В эти же дни, простояв в дозоре сутки и получив весточку с гонцом от Алексея, Фёдор повёл свою сотню по пути Басманова. Это было легко: на весенней мягкой почве следы конников отпечатались чётко. К ночи Фёдор привёл сотню к той рощице у реки, где Басманов и его воины отдыхали. И здесь Фёдор отметил, что от рощи сотня Алексея пошла не на юг, а на запад. От поворота Фёдор гнался следом за Алексеем ещё полный день. К вечеру он добрался до степного села, встретил тиуна и спросил, были ли русские воины в селе.
— Были, воевода-батюшка, и ночь провели, а поутру на Литву пошли. Вот просёлок, по нему и двинулись, — показал тиун.
Колычев задумался: почему Алексей прервал путь на юг и пошёл на запад? Но ответа у него не было. Он решил, что у друга явилась определённая цель. Значит, надо спешить на соединение. Однако Фёдор не преминул спросить тиуна:
— Тебе, отец, старшой говорил что-нибудь про ордынцев?
— А как же! Умный воевода, дал совет быть настороже. Сказывал, что орда идёт, а куда, на Москву или в Литву, ещё неведомо.
Не пытаясь разгадать причину, побудившую Алексея искать орду на западе, Фёдор решил, что тот действует не с кондачка, и понял, что придётся забыть о ночном отдыхе и догнать Алексея во что бы то ни стало. Подъехав к сотне, которая остановилась на сельской площади, Фёдор произнёс:
— Вот что, браты, отдыха нам ноне ночью не будет. Идём догонять сотню Алексея Басманова. Без нас им придётся худо.
Воины приняли сказанное сотским как должное. Многие из них, пользуясь короткой остановкой, потянулись к перемётным сумам, дабы достать из них съестное, дать коням овса. Фёдор понял желание ратников и велел всем спешиться и перекусить, покормить коней.
Но встретиться сотням Фёдора и Алексея в этой напряжённой скачке по весенней степи не удалось. Зато состоялась другая встреча, для Фёдора Колычева довольно важная. Она была скоротечная в час наступления орды, но не прошла бесследно для Колычева и Басманова.
К этому времени хан Саадат-Гирей уже знал, что он не остался незамеченным русскими воинами передовых отрядов. Место схватки дозора мурзы Аппака было найдено ордынцами. А то, что там не нашли трупа мурзы, говорило хану Саадат-Гирею о пленении Аппака. Хан не ждал такого плохого начала. Он прогневался, и, будь Аппак рядом, не сносить бы ему головы. Совершив ещё один дневной переход на северо-запад, хан повернул орду на восток и двинулся к рубежам Московии.
Сей манёвр орды был замечен ратниками Колычева. И он поспешил отправить в стан под Козельск гонцов, дабы предупредить о движении орды к границам державы. Теперь настало время подумать о безопасности своих воинов. Встреча с передовыми отрядами орды грозила сотне гибелью, и, прервав короткую трапезу, Фёдор повёл её к своим рубежам.
Этой ночью князь Иван Шигона тоже не думал об отдыхе. Ещё ранее, смутив трёх ратников, относившихся к нему почтительно, прелестью новой жизни в Новгород-Северском, Шигона увёл их ночью навстречу орде. Ночь была холодной, шёл дождь. Однако четыре всадника мчались по степи рысью, и дождь не стал им помехой. Когда ночь перевалила на вторую половину, Шигону и его спутников отделяло от орды каких-то два часа пути. Но беглецам-перелётам не удалось одолеть оставшийся путь. Навстречу Шигоне приближалась сотня Фёдора Колычева.
Шигона первым услышал конский топот и обрадовался: «Крымчане! Крымчане!» — твердил он. Но вскоре чуткое ухо услышало обрывки русской речи. В мгновение он свернул с дороги, хлестнул коня и, крикнув: «За мной!», — помчался влево от степной дороги.
Фёдор и десятский Касьян, ехавшие впереди сотни, заметили всадников. Те показались им подозрительными.
— Перелёты! Достать их! — приказал Фёдор Касьяну и ринулся наперерез.
За Фёдором помчались Касьян со своими ратниками, и началось преследование. Кони у беглецов были резвее, и они уходили всё дальше. Однако судьба проявила к ним немилость. На пути Шигоны и его воинов возник глубокий, с отвесными склонами овраг, заросший кустарником. Ринуться в него было смерти подобно. Шигона метнулся вправо, где овраг казался не таким глубоким. Он искал удобный спуск. Но было уже поздно. В беглецов полетели стрелы. И одна из них, пущенная Касьяном, настигла князя Шигону, пронзив ему шею, и он упал с коня. Ратники Касьяна охватили беглецов полукольцом. Фёдор крикнул:
— Не сопротивляйтесь! Вам не уйти!
Они и не думали сопротивляться. Один из них отозвался:
— Возьмите нас! Мы не перелёты! Это Шигона повёл нас, а куда, не ведаем!
Колычев спрыгнул с коня, подошёл к поверженному воину, склонился над ним.
— О, да это и правда князь Иван Шигона! И он жив! — воскликнул Фёдор. — Ну что, вражина, переметнуться захотел? Будет тебе...
Князь ещё хрипел, кровь лилась изо рта. Фёдор подошёл к беглецам, спросил одного:
— Как звать?
— Фрол. Холоп княжий. Ночью мы убежали с господином из сотни князя Василия Ростовского. Господин сказал, что пойдём в Северскую землю. А на самом деле... — Фрол замолчал.
