Друг, возлежащий на раскладушке в позе патриция, вещал из своего угла о пресловутой дивизии СС «Дирлевангер», состоявшей, по его словам, сплошь из маньяков и убийц.
Рассказчиком, нужно признать, Андрюха был неплохим, и, делая голосом в нужных местах акценты, то беря высокую тональность, то опускаясь почти до шёпота, он приковал к себе внимание молодых ребят, расположившихся неподалёку и слушавших его, открыв рты.
Лёха Зацепин, всё время нервно ёрзавший на спальнике, то и дело с недоверием переспрашивал рассказчика, перебивая его в самых душераздирающих местах. Но, получив снисходительный ответ, затихал и лишь сопел, внимая Андрею Прекрасноволосому. Так в шутку иногда величал себя Друг, чей череп был абсолютно свободен от волос и поблёскивал свежевыбритой кожей от неяркого света фонаря, закреплённого под сводом палатки.
И тут, потянувшись за выпавшим с доски от неловкого броска кубиком, я заметил, как Курт, воровато оглянувшись, нырнул в палатку с припасами, где помимо прочего хранилось и спиртное. Через минуту в створе палаточного входа появилась сначала довольная физиономия, а затем под холодные струи дождя выбрался и сам почитатель бога Диониса. Поправил на голове сползший капюшон дождевика и, что-то жуя, направился под навес колоть дрова.
– Вот, зараза, третий раз туда уже ныряет, – в сердцах сплюнул я. И уже Ершову:
– Саня, предлагаю повесить капитана Курашова.
Ничего не подозревающий о печальной перспективе Сергей когда-то украшал собою ряды городской милиции и покинул её в звании капитана. Прямо как Д’Артаньян в «Двадцать лет спустя».
– Согласен, – машинально ответил Ёрш, который, не размениваясь на всякие забавы, сосредоточенно вглядывался в экран планшета, изучая трофейные аэрофотоснимки этой местности. Тут же его лицо стало приобретать осмысленное выражение, и он, поняв, что только что утвердил приговор несчастному Курту, оторвался от монитора и ошарашенно посмотрел на меня.
– А за что? – выдавил он из себя.
– Ибо пьёт, собака, – зевнул я и заорал в раскрытый полог:
– Куртик, сынок, иди-ка сюда.
– Иди, иди и вазелин с собою захвати, – поддакнул кровожадный Галушкин, которому надоело вешать лапшу на уши юнцам, и он жаждал новых развлечений.
Курашов, почуявший дыхание полярного лиса, попытался оттянуть неизбежное и, сделав вид, что никак не может справиться с суковатым поленом, принялся усиленно работать топором, лихорадочно соображая, как бы соскочить. Наконец, осознав тщетность этих попыток, оставил полено в покое и, вздохнув, покорно поплёлся в нашу сторону, не обращая внимания на струйки воды, стекающие с капюшона ему на лицо.
Приблизившись, он остановился у входа и стараясь не дышать в мою сторону, спросил:
– Звал, командир?
– Звал, звал, – и я, после очередного удачного броска, двинул фишку в свободную ячейку. – Да ты не стесняйся, заходи, нечего мокнуть. Где тебя потом сушить?
И, постаравшись добавить в голос побольше стали, продолжил:
– Так, Серёга, я сколько раз с тобою по поводу дружбы вашей со змеем зелёным разговаривал?
– Два, нет, три, – Сергей ляпнул первое, что пришло в голову. Никто из отряда уже не помнил, да, если честно, и не считал наши нравоучительные беседы. Велись они на протяжении многих лет с завидной регулярностью и особых последствий для Курашова не имели. Вот и сейчас, заведя этот разговор, я совсем не рассчитывал на то, что любитель пображничать – бывший мент – вдруг покается и резко завяжет с алкоголем. Ведь, по сути, этот взрослый мужик был в своём праве. Да и время для возлияний он выбрал удачно – всё равно работа встала, почему бы не расслабиться и не пропустить стаканчик-другой крепенького.
Я знал, что Серёга не позволил бы себе такое в обычный день, во время активного поиска. Но я знал и то, насколько дурной пример заразителен и во что он может вылиться, если дать слабину хотя бы в малом.
Не сказать, что в отряде алкоголь был под запретом совсем. Вечером, после напряжённого трудового дня, не возбранялось посидеть за бутылочкой у костра и помянуть павших бойцов. Или просто махнуть стопочку с устатку. Причём никто ребятам в рот не заглядывал и выпитые рюмки не считал. Каждый знал, сколько ему употребить, чтобы наутро выпитое не помешало заниматься тем, для чего мы приехали сюда. Один мог и от стопки захмелеть, а другому и от литра было хоть бы хны.
Я прекрасно понимал, что всё это правильно и нормально. Но я также понимал, что и безобидная рюмочка может сыграть роль того самого камешка, сорвавшегося с горы и превратившегося в лавину. Не мог я позволить, чтобы парни, проявив в какую-то минуту слабость, поддавшись искушению, испытывали потом горькое чувство стыда от содеянного. Не мог и всё.
Человек, возложивший на себя обязанности командира, руководителя, не имеет права на ошибку. Он несёт ответственность за всё, что происходит в его подразделении. И ответ он держит прежде всего перед самим собой. Перед своею совестью и честью. Такова уж командирская доля.
Да, командиры, представляя свою организацию, в ситуациях для неё благоприятных принимают на себя благодарности и поощрения, но и спрос с них особый.
