Личина пленного обманула игумена Герасима. Ибрагима продержали в грязном каменном подклете в цепях недолго. По воле Герасима он был переведён в обычную монастырскую келью. И прошло совсем немного времени, как пафнутьевские монахи обратили Ибрагима в православную веру, свершили над ним постриг и нарекли именем Ипат. Герасим приблизил новообращённого к себе, выучил его русской грамоте. Ипат оказался способным учеником, проводил за чтением книг, за письмом по десять часов ежедневно. Он даже взялся изучать греческий язык, чтобы читать священные писания древней Византии, коих немало было в Пафнутьевом монастыре.
Года через два, пользуясь расположением игумена, Ипат нередко стал уходить из монастыря и пропадал где-то по нескольку дней. Позже игумен Герасим узнал, что его любимец занимался на стороне греховными делами. В Боровске он сошёлся с колдуном и чернокнижником Мансурой, учился у него колдовскому делу, готовил отравное и отрадное зелья, вызывал злых духов, напускал на людей туман.
Герасим предостерёг Ипата:
— Сын мой, не разрушай мою любовь к тебе. Отрекись от сатанинских премудростей, покайся и остережёшься зловонной хлевины.
Ипат понял, что он живёт под недреманным оком монахов, что его свобода мнимая. И он внял предостережениям игумена, больше года не покидал стен обители. Герасим подумал, что Ипат исцелился, вновь стал давать ему поблажку. Ипат и впрямь забыл Мансуру, но окунулся в новую греховность — в женолюбие. Ему легко было добыть внимание одиноких жёнушек. Ни одна вдовица-молодица не могла устоять перед его обаянием.
Так прошло семь лет жизни Ипата в Пафнутьевом монастыре. Его не тянуло на родину, где ему был уготован позор за то, что сдался в плен. Он был доволен своим вольным положением при игумене Герасиме. Но к этому времени престарелый Герасим источился здоровьем и преставился. Пожалуй, никто из монастырской братии не пролил столько слёз, не вознёс в небо стенаний, сколько излил Ипат. Он страдал искренне, потому как знал, что на смену мягкосердому Герасиму придёт суровый правдолюбец преподобный отец Адриан. Так и было.
И на восьмом году благостное пребывание Ипата в монастыре завершилось. Зная о приверженности Ипата к ворожбе и к чернокнижию, а пуще к прелюбодеяниям, Адриан изгнал крещёного южанина из обители. На прощание суровый игумен сказал ему:
— Разум твой и плоть твоя очистятся от сатанинской греховности токмо в геенне огненной. Обитель чтит память преподобного великосхимника и игумена Герасима, потому мы не ввергаем тебя в оскудение жестокое, но даём волю. Врата обители распахнуты, и уходи не мешкая.
Суровый взгляд Адриана и предупреждение подвергнуть «оскудению жестокому» породили в душе Ипата страх. И он покинул обитель, забрав с собой малое нажитое за минувшие годы добро. Случилось это летней благодатной порой. Уходя из обители по лесным дорогам и тропам, Ибрагим обрёл спокойствие и, прошагав вёрст двадцать пять, уже на закате солнца остановился на живописном берегу малой речки Росянки и заночевал в чаще под кроной могучего дуба.
И прошло ещё семь лет. Ипат не покинул речку Росянку, она его околдовала. Добыв в ближней деревне топор и пилу, он принялся рубить себе хижину и осел в ней прочно и надолго. Вскоре же к малой хижине он прирубил просторный покой, поставил очаг из камня и начал добывать себе пропитание ворожбой.
Молва о том, что в воровской чаще поселился отшельник и чародей, вскоре облетела всю округу и вышла за пределы Боровского уезда. К Ипату потянулись страждущие паломники, надеясь на исцеление от недугов. Большей частью это были женщины. Шли они из Боровска и Коломны, из Серпухова и Медыни, из многих других городов средней России. Вскоре слава-молва о чудотворце-целителе долетела до стольного града, и потянулись за Боровск из Москвы «бесплодные смоковницы». Немало их, возвращаясь от целителя, забывали о своём недуге, обогащались потомством.
К этому целителю и привезла княгиня Анна Елену. Жилище отшельника, спрятанное в чаще, было обнесено высоким острокольем, с крепкими дубовыми воротами. Лишь только путники подъехали к ним, как на дворе раздался яростный и злобный лай. Но вскоре пёс замолчал, открылась калитка, и появился Ипат, держа в руках тяжёлый и острый посох.
— Кого Бог принёс? — спросил он всадника, стучавшего в ворота.
— Пускай во двор: московские гости пожаловали, — ответил рында.
Отшельник подошёл к каптане, дождался, когда воин открыл дверцу, и, увидев два женских лица, сказал:
— Милости просим, гости желанные.
Кони вкатили каптану на двор, и из неё первой вышла княгиня Анна.
— Не спрашивай, кто мы, святой отец. Прояви милость и прими нас.
Елена выбиралась из каптаны медленно, на землю ступила осторожно, словно боялась, что под ногами у неё разверзнется прорва, встала за спиной матери. И хотя уже опустились сумерки, она разглядела лицо отшельника. Оно показалось ей до боли знакомым. Да тут же её взяла оторопь: лик целителя был очень похож на лицо князя Василия, лишь на несколько лет моложе. «Что за блажь у матушки появилась?» — подумала Елена и сделала шаг к каптане, взялась за дверцу. Но хозяин ласково, каким-то манящим голосом позвал их:
— Гости любезные, прошу вас в моё пристанище, где тепло и сухо.
