Брезгливо вытерев руку об рубашку униженного соседа, влепил ему пощёчину и негромко произнёс:
– Пошёл отсюда, слякоть. Возле Томки ещё раз увижу – пеняй на себя. И про ребёнка забудь. Сами воспитаем.
И развернувшись, под разочарованный вздох кровожадной Натахи, я шагнул к столу, где меня поджидали притихшие друзья.
– Молодец, Саня, правильно, что сдержался, не стал калечить этого… – Немцев кивнул в сторону удаляющегося Борца и полез под стол за очередной ёмкостью со «свеклофедрином» – так свою продукцию окрестила юморная самогонщица Валька Дронова.
Недолго там повозившись, Эдик выпрямился, держа в руке извлечённую бутылку, и принялся наполнять стаканы, внимательно следя за тем, чтобы всем вышло поровну. Наконец, покончив с этой важной процедурой, он поднял свой гранёный и снова меня похвалил:
– Молодец, Шмелёк, с него и пощёчины хватит. Не заслужил он большего, – и одним глотком выпил налитое.
– А вообще, не пойму я, что с ним происходит. Борец ведь нормальным парнем был. Не скажу, чтобы шибко смелым, но и сзади не прятался, своих никогда не бросал. А тут стоит, как чушок, и трясётся. На мамку вон кивает. Будто всю жизнь под её юбкой сидеть собрался. А в общем, чужая душа – потёмки, – наставительно произнёс Фашист и закурил.
– Бог с ним, с Борцом. Время всё на свои места расставит, – сказал я, едва отдышавшись после глотка Валькиного самогона. Перестаралась на этот раз Дрониха, спиртомер у неё что ли сломался…
И ещё раз выдохнув, вернулся к прерванному разговору.
– Так что там с Боликовой кодлой, они одни, что ли, городом рулят?
– Ну, как сказать одни… Ты дядю Сашу Мартынова не забыл ещё?
Во даёт! Сам-то понял, что сказал? Как можно про такого человека забыть? Нам, зелёной «шелухе», о нём легенды «старшие» рассказывали ещё задолго до нашего первого привода в милицию. Только я думал, что он завязал уже давно – годков-то ветерану уголовного мира уже порядком. Или нет? Неужели все эти новые веяния и его коснулись, и у старого урки второе дыхание открылось?
– Ну и что там Мартын? – с деланым равнодушием протянул я. – Хочешь сказать опять окаянствует?
– Да это как посмотреть. Сам он, конечно, с кастетом под мостом не сидит. Здоровье уже не то, да и незачем. Есть кому об уважаемом аксакале позаботиться. Бригада у него неслабая подобралась. Не чета этим мальчикам бройлерным, что с Боликом крутятся. Все – урки старой формации, штопорилы со стажем. Коля Колдун, Кучер, Гриша Бес, Коля Калуга… – «нэпманы», которые через «закон» не переступят. Таким барыг щипать западло. И живут они тем, что сами добудут. Но, как и положено добропорядочным гражданам, у себя дома не гадят, а выезжают «работать» подальше от области. По слухам, дальнобойщиков бомбят, магазины, кассы ломают.
Но это всё только слухи. Никто ничего толком не знает. Возвращаются из «командировок» и квасят неделю-другую, как у «честных» бродяг заведено. Потом опять куда-то пропадают. Сам Мартын с ними не катается. Сидит у себя на пруду в Петровке и рамсы разводит. За определённый процент, понятно. К нему много кто обращается. И братва, и барыги, да и простые мужики за помощью приходят. Он ведь авторитет ого-го какого уровня. Таких в Союзе немного было, а в России и подавно. Не вор в законе, конечно, но близко к этому. Мог бы и в столицах осесть, но выбрал нашу глухомань, тут, говорит, спокойнее. Опять же таких соловьёв, как у нас, нигде больше нет. Романтиком наш злодей на старости лет стал, – фыркнул Эдик и, взяв со стола яблоко, принялся громко им хрустеть. Яблоко было урожая прошлого года, с лежалыми боками и червоточиной у самого стебелька, но Немцев, нисколько этим не смущаясь, дожевал его вместе с косточками, выплюнул стебель и продолжил: – Крёстный отец, короче. Дон Мартыноне. Говорят, у него подвязы и в мэрии, и в милиции есть. Ну, как подвязы… Я думаю, просто уважают старика очень. За ум, за прямоту, за порядочность. Вот и обращаются к нему все подряд. Ну и прислушиваются, конечно. Его слово ведь многое значит. Болик перед ним, как болонка перед волкодавом, но Мартын в его дела почти не лезет. Иногда только, когда тот берега совсем терять начинает.
– Головорез тоже с Мартыном?
– Ха! Ты Витька, что ли, не знаешь? Он сам с собой. Как завязал, так один на льдине и сидит. Хотя воровское ему не чуждо и вес среди братвы он имеет. Сам Мартын к нему с уважением относится. А так всё у Виктора Сергеевича по-старому. Недавно только из очередного запоя вышел и опять на свой экскаватор полез – руду стране давать. И как его только на ДСФ держат? Видать, и там он ужасов на начальство нагнал, – усмехнулся друг и пошарил взглядом по столу, чего бы ещё сожрать.
