И тут над всем этим бедламом раздался чистый и ясный голос мамы:
– Саша, сынок, просыпайся скорее. На поезд опоздаешь. Я ведь тебя уже два года жду.
– Всё, всё, мам, иду уже, – и я, стряхивая с себя сонную одурь, приснится же такое, побежал по перрону, выискивая свой вагон.
Глава 8
– Да, лихие времена были, отчаянные… – Равиль привстал и подкинул в угасающий костёр сухую валежину. – Если бы ты Саида не вырубил, мы бы не устояли. Смели бы они нас как пить дать. Я, честно сказать, тогда здорово перетрухнул. Прости, но не верил, что ты так легко «чёрного пояса» уделаешь.
– Хм, легко. Не фига там лёгкого не было, – я поправил разгоравшуюся в костре корягу. – Повезло просто. «Чехи» – бойцы лютые. И умелые. У них в горах каждый второй, не считая первого, каким-нибудь единоборством занимается. В спортзале Руслан разделал бы меня под орех. Тогда на складе его позёрство подвело. Решил покрасоваться перед земляками – вот и подставился.
– Зато потом вы как дружили. Мы с ребятами даже немного завидовали вашей троице. Ты, Чуёк, Саид – вы же братьями стали. Но это случилось позже, после драки на складе. А тогда, под берёзой, на кону стояло многое, и всё зависело от тебя. И ты не подвёл, братишка. Ты – настоящий Иванов. Из тех, на ком вся Россия держится.
И, обняв меня за плечи, татарин принялся всматриваться в отблески пламени, огненными человечками плясавшего на головешках костра. Так и сидели мы, обнявшись. Два уже немолодых, жёванных жизнью мужика. И казалось нам, что мы снова, как много лет назад, стоим плечом к плечу перед опасностью и с юношеским нахальством не сомневаемся в победе. И было нам снова по двадцать, и весь мир лежал под нами, а впереди ещё долгая счастливая жизнь, наполненная великими свершениями.
Как будто не было за плечами прожитых лет, омрачённых потерями, которые тяжким грузом лежали на сердце. Не было неудач и разочарований, сердце не сбоило и давление не скакало.
Эта, на миг нахлынувшая иллюзия сладостным наваждением захватила душу, и я почувствовал, как на моём лице блуждает глупая, бессмысленная улыбка.
– Друг! Друг! – бесцеремонный вопль Галушкина, раздавшийся в самый неподходящий момент, вернул меня в реальность. Андрей стоял распаренный возле бани и, блаженно потягивая пиво из бутылки, явно хотел поделиться своим счастьем.
– Вот гад такой, нигде от тебя покоя нет, – сердито проворчал я и, обернувшись на зов, встретился с насмешливым взглядом Якупа.
– А ты всё такой же, Саня, – не пряча лёгкой усмешки, произнёс Равиль. – И не боишься ты Бога прогневить. Он всю твою жизнь посылает тебе друзей. Пусть Андрей и шустрый не в меру, но зато весёлый и преданный. А ты как будто этому и не рад.
– Это Андрюха-то преданный! – по привычке вскинулся я, но под взглядом Равиля осёкся.
– Прав ты, братишка, конечно, прав. Не обделил меня Всевышний дружбой с хорошими и честными людьми. Но с Другом у меня особая песня. Мы уже без подначек и не можем с ним общаться.
– Ну, вам виднее. Как говорится, «милые бранятся – только тешатся», – подмигнул мне татарин и захохотал.
– Слушай, Равиль, – поморщившись, обратился я к не в меру развеселившемуся побратиму, – всё хотел тебя спросить. Партаки[17] твои ведь за колючкой сделаны. Довелось-таки баланды похлебать?
Сразу посерьёзневший Якупов помолчал с минуту, а затем, помешивая палкой догорающие угли костра, неохотно произнёс:
– Довелось, Саня. Что тут скрывать. Мне много чего на своём веку довелось. Да и ты, я думаю, хлебнул немало.
Равиль посмотрел на меня как-то изучающе, тихо вздохнул и продолжил:
– Нет, у хозяина ты не был. Я бы почувствовал. Я нашего брата-сидельца из тысяч отличу. Странно, как ты проскочил. С твоим-то характером! А я, к слову сказать, не удивился бы, доведись нам встретиться где-нибудь на пересылке.
– Наколки-то у тебя авторитетные. После службы ты по воровской, что ли, пошёл? – отвлёк я загрустившего друга от сожалений о несостоявшейся встрече на нарах.
– Ну, как по воровской… – Якуп неопределённо пожал плечами. – Ты же слышал о «казанском феномене»? Так нас журналисты окрестили.
Я кивнул головой и затянулся сигаретой. Кто же у нас в стране об этом не слышал. На рубеже 1980–1990-х все газеты об этом кричали. Да и сейчас не забыли. Даже несколько фильмов сняли.
Подростки сбивались в группировки по территориальной принадлежности и «делили асфальт» с соседями. Драки тогда страшные случались. Многие пацаны на всю жизнь калеками остались. И такое происходило не только в Казани. На окраинах промышленных городов практически всей страны молодёжь делила себя на «пацанов» и «чушпанов». Если ты не хочешь, чтобы тебя били каждый день и мелочь отнимали, ты должен был состоять в какой-нибудь «конторе» и «мотаться» с такими же оторвилами, как и ты. И у нас в городке такое было. Сам через это прошёл. Но в Казани дела творились более жёсткие и масштабные.
– Так вот… – начал было Якуп и вдруг засуетился. – Сейчас я чайку организую, а то насухую серьёзные разговоры не ведутся.
