Меж тем дверцы «Волги» распахнулись, и оттуда вывалилась тройка коротко стриженных здоровяков, которые тут же принялись снимать хулигана с лошади. Тот пьяно икал и громко матерился. Внезапно стоявший в одиночестве у «Волги» приземистый пожилой мужичок сделал шаг вперёд, без труда, словно редиску на грядке, вырвал буяна из седла, без замаха врезал ему по рёбрам, отчего уже невесёлого Калугу согнуло пополам, и за шкирку закинул того на заднее сиденье.
Мартын, а пожилой дядька и был не кто иной, как теневой правитель нашего городка, подошёл к заплаканной продавщице, успокаивающе похлопал её по плечу, не глядя, сунул несколько купюр, что-то бросил своей пристяжи и шагнул к автомобилю, из которого неслись похабные частушки.
Кучер, один из людей Дяди Саши (так звали главаря его близкие), заботливо вытер кобыле морду какой-то тряпкой и в поводу повёл страдалицу на совхозную ферму. Дядя Саша грозно рявкнул на солиста, взгромоздился за руль и, посигналив на прощание Маринке, неспешно прокатил мимо нас.
– Ну что, Славян, замёрз ты, что ли? Всё, шоу закончилось, поехали давай, – первым опомнился я.
– Да уж, блин, шоу. Шоу Бенни Хилла. Нет, не так – шоу Бенни Калугила, – нервно хохотнул приятель, и мы тронулись.
– Тут, с этим бистром, вообще, цирк сплошной получается. Его ведь власти городские открыли в надежде «капусту» по-лёгкому стричь, – беззаботно вертя баранку, рассказывал приятель. – А чё? Дорога – вот она, народу по ней полно проезжает. Вроде бы чего проще – жарь шашлык, бодяжь палёную водку и пополняй бюджет городской. Ну и свой карман, понятное дело. Только у них сразу всё не так пошло. Через неделю после открытия сюда приехала съёмочная группа от нашего телевидения. Да, у нас теперь и такое есть, – тут же пояснил Славик, заметив мой удивлённый взгляд. – А что тут такого? Теперь всё можно, были бы деньги. А денег у этих комсюков немерено, – завистливо вздохнул Зайцев и продолжил:
– Так вот, приезжают они втроём – оператор с камерой, девочка-корреспондент, ну и мента с собою на всякий случай прихватили. Соображают, значит, к кому едут. Они ведь сюжет снять хотели про то, как молодёжь совхозная время проводит в новом культурном заведении. Заходят такие в зал, а там Мухин на прилавке спит и Галька Лиса пьяная танцует. Кого снимать?! Они и камеру из чемодана доставать не стали. Мент Мухина со стола согнал, хлопнул с оператором по рюмашке, на том всё и закончилось.
А какое дело выгореть могло, – задумчиво покрутил головой Вячеслав, – все шансы на то были. Того только комсомольцы не учли, что народ здесь дремучий живёт. Неандертальцы. То шалопаи местные заявятся, то мартыновские развлечься надумают. Какой уж тут бизнес… Вот и едут люди туда, где спокойней. Эх, какие бабки мимо кассы, – бандит проводил тоскливым взглядом обогнавшую нас фуру с украинскими номерами. Болик давно на эту точку глаз положил. Да только ничего пока сделать не может: Мартын со своими ему как кость в горле. И сам по уму жить не хочет, и нам не даёт. Собрал вокруг себя таких же динозавров, как он сам, и дальше своего носа видеть ничего не хочет. А ведь сейчас, Саня, такие времена настали, что голова кружится. Умные люди состояния из воздуха делают. Ну и парни вроде нас с тобою свой кусок от пирога откусить могут, если «варежкой» не хлопать.
Вообще, Мартын с урками отжили своё, они все вымрут скоро. Как мамонты, – опять развеселился Заяц. – Будущее за нами – молодыми, дерзкими. Весь город вместе с ГОКами под себя подомнём. А может, и область.
Лицо Славки приобрело мечтательное выражение, и он даже глаза прикрыл в предвкушении скорой счастливой жизни. Он явно цитировал кого-то. Того, кто сумел сплотить юнцов, словно пастух молодых бычков, и направить их энергию в нужное для себя русло.
А интересный этот парень – Болик. Я думал, что он попроще будет, а вон видишь, как получилось… Заплёл Гена мозги Зайцу с товарищами так, что они, похоже, его словно отца почитают. Может? с ним поближе познакомиться?
И, словно прочитав мои мысли, Славик тут же спросил:
– Саня, а ты чем теперь заниматься собираешься?
– А что?
– Да, так… Жить-то тебе чем-то надо, а что вокруг творится, ты и сам видишь. Тут выбор-то особо не велик: либо как Зёха с Фашистом на дядю в карьере впахивать и лёгкие там лет через десять выплюнуть, либо к Мартыну с его головорезами. Но там, сам знаешь, жизнь не фонтан – если после первой же отсидки от туберкулёза не сдохнешь, то после второй точно от синьки или от ханки свихнёшься. Они же через одного или торчки, или синяки. Сам видел, что Калуга творил, разве это нормальный человек? Авторитет грёбаный!
