Великий князь не пришёл в палату, где учинили расправу над его прежним другом и мудрым советником. Но спустя не так-то уж много времени, на пути к смертному одру, Василий возникнет, как тень, в монастырской зловонной каморе, куда заточили Вассиана, и станет молить узника о том, чтобы простил ему грехи и принял покаяние. Но милости государю от Вассиана не будет.
В палате уже сошлись все, кого митрополит позвал на собор. За большим полукруглым столом расселись архиереи, на скамьях вдоль стен — многие сановники, вельможи. Среди них нашёл своё место и боярин Фёдор Колычев. Вблизи великокняжеского трона, но ниже его, на скамье сидел подсудимый Вассиан Патрикеев. Напротив .Вассиана рядком жались друг к другу шесть видоков и послухов. Потом их назовут лжесвидетелями. В среде послухов были ведомые всей Москве клеветники по прозвищу Рогатая Вошь и Исаак Собака.
«Господи, что же они могут сказать, эти Вошь и Собака? — размышлял Фёдор. — Оговорить облыжно — вот их удел».
Неожиданно для всех в палату привели измождённого Максима Грека, посадили неподалёку от Вассиана.
Наконец вместо великого князя пришёл конюший Фёдор Овчина-Телепнёв и сообщил, что государь недомогает и просит без него открывать собор. Митрополит остался доволен тем, потому как Василий развязал ему руки. Он начал заседание собора и произнёс обвинительные слова:
— Прежде мы обличали инока Максима в ереси и он был судим за вольности перевода церковных писаний, ещё за то, что высказывался против поставления митрополита, минуя патриарха. Он же вступал в сношения с турецким султаном и подбивал его на войну с нашей державой. Наказание не идёт ему впрок. Ныне он пуще прежнего несёт ложь на божественные писания, перекладывая их с греческого. Вместо «бесстрашно божественное» он пишет «нестрашно божественное». Ещё клеймит государя за жестокосердие к подданным христианам и в трапезной Волоцкого монастыря при братии глаголил: «Наш государь есть немазанник Божий». От сего еретика несть числа поношениям великому князю. — Голос Даниила звучал грозно. Вот он сорвался на крик: — Токмо смерть погрязшего в ереси и крамоле спасёт державу от зловонного тления еретика! Теперь же слово за вами, соборяне, — закончил свою речь Даниил.
Соборяне, однако, молчали. Лишь суздальский епископ Феофил отозвался:
— Мы осудим его, владыка. Тебя же просим обличить Вассиана Парикеева.
— Я ждал государя, чтобы сказать своё слово при нём. Но он занемог, и теперь мы вольны судить Вассиана, — продолжил Даниил. — Сей грешный сын из рода Гедиминовичей заявляет, что монастыри и храмы великой Руси не должны иметь кабальных смердов, кабальных сел и деревень. Ещё требует милости к еретикам — не казнить их. Вассиан утверждает, что государь должен править державой грозою правды, закона и милосердия. Он же считает, что государь всё это попирает. Не есть ли Вассиан вольнодумец, не почитающий не только государя, но и Спасителя Иисуса Христа? Он утверждает, что сын Всевышнего и Спаситель православных не вознёсся на небеса, но почил в пустынях Египетских.
Трубный голос митрополита властно давил на разум собравшихся в палате. Архиереи и бояре потели, бледнели, ахали. Внутри у них что-то ухало и опускалось вниз чрева. Их страх имел корни, все они были грешниками, и ересь прочно покоилась в них.
Закончив обвинение, митрополит дал слово лжесвидетелям. Он велел старцу Тихону Ленкову зачитать своё «искреннее» письмо. Но старец Тихон оказался некнижен. Он стоял согбенный и трясущийся, голову не поднимал и в глаза собравшимся ни разу не глянул. Он стал рассказывать о том, чего в подмётной грамоте не было:
— Видел я волхование Вассиана, когда он приезжал в Волоцкий монастырь навестить Максима Грека. Тогда в глазницу к ним влетел злой дух в образе чёрного крылатого кота и они пели ему римские еретические псалмы.
Фёдор Колычев не стерпел наговора на учёных мужей, спросил:
— Старец Ленков, ты не можешь прочитать родное слово, а ведаешь римскую речь! Как же так?
— Не ведает, — ответил за Тихона Даниил, — но снизошла на келейника Божья благодать, и он уразумел чужое слово. Тебе же, раб Божий, укор: где говорят мудрые, там нечего делать недорослю.
— Прости, владыка, грешен, — повинился Фёдор.
В палате возник говор. Митрополит не утихомирил соборян. Он думал о роде Колычевых: «Все они дерзки и чтут себя правдолюбами». Он поднял руку, и в палате наступила тишина.
— Говори, старец Тихон, главное, — повелел митрополит.
— Был же я очевидцем другой встречи Вассиана и Максима. Они же, чернокнижники, блудодействовали, жгли вороньи перья над книгой и чёрный дух вызывали. Он явился сатаною, и под его дланью рушились видимые мне в дыму храмы.
— Слышал ли ты, Вассиан, слово старца Ленкова? — спросил митрополит подсудимого.
Вассиан встал. Высокий, благородный, голову он держал гордо и смотрел на Тихона с презрением. Сказал мало, но все тому поверили, потому как правда была очевидной.
