— Мне же ведомо, касатка, твоё домогание. И придёт час, скажу, исполнится ли.
Елена и сама улыбнулась. Ей понравилась ворожея, она открыла в ней родственную душу.
— Мы с тобой поладим, старица, — приласкала Елена Степаниду.
Вскоре же Рязанка встретилась на торжище у кремлёвской стены с молодым боярином Иваном Овчиной. Он спросил:
— Ведомо ли тебе, что великая княгиня Соломония бесчадна?
— О том все бабы на Москве знают, касатик. А мне её погладить нужно, тогда и скажу, — ответила Степанида.
— Завтра в полдень придёт сюда боярыня Евдокия. Она яснолица, с рыжей косой и зелёными глазами. Ей будет сказано, кто ты. Она поведёт тебя к великой княгине. Как спросит Соломония о чём, не льсти, говори правду.
— Даден мною зарок Господу Богу не сеять лжи, боярин. Теперь же прощай. — И Степанида словно источилась на глазах Ивана Овчины.
Изумлённый боярин лишь покачал головой.
Назавтра Степанида побывала в Кремле, провела там не один час. Соломонию осмотрела, ощупала, огладила и сказала ей просто:
— Ты чадна, матушка. Тебе бы молодца ядрёного. Токмо мою правду неси в себе и про меня никому ни слова. Будет оттого нам худо до исхода дней.
— Смолчу, голубушка, смолчу. В себе буду носить сию радость.
Но Елене Глинской ворожея принесла ложь, ту, которую княжна жаждала узнать. И хотя Степанида страдала, нарушив зарок, да покаялась за сей грех, ведая, что Глинская всё равно своего добьётся и встанет рядом с государем.
После встречи с Рязанкой Елена отправилась к своему дядюшке, советы коего ей всегда были полезны. Сидельница, в которой почти десять лет провёл князь Михаил Львович Глинский, находилась в Кремле за Сенной церковью. Посторонних туда не пускали, но ежели с хорошими подарками, то и к литвину двери открывались. Елена не скупилась на серебряные рубли.
Князь Михаил Глинский сидел за измену России и не ведал, когда завершится срок заточения. Знал он лишь то, что из государевой тюрьмы мало кто возвращался на свет Божий. Потому появление племянницы в его каморе всегда было светлым праздником. Но прежде она приходила без цели, на сей раз ей нужен был совет. Узнав, чего добивается племянница, князь увидел лучик надежды на избавление от заточения. Измождённый, лишённый солнечного света, ранее гордый князь выглядел древним старцем. Его прежние чёрные волосы на голове, смоляная борода стали сивыми, чёрные глаза выцвели, подёрнулись плесенью. Каждый раз при виде дяди у Елены навёртывались на глаза слёзы. Но теперь она смотрела на него с задором и улыбкой.
— Дядюшка, я пришла сообщить тебе о своих скорых переменах. Я прошу у тебя совета и благословения.
— И совет и благословение будут тебе, родимая. Но скажи, что ты жаждешь получить, не сделаешь ли ложного шага?
— Нет и нет, дядюшка. Я замечена государем. На том спасибо князю Михаилу Васильевичу Тучкову. То было в Благовещенском храме. Он показал меня великому князю Василию. И государь несколько раз посмотрел на меня. Да как! Это надо было видеть.
— Но будет ли от того прок? — спросил Глинский. А выражение его глаз всё-таки изменилось: в них заплескалась надежда.
— Проявится, дядюшка. Когда он уходил из храма, то улыбнулся мне. — Елена говорила уверенно, но не обо всём. Она утаила, что обожгла великого князя своим чародейским взглядом. Он достиг его души и сердца, и там загорелся огонь желания ещё и ещё раз посмотреть на прекрасную княжну. — Князь Михаил Васильевич велел мне приходить к заутрене и обедне каждый день, потому как он понял стремление великого князя видеть меня.