Воображение тут же услужливо нарисовало образ урки, гнущего перед начальством пальцы в синих татуировках и на фене терпеливо поясняющего прорабу, насколько тот, рог тупой, кругом не прав, а вот он, Виктор Беседин, человек ангельского терпения, в последний раз прощает его неразумного.
«Ужасов нагнал», – невольно улыбнулся я. Да Витёк одним своим видом ментов с неустойчивой психикой до диареи доводил, а уж техническая интеллигенция должна сознание терять при первой же его фразе на фене.
Меня, если честно сказать, первое время самого жуть пробирала от вида этого, испещрённого наколками, не старого ещё, жилистого мужичка с жёлтым оскалом рандолевых зубов. И я, перестав слушать что-то бубнящего Эдика, принялся копаться в памяти, пытаясь вытащить из её закоулков тот момент, когда мы впервые встретились с Головорезом.
Виктор был не здешним, и занесла его в наши края не страсть к путешествиям, а обыкновенная алчность и желание забрать карточный долг, проигранный ему во время последней отсидки нашим земляком, мелким воришкой, которого угораздило сесть играть за один стол с блатными. Судьба Витьку Беседина не баловала с самого его рождения и, словно проверяя на прочность, подкидывала ему одно испытание за другим.
– Такую жизнь надо было в карты проиграть, – часто сетовал он, когда во хмелю делился с нами мучившими его воспоминаниями.
Правда, такое случалось нечасто, и знали мы о нём не так уж много. Только то, что он сам по пьяни нам поведал.
Иногда у меня при общении с этим сильным, уверенным в себе мужчиной складывалось странное ощущение того, что он живёт какой-то не своей – чужой жизнью. Наделённый звериной жизнеспособностью и целеустремлённостью, он, при должном воспитании, мог бы достичь в жизни многого, но судьба распорядилась по-своему. Его – трёхлетнего малыша, с двумя братьями-погодками заперла в доме мать-вертихвостка и отправилась развлекаться в компании таких же отбросов, как и она сама. Спасла обречённых на голодную смерть малышей соседская курица, застрявшая в заборе. Пеструшке на выручку явились её хозяева и услышали плач несчастных детей. Мать лишили родительских прав, а братьев определили в детский дом, с которого и начались Витькины «университеты».
Окрепший со временем парнишка в компании собратьев по сиротской доле с успехом «бомбил» прилегающие к приюту дома в поисках съестного и шустрил на местном рынке, обчищая карманы беспечных покупателей. Таланты юного карманника были оценены по достоинству милицией, и он отправился в расположенный на острове Сахалин единственный в Союзе специнтернат (по сути, та же зона) для преступников, не достигших четырнадцатилетия. Первая судимость не заставила себя долго ждать, и через несколько месяцев после выхода из интерната его с распростёртыми объятиями встретила исправительно-трудовая колония для малолеток.
Нет ничего удивительного в том, что юноша, воспитанный на блатной морали, которому всю его короткую жизнь внушали, что на оскорбление нужно отвечать ударом ножа, недолго после освобождения оставался на воле.
Столкнувшись на остановке с пьяным хамом, он без раздумий пустил в ход свой острый, как бритва, тесак, который словно подтаявшее эскимо пробил гортань обидчика и, не останавливаясь, рассёк тому шейные позвонки, фактически отделив голову от туловища.
На лесосеку строгого режима в Архангельской области Витёк приехал с червонцем срока и звонким погонялом «Головорез». Поднаторевший на малолетке в понятиях и знавший иерархию уголовного мира, он не потерялся среди обитателей лагеря, а прочно обосновался в блатном бараке и провёл там все десять лет срока, строго соблюдая воровские законы.
Сразу после освобождения Головорез и не думал завязывать. Он отправился по стране в турне, собирая карточные долги и определяя места для будущей «работы».
Подвела молодого урку любовь. Повстречав однажды на улице Наталью, бывший вор и убийца взглянул ей в глаза, понял, что погиб, и вдруг передумал возвращаться к прошлой жизни. А может, не его эта жизнь и была, а какой-то небесный шулер перемешал спьяну колоду и выкинул Витьку чужие карты.
Нам неведомо, что творилось тогда у него в душе и что толкнуло выйти и сказать сходке: «Я ухожу!» Не знаю, почему, Витёк не рассказывал, а я и не спрашивал, сходка отпустила ренегата, и он осел в нашем городе у своей зазнобы.
Вместе со вчерашними школярами, наплевав на гордость и амбиции, закончил ПТУ и с дипломом экскаваторщика, синея многочисленными татуировками, пришёл устраиваться на работу по специальности. Руководство организации, которую Витёк осчастливил своим вниманием, при виде такого кандидата впало в ступор и поначалу отказало бывшему уголовнику. Но Виктор умеет быть убедительным, и вот уже несколько лет, с перерывами на запои, его персона украшает собою этот славный коллектив.
Так и жил бы себе спокойно Витя Беседин тихой жизнью рабочего человека – любил бы жену да впахивал на производстве, вот только беспокойная душа и врождённая тяга к авантюрам требовали встряски, и Витька прорывало. В такие дни его часто можно было обнаружить в городских притонах или среди пациентов медвытрезвителя.
А Наталья терпеливо ждала, когда душу родного забулдыги перестанут терзать бесы и он опомнится. Пропившись, Витёк каялся, просил прощения у жены и клялся, что это последний раз. На моей памяти этих «последних» не меньше пяти было.