Он взял княгиню Анну за руку и повёл её к видневшемуся за берёзами жилищу. Елена осталась на месте. Ипат заметил её нерешительность, вернулся и подал ей руку. Она была тёплая и мягкая. Сказал отшельник неожиданное для Елены:
— Государыня, ты в святом месте, под защитой Всевышнего. — И он повёл её за собой.
Елена застыла на пороге, у неё не было сил сделать хотя бы ещё один шаг. Ей показалось, что она вошла не в келью отшельника, а в вертеп колдуна. В нём не было ни окон, ни потолка, всюду лишь почерневшие от копоти брёвна. В левом углу близ двери горели дрова в очаге, над ними в чёрном котле что-то булькало, источая острый и пряный запах. У Елены защипало в носу, она чихнула, и в глазах у неё посветлело, она увидела всю дикость бытия отшельника: ни одной лампады, ни свечи. На стенах — ни одной иконы. В плошках горели сальники, освещая убогое и мерзкое жилище. Елене стало жутко, и она попятилась к двери. Но Ипат остановил её:
— Матушка великая княгиня, не спеши покинуть мою обитель. Мы поговорим здесь с твоей родимой, а ты войди в ту дверь. — Ипат показал на едва заметный проем. — Там найдёшь покой и утеху.
Елена продолжала стоять в нерешительности. И тогда Ипат снова взял её за руку, провёл к двери, распахнул её, и Елена оказалась в таком же убогом жилище, лишь стены и потолки из брёвен были светлыми. Ипат заглянул Елене в глаза, понял её состояние и сказал мягко, завораживающе:
— Да увидят твои глаза то, что не дано видеть простым смертным.
Ипат оставил Елену одну. Она же, чтобы не видеть убожества жилища, прислонилась к косяку двери и закрыла глаза, подумав: «Зачем всё это?»
Целитель вернулся скоро. В руках он держал корзину. Из неё выложил на стол миску с мёдом, пшеничный хлеб в рушнике, яблоки, два кубка и баклагу. Он пригласил Елену к столу — она охотно подошла, наполнил кубки искрящейся золотистой жидкостью.
— Сие наша трапеза, великая княгиня. Вкусим и выпьем, что послал нам Господь Бог, и прикоснёмся в беседе к сокровенному. — Ипат подал кубок Елене. — Выпей во благо, прекрасная. — Глаза отшельника светились притягательной силой. Елена не понимала, почему так покорно и с лёгкостью взяла кубок с зельем.
Она смотрела на Ипата не в силах отвести взгляда. Он выпил свой кубок. Елена сделала то же, и это получилось у неё как-то просто, непринуждённо, будто в жаркий полдень выпила прохладной сыты. Спустя минуту она почувствовала, как по телу у неё разлился огонь, зрение обострилось, она осмотрелась и увидела то, что не заметила несколько минут назад. И удивилась: оказалось, что она пребывает в чудесной опочивальне, где всё было красиво и ласкало взор. Стены были затянуты византийской шёлковой тканью с диковинными яркими цветами и сказочными птицами. По углам стояли голубые каменные вазы, в коих плавали живые благоухающие розы. Перед нею сидел в алой шёлковой рубахе русобородый и голубоглазый красавец и смотрел на неё влюблённым, нежным взором. Он ласково улыбался и протягивал к ней сильные белые руки. Она взяла их в свои. Елена и Ипат вместе встали, и она потянулась к нему, провела рукой по лицу, дабы убедиться, что рядом с нею человек во плоти. Ипат повёл её к белоснежному и просторному ложу. Возлюбленный — так назвала Елена в душе Ипата — ни к чему её не принуждал, она сама обняла его и приникла жаждущими ласки губами к его горячим губам. Они замерли в поцелуе и, приникнув друг к другу, опустились на ложе.
Всё, что случилось следом за поцелуем, Елена так никогда и не могла вспомнить. Лишь образ Ипата каждый раз наполнял её грудь несравнимым ни с чем блаженством. Почему это происходило, Елена не понимала и сказала бы перед Богом, целуя крест, что она чиста и не пребывала в прелюбодеянии. Позже, со слов матери, она узнала, что в хижине отшельника Ипата провела три дня и три ночи и везли её с речки Росянки сонную.
Вернувшись в Москву, Елена не застала во дворце великого князя. Он был в Коломенском. Отдохнув два дня, Елена по воле матушки отправилась туда и по её же воле провела с супругом ночь. Она принесла им только мучения. Как ни пытался князь Василий проявить свою мужскую силу, ему это не удавалось.
Елене оставалось только успокаивать Василия тем, что неделю назад они славно потешились и тому будет скоро подтверждение.
— Ты, мой любый семеюшка, радуйся. В ту ночь во вторник я понесла от тебя.
Великий князь поверил Елене, притих, был с нею ласков и занялся тем, что стал отсчитывать дни от памятного вторника. Елена к той ночи приложила за малым перерывом три последующих дня и начала свой отсчёт.
И прошло девять месяцев. К неописуемой радости великого князя, после четырёх с лишним лет супружества, 25 августа 1530 года великая княгиня Елена принесла великому князю всея Руси долгожданного наследника. И состоялось в Кремле и в Москве небывалое ликование и пирование. Государь назвал своего сына в честь своего отца Иваном.