И в широкой улыбке обнажил белые крепкие зубы. Явно работа хорошего протезиста. Пригорюнившийся неподалёку Друг сразу встрепенулся и выразил намерение сгонять в наш лагерь за пузырём, чтобы обмыть «встречу блудных попугаев», как он выразился. Но вспомнив, что «попугаи» давно с алкоголем завязали, тут же сник.
– Так, о чём это я… – рассеянно произнёс Якупов, водрузив на костёр закопчённый чайник и усаживаясь рядом со мною на пенёк. – А, про молодость нашу дикую. Ну так вот, – повторился Равиль. – Я ведь тебе ещё на службе рассказывал, как с пацанами дворовыми в группировке мотался. В нашей иерархии прошёл все ступени. От «шелухи» до «старшего». Что мы тогда только не вытворяли. Аж вспомнить жутко. Помнишь, на ТНТ когда-то шоу было «Титаны реслинга»? Любого из этих «титанов» обычный группировщик порвал бы на тряпочки. А заявись мы туда всем двором, то шоу пришлось бы закрывать по причине инвалидности всех его участников.
Наши традиции и правила жизни хоть и были замешаны на блатной романтике, но сильно отличались от строгих воровских законов. Мы не бросали своих в беде и не должны были терять лицо в какой-нибудь сложной ситуации. Не жаловались в милицию. А если, к примеру, довелось попасть в «бигуди», когда тебя «отоваривали» парни из другой «конторы», нельзя было просить пощады. В таких случаях зализывали раны и, дождавшись, когда немного подживут поломанные рёбра, мы проводили «рейды возмездия». Врывались на «вражескую» территорию и метелили всех подряд на своём пути. Но никогда баб не трогали. Нам не запрещалось служить в армии или делать карьеру на госслужбе. Некоторые мои друзья – бывшие группировщики – дослужились до больших звёзд в армии и даже на службе в органах.
Всё изменилось в начале девяностых во времена «дикого капитализма». С крушением советской идеологии канули в Лету и наши принципы «дворового братства». На смену уличным романтикам и бессеребрянникам пришли настоящие беспредельщики, ради собственного кармана и тщеславия готовые на всё.
Когда я весною 1993-го, уже в ранге «старика», вернулся домой, на наших улицах вовсю грохотали выстрелы. Молодёжь группировок ни во что не ставила старых авторитетов и без зазрения совести уничтожала людей, которые когда-то принимали эту розовую плесень в свои команды. Деньги вывернули пацанам мозги наизнанку. Ради них «молодые» и «супера» презрели все законы совести. Не брезговали ничем. Даже с проституток «капусту стричь» не стеснялись. На улицах появились наркотики.
Стариков движения, пытавшихся пресечь распоясавшуюся молодёжь, ко времени моего возвращения оставалось немного. Я встал на их сторону. Не хочу много рассказывать об этом, ты уж извини. Тяжко вспоминать. Если коротко, то два срока у меня за плечами, брат. Плюс довесок за побег. В общей сложности червонец за решёткой. Вот такие дела, Саня. Да ты кружку-то давай, закипел чайничек уже.
И Якуп принялся проворно снимать плюющийся кипятком чайник, ловко увернувшись от струи пара, вырывающегося из носика.
Уже отхлёбывая мелкими глотками из большой чашки ароматный напиток, я с грустью смотрел на шрамы, густо разбросанные по лысой голове татарина, склонившегося у костра, и думал о том, как схожи наши судьбы. Не только моя и Равиля, а вообще судьбы людей, родившихся в конце 1960-х, начале 1970-х, тех, чья молодость пришлась на бурные 1990-е. Сколько нам довелось испытать и пережить!
Вспомнилось возвращение домой после службы и как неумолимая судьба завертела, закружила меня в своём водовороте, грозя утопить, размазать глупого человечишку по подводным камням. То-то вон Равиль всё удивлялся, почему я не сел тогда. А я и сам не понимаю, почему. Почему не отправился за решётку, почему не остался там, в горах, с простреленной головой, почему не сдох в пьяном угаре на какой-нибудь хате. Не жизнь, а сплошные «почему?». Да, видно, уберёг меня Бог для чего-то важного. Для чего-то ведомого только Ему.
Да и деда Степана нужно благодарить. Не жалел он для внука ни слов, ни подзатыльников. Нет уже деда давно, а в голове до сих пор звон от его затрещин стоит. На всю жизнь те уроки в памяти остались.
Глава 9
Ну вот и конец пути. Поблагодарив проводницу за радушие и гостеприимство в пути, я вышел в тамбур вагона, где одна из попутчиц, дородная женщина средних лет, путешествующая с тремя отпрысками, никак не могла справиться с расшалившимися не ко времени карапузами. А тут ещё, как на грех, чемодан расстегнулся. И вывалившиеся из него пожитки живописно украшали собою ступени лестницы. Женщина, кажется, Лариса, которую уже вовсю захлестнула истерика, кричала на детей и, громко рыдая, пыталась собрать валявшиеся тут и там колготки, юбочки, носочки…
– Спокойно, мадам. Чип и Дейл уже спешат на помощь, – пошутил я и принялся проворно собирать вещи. Нужно было торопиться. Время стоянки поезда неумолимо утекало. У нас оставалась всего-то пара минут в запасе. Наконец, с капризным ящиком из фетра было покончено, и я, передав по одному огольцов в заботливые руки мамаши, с чемоданом в руке и с собственной сумкой на плече, спрыгнул на щебень перрона и замер. Раздававшаяся из густых кустов сирени уже поч