— Как ехал я в Иосифов монастырь навестить Максима, встретился мне келарь Досифей, а с ним рядом на козлах сидел старец Ленков. Они же в Звенигород держали путь. И на другой день, как они возвращались, я встретился с ними. О том и спроси сей час, владыка, у келаря Досифея.
Крепкий, как кряж, келарь Досифей сам поднялся и сказал:
— То так: Ленков при мне был два дня. — И тут же Досифей попытался замять конфуз Тихона. — Токмо не тебя ли, Вассиан, я брал за грудки в Троицын день, когда ты поносил наших чудотворцев Сергия и Варлаама, Пафнутия и Макария, укоряя и хуля их за то, что они держали города и сёла, взимали с них дани и оброки?
— Было сие. Но и ты мою длань познал, иосифлянин!
— Так потому как удержу тебе нет!
В сей миг вмешался в перебранку конюший Фёдор Овчина-Телепнёв:
— Государевым словом: сваре не быть! — И властно сказал митрополиту: — Приговаривай наказание! Ему же быть милосердным! Твои послухи и видоки плохо тебе служат.
Митрополита будто обухом по голове ударили. Понял он, что конюший истинно говорит от имени государя. Понял Даниил и то, что великий князь может встать поперёк дороги и собор споткнётся о ту преграду. Что ж, решил Даниил, он не будет требовать Вассиану лютой смерти, он возьмёт его другим. Конюшему же ответил покорно:
— Передай государю, что всё исполню, как сказано. — И поклонился боярину Овчине, словно великому князю. И обратился к соборянам: — Настал час вкусить пищи. Зову вас в трапезную. — Даниил не хотел вести собор при конюшем и потому прервал заседание раньше времени.
В этот день архиереи больше не собирались. Сошлись лишь через два дня и ещё два дня слушали свидетелей. Вассиан твёрдо и спокойно выводил на чистую воду лжесвидетелей. И у соборян не было повода судить богослова жестоко. Однако приговор вынесли суровый. Его навязал соборянам митрополит. Он же от имени архиереев сказал своё:
— Слушайте волю церковного клира[27]. Еретика и нестяжателя, волхва и чернокнижника Вассиана заточить в Волоцкую обитель под присмотр старцев Гурия, Ионы и Касьяна. Велеть игумену Нифонту держать Вассиана в чёрном теле и крепости безысходной.
Фёдор Колычев не спускал глаз с лица великого книжника Вассиана и видел, что он не дрогнул, выслушав приговор, он взирал на судей гордо и с презрением. Но Фёдор всё-таки жалел Вассиана, молил, чтобы Всевышний проявил милость к судьбе осуждённого. Знал он, что такое «крепость безысходная» и насколько жестоки те старцы, кои по слухам были явными катами. И Фёдор с нетерпением ждал, что вот-вот откроется дверь в Среднюю палату и появится великий князь, скажет в защиту своего бывшего любимца милосердное слово, повелит отправить его в иной монастырь, в Ростов Великий или в Суздаль, где не истязали опальных. Но великий князь не внял мольбе Фёдора и не появился. Осуждённого увели. К Фёдору подошёл конюший Овчина-Телепнёв и проговорил:
— Волею государя тебе, боярин, сопровождать в Волоцкий монастырь Вассиана Патрикеева.
— Не могу, батюшка-конюший. Я же не из числа катов, — решительно ответил Колычев.
— Должен. Велено государем сказать слово игумену Нифонту и грамоту передать о бережении Вассиана.
«Господи, — вздохнул Фёдор с облегчением, — как тут отказаться!»
Но Фёдор не добился у игумена Нифонта милости к узнику, не помогла и грамота государя. Нифонт отдал её на хранение старцу Флегонту и забыл о ней. Вассиана, как было велено митрополитом, бросили в сырую и холодную подвальную камору на гнилую солому. Вскоре Вассиан заболел грудью и истекал кровью до исхода души. А перед тем как ему преставиться, в монастырь приехал великий князь. Василий тоже был безнадёжно болен и просил друга юности о том, чтобы тот простил ему все содеянные злочинства.
— Ты меня прости и помилуй, друг мой Вассиан. Сошёл я с пути милосердия, толкаемый слугами сатаны. Это они заставили лишить тебя княжеского звания, по их воле я отдал тебя в монашество, был послушником, когда судили тебя. Прости меня, грешного, — молил великий князь со слезами.
Лёжа на гнилой соломе под дерюгой, умирающий Вассиан поднял голову и, увидев освещённое свечой лицо Василия, сказал:
— Ты не с тем пришёл. Имеющие власть от Бога так не приходят. Ты пришёл к покаянию от сатаны.
Василий задыхался от смрада нечистот, произнёс с трудом, прикрывая рот рукавом кафтана:
— Я пришёл с миром. Близок исход, боль неизлечимая одолела меня. Потому прими моё покаяние во имя моих малолетних детей, дабы не несли они проклятие за грехи отцов своих. Да не падёт на них твоё проклятие за грехи мои.
— Зачем же не вывел меня из хлевины, прежде чем каяться? Господь давно от тебя отвернулся. Ты окружил себя злодеями и слугами дьявола. Твои Даниил, Досифей, Нифонт и Феогност не есть слуги Божии, но аки звери из геенны огненной и адовой. Потому нет тебе от меня ни милости, ни прощения. — И Вассиан спрятал голову под дерюгу.