Лидер обязан координировать действия своих соратников не только по основным направлениям работы, но и, словно матка в пчелином улье, должен поддерживать устойчивый микроклимат в коллективе, не допуская нарушений баланса, способных разрушить устоявшуюся атмосферу. Своим примером задавать вектор движения организации и сплачивать вокруг себя таких разных, ярко выраженных индивидуалистов, цементируя их своим влиянием и спаивая в монолит.
Только людям целеустремлённым, фанатично преданным своему делу, словно метеориты сгорающим, дано организовать сообщество отличных по воспитанию, жизненному опыту, менталитету, стоящих на разных ступенях социальной лестницы людей, так, чтобы оно не скатывалось вниз, превращаясь в банальную шайку, а двигалось вперёд к чётко поставленным целям. И пройдя через череду испытаний и неудач, отсеяв по ходу движения случайных попутчиков, так и не сумевших перешагнуть через личные амбиции и собственные интересы, выросло бы в единый мощный союз личностей, способный в своём стремлении преодолеть трудности и добиться победы там, где одиночки лишь разведут руками.
Вот и приходится иногда, дабы не допустить даже намёка на трещину в фундаменте с таким трудом выстроенного здания организации, брать на себя роль строгого, но справедливого родителя и заниматься воспитанием не в меру расшалившихся детишек.
И с Куртом этот разговор я затеял лишь с целью вновь напомнить всем о дисциплине и показать, что командир не дремлет, а наоборот, готов по-прежнему направлять и пресекать.
– Шесть, – так же с потолка озвучил я пришедшую на ум цифру. – Шесть раз, Серёга, я с тобою воду в ступе толку. Шесть раз я пытался достучаться, нет, не до мозгов, а до ливера твоего пропитого. Он у тебя чугунный там, что ли? И как только выдерживает.
– Кто чугунный? – не понимающе уставился на меня Курашов.
– Да организм твой! – едва не расхохотался я. – Ты же в него столько отравы влил, что обычный бы уже давно расплавился. Ну да ладно, Бог с ним, с ливером твоим, не о нём сейчас речь. Так вот, шесть раз я с тобою беседы задушевные вёл. Уговаривал – Серёженька, не пей, это плохо. Шесть раз. Сейчас седьмой, и это последний. Допрыгался ты.
– Доигрался хрен на скрипке, очень музыку любил, – флегматично фыркнул из своего угла Галушкин и принялся неторопливо чистить финкой грязь из-под ногтей.
– Да, Сергей, нехорошо, – Саня Ершов, верный друг и единомышленник, с которым мы когда-то и создали наш отряд, на лету раскусил мою затею и сейчас подыгрывал, стараясь нагнать побольше жути на уже порядком перетрухнувшего Курашова.
– Всё, Серёга, завтра Русан домой едет, собирайся, ты с ним уезжаешь. Дома жене будешь нервы мотать, а у меня тут не забегаловка.
– Да за что?! – в отчаянии взвыл вконец расстроенный Курашов и закрутил по сторонам головой, пытаясь найти поддержку у товарищей. Те дипломатично отмалчивались.
– За то! – рявкнул я и, привстав, грохнул кулаком по шаткому столику. Тот печально всхлипнул, но выдержал – устоял. – Забыл ты наши правила, Серёга.
– Арбайтен унд дисциплинен! – опять влез язва Галушкин и тут же вскрикнул, порезавшись финкой – ногтечисткой.
– Да, командир, пацаны…
На Серёгу было жалко смотреть. Нет, не совсем ты, братан, потерянный. Не до конца змей сожрал, мы за тебя ещё поборемся.
– Дождь ведь как из ведра льёт, мы без дела в лагере сидим, – хватаясь за соломинку, выкинул последний аргумент в свою защиту Курашов и понуро замолчал.
– И что, квасить теперь можно?
– Да, Серёга, ты так по пьяни и Родину продашь, – невозмутимо вставил свои пять копеек Олег Курчин, который добыл-таки где-то тюбик с клеем и теперь чинил не вовремя прохудившиеся сапоги.
– Ты присмотрись, командир, Курт с утра опять к хохлам в лагерь бегал. Там и нажрался, – снова оживился неугомонный Галушкин, но под моим свирепым взглядом осёкся и демонстративно отвернулся.
– Ладно, прекращайте трёп, или вы его окончательно во враги народа запишите, – эту трагикомедию пора уже было как-то сворачивать, пока несчастного Курта кондрат не хватил.
– Русан, в твоей лайбе место есть? Возьмёшь алкаша на борт? – обратился я к сердобольному Андрею, зная, что тот обязательно даст шанс выкрутиться горемыке. И не ошибся.
– Да зачем, командир? Серёга ведь нормальный парень. Пусть остаётся. Ну, ошибся немного, с кем не бывает. Но он исправится. Исправишься ведь, Сергей? – как всегда встал на сторону слабого благородный Русанов – Атос.
Курт часто закивал головой и посмотрел на меня преданными глазами, демонстрируя готовность ну вот прямо хоть сейчас смыть с себя позорное клеймо.
– В общем, так, Курт, вопрос о твоей депортации оставляю открытым. Ещё раз повторится – поедешь домой на перекладных. Всех касается, – кивнул я на банку пива под раскладушкой Галушкина. – Устроили тут шалман, понимаешь.