Лицо Славки исказилось в злой гримасе, и он замолк.
– Короче, Склифософский, – избито пошутил я, уже понимая, о чём пойдёт речь, и не ошибся.
– Саня, а давай к нам? Я с Боликом поговорю, он только рад будет. Недавно спрашивал о тебе, интересовался, когда ты возвращаешься.
«…Вот оно как – задумался я, – не забыл меня Гена, значит, нужен я ему…»
«А то! – выскочил самолюбивый бесенок, – чай не пальцем деланные, могём кой-чего!»
«Да нет, просто у этого бандита с кадрами напряг, – ожила совесть, – не связывайся, Саня, здоровее будешь».
«Здоровее в нашем городе не будешь, – не сдавался бес, – что на ГОКе, что в совхозе, быстро здоровье закончится, а так хоть поживём всласть. Покуражимся и свалим отсюда куда подальше».
Совесть обиженно промолчала и затихла в своём уголке.
– Ты подумай, Саня, – гнул своё Заяц, – всё у тебя будет – «филки», девочки, уважение.
Я скептически хмыкнул.
– Ну, пусть не уважение, – тут же поправился Славик, – но бояться будут точно. Разве этого мало? Никакая падла слова поперёк вякнуть не посмеет. В этой жизни волчьи законы, Саня. Либо ты – либо тебя. Третьего не дано. Ты же не овца, чтобы тебя волки жрали?
И, восприняв моё молчание как знак согласия, продолжил:
– Ну, вот, значит, ты – волк, а волкам в стае жить положено. Ну чё ты сомневаешься, брателла? Всё в ёлочку будет, я отвечаю.
– Слышишь, санитар леса, а волкодавов ты не боишься? Ну, как флажками обложат, обдерут и шкуру твою над камином прибьют?
Нет, мне определённо этот разговор кого-то напоминает. Волки, овцы… А, точно, чеченец Гапур точно так же считал, что он по праву слабых сослуживцев гнобит. Интересно, как он в эту жизнь впишется, хватит ли ему места под волчьим солнцем? Хотя у них в горах всё, наверное, по-другому.
– Ну так что, говорить с Боликом о тебе? – не унимался Заяц.
Вот настырный.
– Не нужно пока. Я подумаю.
– Да что тут думать? – завёлся Славик. – Одному из тысячи такой шанс даётся, а ты – «подумаю»… – передразнил он меня и принялся вещать, какая замечательная жизнь начнётся у меня, едва я вступлю в «преторианскую гвардию» Гены Анаболика, то есть теперь уже Болика. Хотя, если честно, непонятно, чем ему прежняя кликуха была плоха.
Так, пытаясь отгородиться от Славкиной трепотни, я погонял в голове думки о псевдонимах главаря, с которым мне, похоже, не разойтись уже краями. Славка не стал бы отсебятину так настойчиво нести. Значит, был у них разговор обо мне. Печёнкой чую, что был.
А может, это и к лучшему. Не позови меня сейчас Славик, пришлось бы к этому Болику-Анаболику мне самому на поклон идти. А это не есть гуд. Просителей у нас не то чтобы не любят, но относятся к ним как… как к просителям, в общем.
А так всё чинно-благородно – разбойничий барон через доверенное лицо обратился к вольному стрелку: так и так, мол, уважаемый Александр Васильевич, подсоби по старой дружбе, пропадаем без тебя. Лестно, чёрт побери. И, скорее всего, предложение придётся принять.
Вон как бес обрадовался. А совесть молчит. Да и что ей сказать, когда на мне семья образовалась, её кормить нужно. А на ГОК ишачить или на Яблочкина – директора нашего – спину гнуть у меня никакого желания нет. Тем более что этот свин щекастый ещё перед моей службой посадить обещал.
«К Мартыну податься? – задумался я и сам себе ответил: – Ага, ждут они тебя, держи карман шире. Вернее, отказать они тебе не откажут, только будешь ты всё время на побегушках. Там профессора тюремных университетов собрались, а у тебя даже условного срока нет. Да и прав Заяц: жизнь у блатных суровая, а мне на нары или в дурдом неохота пока».
И как бы желая разгрузить мозг от дел насущных, память услужливо вернула меня туда, где я несколько дней назад простился с друзьями-однополчанами.
«А ведь и правда, – усмехнулся я, – прошло-то всего ничего, а как будто жизнь пролетела – столько всего навалилось».
– Э, Шумахер, куда ты гонишь, поворот проскочим, – вернулся я в действительность. – Вон, не видишь, что ли, указатель? Хутор Старый Редкодуб написано – 0,5 километров. Приехали, значит, почти.
– