— Полно вам поминать князя Андрея всуе. Он ноне для нас не вреден и вскоре в Москву явится. Вот тогда уж и спросите его, замышлял ли он против вас крамолу. Коль замышлял, в железа возьмёте.
Эти слова князя Ивана Овчины его же происками оказались вещими. Пройдёт не так уж много времени, как Елена и Иван вновь воспылают любовью и коварная княгиня уговорит прелюбодея выполнить её волю, доставить князя Андрея Старицкого в Москву.
Князь Старицкий, не ведая о коварных замыслах Елены Глинской, продолжал слать в города грамоты, призывая россиян под своё знамя. Города, казалось, оглохли, остыли от страстей и упивались мирной жизнью. Лишь Новгород от богатства своего проявил щедрость, нанял чуть больше сотни воинов в прибалтийской земле и прислал их в Старицы, вдобавок к той сотне новгородцев, коя уже стояла близ князя Андрея. Ещё из ближних к Старицам земель пришли доброхоты — человек двести ремесленников: оружейников, кузнецов, — в коих у князя Андрея была большая нужда. Но пока всё складывалось для удельного князя очень плохо. Не мог он с такой силой не только одолеть Глинских, но и выстоять перед их полчищами. Питал князь Андрей надежду на то, что полк князя Оболенского-Большого вырвется, наконец, из Коломны. И тогда князь Андрей отважился бы выступить на Москву. Но полку старицких воинов не суждено было встать под знамя своего удельного князя. Ему перекрыли все пути-дороги, и ни один гонец, сколько князь Андрей ни посылал, не добрался до воеводы Юрия Оболенского-Большого.
Смутная жизнь наступила в Старицах. Князь Андрей совсем растерялся. За день до праздника апостолов Петра и Павла зашёл к нему в покой дворецкий Юрий Оболенский и сказал:
— Князь-батюшка, снял бы маету, сходил на моление в наш монастырь. Возросший в мужественные лета отрок Иов новые псалмы поёт, а ещё многие молитвы читает с языка. Акафисты и каноны распевает аки дивная труба, всех прихожан ввергая в душевное вдохновение.
— Завтра же в воскресный день и схожу, — внял совету дворецкого князь Андрей. — Ты же побуди всех бояр и князей идти со мной, ежели пожелают заутреню отстоять.
Воскресная служба в Покровском монастыре удалась на славу. Никогда в храме не было такого стечения горожан. Молодой инок Иов не знал, что лишь благодаря ему сошлись в монастырь столько христиан. Но перед началом богослужения князь Оболенский-Меньшой зашёл-таки в ризницу и сказал архимандриту Паисию:
— Святой отец, попроси, чтобы постарался ноне инок Иов. А в пении — особо. Князь-батюшка услышит его новые псалмы впервые. — И с сожалением добавил: — А в другой раз и некогда будет.
Иов в этот день покорил сердца верующих. Среднего роста, с красивым и благородным лицом, голубоглазый россиянин очаровал своим голосом всех. Он пел, и души верующих возносились под купол храма вместе со словами канона молебного к Пресвятой Богородице.
— Спаси от бед рабы Твоя, Богородице, яко вси по Бозе к Тебе прибегаем, ко нерушимой стене и предстательству...
Фёдор Колычев с женой Ульяной стояли возле амвона. Он видел юное и чистое лицо так близко, что захотелось протянуть руку и убедиться, что это смертный человек, а не ангел, сошедший на землю. Борясь с искушением, Фёдор отступил от амвона и закрыл глаза. Так и слушал пение. Но лик Иова пред ним не исчез. Правда, перед Фёдором был другой храм — Успенский собор Кремля. И также на амвоне стоял Иов, но другой — зрелого возраста. В руках он держал посох патриарха из животворящего древа, и на Иове была патриаршая митра. «Господи, да это же святейший! Откуда сие?» — мелькнуло у Фёдора. И голос из-под купола храма ответил: «Тому быть!» Фёдор открыл глаза и посмотрел на Ульяшу. Она улыбалась и плакала от умиления. И князь Андрей плакал, истово молясь. И у многих верующих, на коих глянул Фёдор, сверкали на глазах слёзы. Они плакали, и их души очищались от грехов и от нечисти.
А к монастырю в этот час из последних сил мчался всадник, сотский Донат, побратим Фёдора Колычева из сторожевого полка князя Оболенского-Большого. Донат вымок до нитки: его конь споткнулся в Волге и измученный всадник упал из седла, выкупался, да и во благо. В Старицах Донату сказали, где искать князя Андрея, и он примчал во двор монастыря, остановился у паперти храма, спросил сирых:
— Тут ли князь Старицкий?
Во вратах храма стоял пономарь, он подошёл к Донату.
— Князь-батюшка здесь, воитель. Наберись терпения и жди.
Донат спешился и тихо сказал пономарю:
— Ждать некогда. С государевым делом я.
Молодой пономарь с реденькой бородкой и умными хитрыми глазами согласно кивнул головой и позвал:
— Иди следом.
Он повёл Доната к малой двери. Они скрылись в храме и оказались в ризнице.
— Жди тут. — Пономарь усадил Доната на скамью и ушёл.
В храме по-прежнему звучал голос Иова: «Исполни, чистая веселия сердце моё...» И верующие всё ещё пребывали в благостном упоении, витая в горних высях. Потому никто не заметил, как пономарь подошёл к князю Андрею и негромко сказал:
— Князь-батюшка, сеунщик примчал с государевым делом.
— Иду, — ответил князь Андрей и сделал знак Фёдору Колычеву.