— Я помолюсь за тебя, родимая, и буду просить Матерь Божию, чтобы она зажгла в сердце государя любовь к тебе. Ты достойна того. Да, будучи в храме, кланяйся князьям Василию и Ивану Шуйским, ещё князю Михаилу Захарьину и казначею Петру Ивановичу Головину. Уж коль они скажут своё слово, быть тебе великой княгиней. Однако ты и матушку свою Анну не обойди просьбой дать тебе совет.
— Спасибо, дядюшка. Теперь лёд тронулся. И матушка услышит от меня исповедь. Узнала я через матушку, что митрополит Даниил благословил государя отказаться от бесплодной смоковницы Соломонии и порвать с ней брачные узы.
Князь Михаил прослезился. Он поверил, что в его темницу заглянула сама свобода.
— Я буду на твоей свадьбе посаженным отцом, — заявил князь Михаил и дотронулся рукой до плеча племянницы.
У неё от прикосновения дяди пробежал по телу озноб, и она поспешила покинуть узника.
— Жди меня, дядюшка, скоро. Я принесу тебе волю, — молвила Елена на прощание.
Трудно сказать, чья воля торжествовала в судьбе Глинских и прежде всего княжны Елены. Божия или сатанинская? Но всё шло к тому, что судьба уготовила ей великокняжескую корону. Позже многие россияне сойдутся во мнении о том, что Глинские продали свои души дьяволу. Спустя двадцать лет Москва обвинит род Глинских в колдовстве, и немало из них будут убиты, растерзаны. Убьют и мать Елены, княгиню Анну. Елена первой понесёт кару и будет отравлена. А пока всё неведомыми путями двигалось к свадьбе Василия и Елены.
Свадебные торжества состоялись ровно два месяца спустя после заточения Соломонии в монастырь. Венчание было значительным, свадьба — пышной. Но ни вельможи, ни именитые горожане на свадьбе не веселились. Да и сама невеста не выглядела счастливой. Подружки-боярыни подрумянили Елене лицо, но бледность пробивалась сквозь румяна, а в больших чёрных глазах невесты затаился испуг. Никогда ранее Елена не испытывала страха, теперь же она боялась того, что ожидало её в первую брачную ночь. Она чувствовала, что чуда не будет и она не понесёт от своего супруга дитя, на что надеялся сам великий князь. Братья Елены Михаил, Иван, Юрий и ещё сестра Анастасия, а с ними и сама княгиня Анна немало потрудились, дабы установить истину: способен ли великий князь к продолжению рода. Потому для них не стала тайной связь Соломонии с князем Андреем Старицким. Они знали доподлинно, что Соломония понесла от него, а не от великого князя Василия. То было для Глинских и огорчительно: нечего ждать детей от великого князя Василия, — и отрадно: дитя Соломонии не может претендовать на великокняжеский престол. Но Елена не хотела, чтобы ей была уготована судьба Соломонии. Потому-то страх перед грядущим прорастал корнями в её душе всё глубже. Когда же после широкого свадебного застолья настал час идти молодым в опочивальню, у Елены отнялись ноги. Спас её от нешуточного позора сам великий князь. Когда вельможи в голос потребовали: «Батюшка-государь, тебе пора на покой и отраду с молодой семеюшкой», — он поклонился придворным и, как ядрёный молодец, подхватил Елену на руки и понёс в опочивальню.
— Браво, браво! — кричали вельможи. — Слава нашему князю!
В новой опочивальне пахло сосновой смолой. Стены её светились, словно янтарные. Одна стена была затянута шёлковой тканью, в ней торчали стрелы, увешанные драгоценной пушной рухлядью: соболями, куницами, горностаями, бобрами. Посреди опочивальни возвышалось просторное ложе из ржаных снопов, укрытых белоснежными льняными простынями. Всё это Елена рассмотрит потом, а пока Василий опустил её на скамью под белым бархатом возле тёплой печи. Елена прижалась к ней спиной, Василий сел рядом. Он был скован, молчалив и задумчив. Неведомо по какой причине он вспомнил Соломонию в первую супружескую ночь с нею. Как он был счастлив тогда, два десятка лет назад! Василий попытался отмахнуться от ненужных воспоминаний. Ведь он и сегодня считал себя счастливым человеком. Но тщетно бодрился, ему сие не удалось. Елена это видела. Её супруг был будто связан по рукам и ногам. Его лицо без привычной бороды, лишь с усами, остриженными коротко, походило на маску: ни одной живой черты. Ему бы приласкать молодую жену, вновь поднять на руки, положить на белые простыни и избавить от невинности. Ан нет, он продолжал сидеть истуканом.
