарастет молодыми побегами. Не сменится даже поколение, и проходящий мимо путник сможет понять, что здесь была деревня, только по одичавшим фруктовым деревьям, которые раньше росли под окнами домов.
— Стервятники кружатся, — шепнул Гном, подобравшись поближе к Рему. — Им было чем здесь поживиться, до сих пор не могут оставить место своего пиршества.
Рем кивнул.
— Эта деревня очень похожа на ту… ты помнишь.
— Да, ту, из которой нас прогнали. Думаю, что та деревня сейчас ничем не отличается от этой. Лучше бы они тогда послушались нас и ушли. Но люди в этих лесных деревнях другие. Они привыкли слушать только себя. Иногда это оказывается неправильным.
— Иногда да, — кивнул Рем напоследок, ускоряя шаг и разрывая дистанцию между ним и Гномом. Их поход продолжался, и привычка не позволяла ему расслабиться. Быть неслышным, невидимым. Быть тенью леса. Тем более все, что можно, было уже сказано. А то, что было сказано, можно было и не говорить.
Капитан вел своих всадников по узким тропинкам в нескольких милях севернее Шалы. Большую часть времени они шли спешившись. Лишь изредка, когда дорога хоть немного расширялась, им удавалось подняться на лошадей и продвинуться вперед на несколько сотен шагов.
Позади растянулось полсотни его людей. Тех, с кем он провел не один год вместе. Тех самых, кого недавно он бросил на безумный, как тогда казалось, штурм крепости Менкер.
Лесные дороги были слишком узкие, и ему пришлось разделить свой отряд, чтобы охватить территорию побольше и не пропустить даже малейшего признака врага. Еще несколько его сержантов вели такие же отряды по тропам неподалеку, лишь изредка давая о себе знать сигналами королевских рожков.
Где-то на юго-западе второй день звенели мечи. Но здесь, в глуши леса, пока было спокойно. Хотя почему-то капитан чувствовал, что этому спокойствию не продлиться слишком долго.
После Менкера капитан не раз вспоминал смерть эрла. Что-то изменилось в его душе, что-то поменяло его взгляд на мир. Несмотря на то что ему не раз приходилось сталкиваться со смертью, он никогда до этого не видел у воинов почти осязаемого желания умереть. Умереть, утащив к Лодочнику своего врага.
Конечно, он слышал много легенд и баллад о героях, о мести и доблести, но до встречи с эрлом это были всего лишь легенды, не более. И неожиданно эти сказки бардов стали для него осязаемыми, реальными.
Сейчас он молча слушал сбивчивую речь только что догнавшего их связного. Всадник закончил передавать последние распоряжения короля и теперь просто рассказывал, что творится у Шалы.
— …На второй день они начали атаку еще до рассвета. Опять пошли всей толпой, без подготовки, с ходу, прямо на наши укрепления. Безумие, говорю я вам, просто безумие. Прорыв за прорывом, наши едва успевали отбрасывать их обратно за этот ручей, который нельзя назвать даже речкой. Он не задерживает пехоту и на одну лишнюю стрелу. И вся Шала уже забита их трупами, а они все наступают и наступают. Но наш король — великий полководец, говорю я вам, и никто с этим не сможет поспорить. Он так распоряжается теми скудными резервами, что у нас есть, что враг раз за разом вновь оказывается за рекой. Да, это все же река, раз они так и не смогли взять наш берег. Мы сделали ее рекой, и после этой битвы никто и никогда не назовет Шалу ручьем.
Капитан машинально кивнул — скорее тому, что мысли солдата неожиданно перекликнулись с его собственными. И тем самым подлил масла в огонь. Парень продолжил повествование с удвоенной силой:
— Справа Лес Чар преградил им путь, вы знаете? Я говорю вам, это было чудо, мне самому удалось это увидеть. Деревья поднимались прямо на глазах, прямо вдоль ручья, то есть реки. Там теперь такая чаща, что даже на четвереньках не проползти. Хуты пытались. Говорят, что наши видели, как несколько сотен зашли в лес и больше оттуда не вышли. Колдовство народа Леса — страшная штука, говорю я вам, и нам повезло, что народ Леса за нас…
— Тихо, — перебил его капитан, — помолчи, воин.
Капитан поднял руку и прислушался. Потом молча, не говоря ни слова, потянул меч из ножен. Он не обернулся, ему было достаточно услышать лязг вынимаемых его воинами мечей.
— Кажется, пришло и наше время, — пробормотал он. Немного повернув голову в сторону вестового, он тихо приказал: — Возвращайся. Доложи, что хуты нашли обход.
— Вы уверены, что это хуты, мой командир? — спросил парень, напряженно глядя вперед. Его медлительность стоила ему жизни. Стрела вонзилась чуть выше ключицы, как раз над легкой открытой кольчугой, которую надел вестовой, не думавший, что может оказаться где-то поблизости от врага.
— Вперед! — рявкнул капитан, пытаясь прикрыться от летящих стрел своим небольшим щитом.
Одна стрела задела его ногу, но всего лишь слегка. Капитан только досадливо поморщился, почувствовав, как из глубокой царапины полилась кровь и быстро начала намокать штанина.