Воин, привалившись к стене, спал. Увидев его, Фёдор воскликнул:
— Это же сотский Донат из нашего полка!
— Ишь, как умаялся, — произнёс князь. — Да что уж, буди.
Донат проснулся мгновенно, лишь рука Колычева коснулась его плеча. Он схватился за меч, но, увидев Фёдора, улыбнулся.
— Боярин Федяша, радость-то какая! — Но, заметив князя, встал. — С вестью к тебе, княже, от воеводы Юрия Оболенского.
— Говори, — велел князь Андрей.
— Велено мне передать, что на Старицы ползёт большая беда. Наш воевода был в Москве и вызнал там, что два полка готовы к походу на Старицы. И поведут их князь Никита Оболенский и сам конюший Иван Овчина.
— А что же князь Юрий? Сколько звал в Старицы, не идёт.
— Мы, князь-батюшка, в облоге. Воевода Фёдор Лопата сказал: «Как тронетесь с рубежа, всех вас порубим». А под его рукой три полка. И гонцы на облогу натыкались.
— Ты вот дошёл, — заметил Фёдор, на что Донат только плечами пожал:
— Я же охотник. Ты сие знаешь, Федяша.
— Что ещё тебе велено передать? — спросил князь Андрей.
— Сказано князем Юрием, что Никита Оболенский пойдёт на Волок Ламский, там — на Ржев, дабы перекрыть тебе пути к королю Жигмонду и на Новгород.
Князь Андрей задумался, да в голове кружила сумятица. Спросил:
— Когда московские полки выступают?
— Ноне Пётр и Павел. Так завтра, поди, и покинут стольный град. Спешат они, чтобы ты, княже, не успел оглянуться.
С минуту в ризнице было тихо, лишь из храма доносилось пение хора на клиросе. «Как тут боголепно! А в мире пауки и волки милосерднее», — подумал князь Андрей и посмотрел на Фёдора.
— Ты, боярин, собирайся в Новгород. На сборы тебе до полудня. Побуди вольных людей помочь нам. Знаешь, что сказать. А как придём под стены града, пусть откроют ворота, потому как в Старицах нам не устоять против московских дружин. С Новгородом мы защитим Рюриков корень. Новгородцам ли не помнить Рюрика! Иди же, собирайся в путь.
— Иду, князь-батюшка. Исполню, что посильно, — молвил Фёдор. И спросил Доната: — Пойдёшь ли со мной, побратим?
— Нужен и пойду, — ответил Донат. — Вот только переодеться да прикорнуть малость...
Уже к полудню Старицы были похожи на растревоженную пасеку, словно пчёлы были в ожидании нашествия медведей. Князь Андрей проехал с глашатаями по городу. Они созывали горожан, а князь коротко повторял:
— Люди старицкие, готовьтесь к походу на Новгород! Готовьтесь к походу! Идут московские каты!
И наступили переполох и суета, начались стенания, полились слёзы, потому что старичане знали, что их ждёт, когда придут государевы каты с полками. Помнили многие, как при Василии Третьем перебирали людишек в покорённой Рязани. Лужи крови, головы на кольях по-ордынски, изгнание в гиблые места.
К вечеру на улицах Стариц было тесно от повозок и колымаг. В них горожане грузили скарб, все продукты питания — брашно, — ибо знали, что идут не в гости. Люди выводили из хлевов коров, овец, выгоняли молодняк, прятали в корзины птицу. Всё подбиралось под метлу, дабы не оставлять врагу. Всем горожанам было ясно, что обороняться за дырявой стеной из полусгнившего остроколья можно только от татарской ватажки, но никак не от московской рати. Ведали же россияне, что ей посильно брать и такие мощные крепости, как Смоленск. И слово князя Андрея в одночасье повернуло жизнь старицких удельщиков от мирного покоя к походным тревогам. Всем уже казалось, что ежели дойдут до господина Новгорода, то там за высокими каменными стенами можно будет отсидеться и выдержать осаду до лучших времён.
С утра в понедельник под плачевный звон всех колоколов потянулись из Стариц несколько тысяч горожан с обозом и тысячи полторы ратников. До Новгорода путь был неблизкий, и у старицких удельщиков, пребывающих в полном неведении, не раз возникали сомнения: примет ли такую ораву господин Новгород? Знали старичане, что на призыв князя Андрея встать единой силой против Глинских и малолетнего государя новгородцы откликнулись слабо: торговый народ всегда скуповат на гостеприимство и траты.
Фёдор Колычев умчал с Донатом из Стариц раньше горожан почти на сутки. Перед выездом у него был серьёзный разговор с отцом. Боярин Степан хорошо знал, что Новгород уже не тот, который звали Великим вольным городом. Там прочно сидели московские наместники, властно держали бразды правления. И, памятуя всё, что не могло пойти на пользу князю Андрею, боярин Степан сказал сыну:
— Ты, Федяша, исполняй волю князя Андрея с прилежанием, но не тешь себя надеждами на то, что новгородцы распахнут руки и обнимут тебя и старичан с почтением. Нет, того не будет. Жди худшего. Тому причины веские. Знай, что церковь новгородская в цепких и твёрдых руках архиепископа Макария. Он же свояк митрополита Даниила, потому слово Макария на вече никому не дано осилить. Скажет, что не надо пускать старицких в град, и не пустят. То первое. А более важная, неодолимая для тебя препона в том, что наместник князь Борис Горбатый в родстве с конюшим Овчиной-Телепнёвым. Вот и подумай, что тебя ждёт.