— Говори, что на самом деле? — велел Фёдор.
— Да что там, в орду шёл наш господин.
— Спроси же его, куда нести, — приказал Фёдор.
Фрол опустился на колени рядом с Шигоной и прошептал на ухо:
— Князь-батюшка, мы бы тебя понесли, да не знаем, куда.
Фёдор склонился над Шигоной с другой стороны. Князь открыл глаза, сквозь хрипы у него вырвались два коротких слова:
— К хану Саадат-Гирею. Да быстро. — И Шигона закрыл глаза, сник.
Фёдор выпрямился, сказал Касьяну:
— Положите его на седло. Нам пора уходить. Стрелу не трогайте.
Касьян тотчас распорядился. Воины быстро вскинули тело князя на седло его коня, приторочили. Фёдор заметил Фролу:
— На вас вины нет. Пойдёте с нами. Веди, откуда шли.
— Из Козельска мы...
— Дорогу запомнил?
— Ведаю, — неохотно отозвался Фрол.
— Будешь показывать.
— Неможно нам: там на пути сотский князь Василий Ростовский. Он забьёт нас батогами.
Чуть прежде Фёдор как-то пропустил мимо ушей имя Ростовского. Теперь же подумал и удивился: «Надо же, как тесно на земле». Вслух он сказал:
— Я не выдам вас сотскому.
Колычеву и самому не хотелось встречаться с Ростовским. Он не мог отомстить ему за то, что произошло с ним и с княжной Ульяной в Старицах, потому как, сказал князь Оболенский-Большой, здесь не место помсте. Не доезжая до становища князя Ростовского, Фёдор повёл сотню в обход. Чтобы сохранить свою честь, он послал десятского Касьяна с воином к Ростовскому, дабы предупредить о том, что орда близко. Разминувшись с сотней летучего ертаула, Фёдор уходил на Козельск без остановки. Лишь час он пожертвовал на то, чтобы напоить-накормить коней, перекусить самим. Он понимал, что теперь только от него зависит, сумеют ли воеводы встретить орду там, где она не ожидает сопротивления. С запада полсуток спустя в Козельск вернулась сотня Алексея Басманова. Сойдясь, Алексей и Фёдор обнялись. А после обоюдных расспросов Фёдор сообщил:
— Можешь увидеть своего обидчика Шигону. — Фёдор показал Алексею низкую хату. — Там он умирает.
И Фёдор поведал о том, что случилось в ночной час на степной дороге.
ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯЕЛЕНА ГЛИНСКАЯ
Никто из тех, кто видел и знал Елену Глинскую, не осмеливался назвать её русской красавицей. Хотя в Елене и таилась русская кровь, но в такой малой толике, что ничем себя не обнаруживала. И то сказать, из поколения в поколение род князей Глинских всё больше отходил от русских корней. И правы были современники, кои называли Глинских литовско-татарскими князьями. И так угодно было судьбе, что в княжне Елене Глинской через десятилетия, через поколения проявилась и восторжествовала татарская кровь потомка ханов Большой Орды князя Чингизида Ахмата. В роду Глинских хранился миниатюрный поясной портрет этого князя, исполненный неизвестным восточным художником. И в детстве Елена не раз рассматривала своего предка, любовалась им. Он был красивым и сильным воином. Широкие плечи, крутая грудь, тонкая талия, гордо вскинутая голова, украшенная собольей шапкой. Черты лица правильные, нос прямой. Лишь глаза и скулы выдавали в нём монгольскую расу. Скулы были широкие, острые у шеи, а чёрные глаза хотя и большие, но более чем раскосые.
Позже, когда Елена повзрослела, она нашла в своей внешности те же самые черты, хотя в более утончённом виде. Скулы её тоже были остры. Разрез глаз поднимался к вискам. Волосы были густые, чёрные с вороным отблеском, жёсткие. И фигура у Елены была той же изящной стати. В довершение всего, как и у князя Ахмата, у Елены чуть ниже левого виска красовалась небольшая родинка, сходная, как две капли воды, с родинкой Ахмата.
Княжна Елена не могла знать нрава своего предка. Она лишь предполагала его горячность, неуёмность, честолюбие и высокомерность. Однако эти предположения опирались на твёрдую почву. Просто она видела в Чингизиде то, что в полной мере несла сама. Исполняя свои желания, она пылала страстью, всегда стремилась достичь задуманного немедленно и не стояла за ценой добытого.
Ещё задолго до того, как великий князь Василий избрал её и возлюбил «лепоты ради лица, а паче целомудрия ради», Елена многое сделала для того, чтобы привлечь внимание государя. Начала она с того, что отыскала знахарку-ворожею Степаниду Рязанку, привезла её в Москву из Талдома и поселила на псковском подворье. Она не поленилась сходить к Степаниде в Земляной город на то подворье и не пожалела червонца, дабы заручиться её помощью. Сказала ей:
— Ты, старица, объявись теперь близ Кремля на торжище, пускай тебя узнают царские придворные да послухи-видоки. А как найдёт тебя молодой и статный боярин именем Иван Овчина да позовёт, иди за ним. Он тебе скажет, что делать.
— Исполню, касатка, как просишь, — отвечала Рязанка. Ворожея смотрела на Елену яркими карими кошачьими глазами, щурилась, как кошка, в предвкушении хорошей добычи. Она сумела проникнуть в суть нрава молодой княжны и определила ей цену. Стареющее лицо Степаниды разгладилось, помолодело от удовольствия, кое обещали ей заботы о дерзкой княжне. Она улыбнулась: