ться на ось, отчего бродяга нервничал и зло выговаривал ветхой таратайке, обещая сдать её в металлолом. Привлечённый горестными причитаниями бомжа, я угостил его сигаретой, закурил сам и с любопытством поглазел на битву человека с колесом.
«Интересно, – думал я, – откуда их столько расплодилось. Полон вокзал бичей».
«БИЧ» – это ведь бывший интеллигентный человек. Вон неподалёку трое таких же свободных граждан новой России ведут интеллектуальный диспут, стоя у мусорного бака. Разгоревшаяся свара у контейнера набирала обороты, и я, оторвавшись от наблюдения за ремонтом коляски, переключился на более захватывающее шоу. Страсти там накалялись нешуточные. Прислушавшись, я понял, что вон тот мелкий, одетый в суконную сварочную робу, был местным старожилом. А двое бородатых забулдыг появились здесь только сегодня и нагло пытались поживиться за счёт «сварщика». Ещё и собаку с собою приволокли. А она жрёт столько, что…
Сколько жрёт большой лохматый пёс, задремавший у рекламного щита неподалёку, мелкому договорить не дали, а принялись бесцеремонно отталкивать его от вожделенного контейнера, посоветовав закрыть пасть, чтобы не застудить кишки.
«Так вот оно что, бомжатская мафия! – озарило вдруг меня, – делят сферы влияния. Капец похоже местному – пришлые покрепче будут, поупитаннее, – веселился я. – Да и собака – неслабый аргумент», – подумалось, когда пёс решил больше не соблюдать нейтралитет, а принялся облаивать негостеприимного хозяина этих мест.
– Эй, морячок, морячок, – проскрипело за спиной. Давешний дедок с коляской уже погрузил нехитрые пожитки на починенный тарантас и жалко улыбался, глядя на меня слезящимися глазами.
– Сигареткой не угостишь ещё разок, а? – попросил старик и рукой смахнул повисшую каплю на носу. Я молча сунул ему всю пачку и поспешил укрыться за массивными дверьми вокзала. Было очень горько и обидно за этого деда, за тех бедолаг с собакой у рекламного щита, зовущего в райскую жизнь в далёких краях. Стало стыдно за страну, в которую я вернулся.
«Ведь деду должно быть хорошо за пятьдесят, – думал я, шагая вдоль лавок в зале ожидания. – И что же, он всю жизнь бичевал, питаясь из мусорных баков на вокзале?»
Образ несчастного горемыки, выброшенного злым ветром перемен на обочину жизни, крепко засел в моей голове. Его глаза, полные тоски и безнадёги, бередили душу. Чувство вины за сломанные судьбы обитателей дна прочно поселилось под тельняшкой и не давало успокоиться, требовательно стуча маленькими молоточками в виски и сжимая сердце.
«Да при чём тут я? – уже кричал я сам себе, не в силах больше терпеть эту боль. – Не по моей вине эти люди оказались за бортом. Так почему у меня душа должна болеть из-за них. Пусть суки, сотворившие с ними такое, и отвечают за это. Вроде бы всё так, всё правильно, только почему мне так пакостно?» – путались мысли в голове. В погибшем Союзе бездомные бродяги были редкостью, и мы взирали на них, как на какую-то экзотику. Разве можно было предположить ещё два года назад, что это явление приобретёт такие масштабы!
«Символом эпохи» нарёк этих доходяг какой-то шустрый журналюга в недавно прочитанной мною статье. И слово-то какое подлец подобрал – «символ»! Позабыл, наверное, что у советских людей символами, ориентирами в жизни были Юрий Гагарин, олимпийский огонь, «Родина-мать» на Мамаевом кургане…
«Жуткая должна быть та эпоха, чьим символом становятся бездомные, влачащие своё существование без права на надежду», – невесело думал я, пристраиваясь в конец куцей очереди за билетом.
«Эх, хорошо-то как, Стеша!» – «Да не Стеша я, барин». – «А всё равно, хорошо», – процитировал я сам себе старый анекдот, стоя на ступенях вокзала и глядя в спины удаляющемуся патрулю. Старший патруля, немолодой капитан с пушками в петлицах, лениво полистал мои документы, попросил показать билет на поезд и, убедившись, что всё в порядке, потерял ко мне интерес. Стоявшие рядом с капитаном молоденькие патрульные – курсанты военного училища – сурово сверлили меня глазами, всем своим видом изображая бдительность и готовность пресечь. Эх, салабоны, да будь я в самоходе, хрен бы вы меня вообще встретили.
При виде пацанов в погонах, которые им ещё минимум лет двадцать носить, я представил, что их ожидает впереди, и мне вдруг стало весело. Так захотелось рассмеяться им в лицо и закричать: «Стоять смирно перед дембелем Советского… тьфу, Российского флота!» Сдержался, конечно.
И теперь, провожая взглядом военных, в преддверии жизни гражданского человека, я не мог отделаться от чувства превосходства над ними. Сейчас эти ребята вернутся в казарму к опостылевшим уставам, занятиям строевой, к набившим оскомину перловке и яйцам по субботам. Будут тянуться изо всех сил перед командирами-дуболомами, в душе мечтая послать их всех как можно дальше. И так на протяжении многих, многих лет будут вечерами жрать дряное пойло в общаге и смотреть по телевидению на красивую жизнь.
– Эх, сердешные, – хмыкнул я, – барбарисок вам, что ли, купить, пока далеко не ушли.
То ли дело – дембель! Человек, пока ещё не гражданский, но уже и не военный. Молодой красивый я! Прошедший и огонь, и воду. А медные трубы, то есть инструменты полкового духового оркестра, мы с Чуйком ещё на прошлой неделе барыгам сдали. Моя доля вырученных от продажи денег приятной стопочкой лежала у меня в бумажнике и грела душу надеждой на нескучную жизнь на гражданке. Хотя бы на первых порах, пока не осмотрюсь.
Да передо мною все дороги открыты. Неделю с пацанами гулять будем, – сладостно замирало сердце в предвкушении, – а там посмотрим. В ожидании беззаботной жизни на родине настроение стало просто фестивальным. Разом забылись тяжёлые думки. А чувство вины за обездоленные судьбы бродяг как-то притупилось и, стыдливо забившись на край сознания, больше не мешало наслаждаться свободой.
Тем более что и у виновников моих недавних переживаний тоже вроде бы всё наладилось. Повздорившие бомжи пришли к консенсусу и теперь неторопливо ковырялись в контейнере, дружески о чём-то переговариваясь.
Идиллию на помойке нарушила группа персонажей, обязательных для каждого уважающего себя вокзала. Во главе появившейся из-за ларьков троицы шествовала, то и дело подтягивая видавшие виды чулки, девица откровенно шалавистого вида. Под левым глазом у привокзальной жрицы любви красовался здоровенный фингал, разноцветное сияние которого не смог скрыть даже толстый слой тонального крема. Узкий кусок материи на талии дамы, видимо выполняющий функцию юбки, из-за своей незначительности не в силах был спрятать ссадину на ноге, видневшуюся в прорехе чулка. Впрочем, девушка не обращала внимания на столь незначительные изъяны в своём туалете, а азартно переругивалась с двумя ментами, сопровождавшими её немного позади.
Бомжи, при виде этой колоритной компании, не стали искушать судьбу, прекратили свои изыскания в мусорке и затихарились за рекламным щитом. Только верный пёс не стал скрывать своего отношения к представителям власти, а вспомнив прежние обиды, принялся храбро облаивать ментов. И даже попытался тяпнуть одного из них за форменный ботинок. Бомжи из укрытия зашикали на Верного, пытаясь его успокоить. Наконец, друг человека, как видно посчитав, что он всё сказал ненавистным «мусорам», присел на задние лапы у контейнера и занялся вычёсыванием блох из густой шерсти.
Блюстители вокзального порядка, преисполненные собственной значимости, проследовали мимо, брезгливо держась от блохастого подальше. Милиционеры были словно ожившие персонажи с плакатов про буржуев из советского агитпрома. Их сальные физиономии лучились превосходством и довольством собой. Тот, что шёл слева от путаны, копался в её сумочке и с хохотом комментировал содержимое. Девица не оставалась в долгу и огрызалась едкими фразами, выражая сомнения в половой и умственной полноценности обидчика. Тот, нисколько не смущаясь, не прекращал своего увлекательного занятия и демонстрировал сослуживцу то упаковку презервативов, то пачку сигарет. Небольшую стопочку купюр, неосторожно извлечённую им на свет, ментяра, воровато оглянувшись, неуловимым движением сунул себе в карман. При виде такого беспредела шалава оскорбилась уже по-настоящему и принялась с утроенной энергией призывать на головы нечистых на руку ментов самые страшные кары. Напарник воришки в погонах что-то негромко бормотал ей в ухо и, успокаивающе гладя по спине, как бы невзначай щупал ягодицы.
«Отчаянные сейчас менты пошли, – думал я, проводив взглядом яркое трио до входа в помещение с вывеской «МИЛИЦИЯ». – И не боятся они со шлюхами связываться. По этим временам не угадаешь, чего от них ждать. Сегодня ты с дружками в дежурке её на хора пускаешь, а завтра она становится депутатом или каким-нибудь пророком и тогда хороводят уже тебя. Мутные времена настали. Жизнь, как в курятнике: щемят ближнего, гадят на нижнего», – сплюнул я и задумался.
До поезда ещё часов пять, как бы время убить? А то на это гадство вокзальное уже глаза не глядят. И тут меня осенило: Красная площадь! Как же я забыл. В детстве ведь у меня мечта была посмотреть на звёзды Кремля своими глазами. Родители мои жизнь прожили, а в столице ни разу не были. А тут судьба сама шанс в руки даёт. Решено, еду Кремль смотреть. Мавзолей Ленина опять же. У нас каждый пионер мечтал туда попасть. По стоять в очереди к телу вождя. Из-за этой очереди в перестроечные времена наши остряки вино-водочный магазин мавзолеем прозвали. Очередь туда была дикая. По размерам и впрямь московской не уступала. Ну, погнали. И где у нас тут метро?
Покатавшись от нечего делать в московском метрополитене, я добрался до станции «Охотный ряд» и, немного погуляв по древней улице, вышел к сердцу столицы – Красной площади. Сразу бросилось в глаза запустение, царящее здесь. У памятника Минину и Пожарскому облюбовала себе место небольшая стая бродячих собак. Псы, до которых, казалось, не было дела никому, спокойно разгуливали среди достопримечательностей, выклянчивая у прохожих подачки. Крупный рыжий кобель, гревшийся на солнышке, неожиданно поднялся и, задрав заднюю лапу, принялся справлять нужду прямо у монумента героям освободительного ополчения. Похоже, это немыслимое для советских времён происшествие стало уже привычным, и туристические группы, разгуливающие по давно немытой брусчатке, спокойно фотографировались на фоне собора Василия Блаженного, не обращая на собак никакого внимания.