На душе у Елены стало черным-черно. И что-то там, внутри, побуждало её встать и убежать из великокняжеского покоя. И сила в ногах у неё появилась. Но она вспомнила наказ матери. Старая княгиня сказала, словно повелела, властно и строго:
— Велю тебе взять над ним верх. И тогда быть тебе истинно великой княгиней. Помни сие. Помни и то, что ежели покажешь слабость, то быть нам по-прежнему в опале от бояр и от самого великого князя.
Елена хорошо знала жестокий нрав матери. Она-то уж умеет наказать за непослушание. И потому Елена одолела свой страх перед неизбежным, стала прежней, умеющей исполнять то, чего добивалась. Она поднялась со скамьи, прошлась по опочивальне, раз-другой передёрнула плечами, словно лягушка-царевна сбрасывала свою кожу, и повернулась к Василию с ласковой, нежной улыбкой. Сказала:
— Ты, государь-батюшка, муж мой любый, не печалься, что я моложе тебя, душа твоя как у юноши, она пламенеет, я вижу сие. Ты только улыбнись, только посмотри на меня, как на желанную семеюшку. — Елена опустилась перед Василием на корточки, руки ему за спину закинула, чёрными глазами сверкнула так, что у князя волнение в груди разлилось. А как Елена приникла к его губам в жарком поцелуе, так он и вовсе сомлел от нежности к молодой супруге. Он поднял её на ноги, прижал к сердцу, залюбовался ею и прошептал:
— Желанная чародеюшка, ясновидица, ты согрела мою грудь.
И князь сам приник к её губам. И улетучились, как дым, страхи, кровь заиграла в жилах, пробудилось желание себя показать, молодую жену ублажить, постичь то, к чему бесславно шёл все годы жизни. Он поверил в своё обновление, ощутил себя молодым, сильным, способным к чадородию. И уже не сомневаясь в торжестве плоти, Василий понёс Елену к ложу, опустил на белую простыню и взялся снимать с неё одежды. Первые мгновения у него дрожали руки. Но и это прошло, когда Елена, ласково воркуя, принялась стаскивать с него кафтан и прочее.
Близкие придворные с нетерпением ждали сего священного часа, знаменующего первую супружескую ночь государя и его молодой жены. За стеною опочивальни, увешанной мехами, в тайной каморе была сделана секретная глазница, коя скрывалась за висящими на стрелах соболями, но между ними хорошо виднелось государево ложе. И возле этой глазницы затаился первый боярин державы, конюший Фёдор Васильевич Овчина-Телепнёв-Оболенский. Он не считал своё дело зазорным. Более того, по его твёрдому убеждению, сие являлось делом государственной важности. В державе, стоящей на пороге сиротства, должны быть свидетели того, что в сей миг вершилось в государевой опочивальне. Ведь речь шла не просто об игре плоти государя и государыни, а о том, будет ли зачат престолонаследник. Не должно источиться Рюрикову роду. Молодой корень должен прорасти, считал боярин Фёдор Овчина. И были с ним согласны все, кто стоял за его спиной. А в каморе затаились князья Василий Тучков, Михаил Тучков, Борис Горбатый, бояре. И женщины присутствовали. Им тоже важно было знать, как тешились молодые, потому как жёнам доподлинно известно, когда творится детородное начало. Посему свахи Авдотья и Варвара проявили свою волю, потеснили князей и приникали к глазнице по очереди, ликуя оттого, что происходило в опочивальне.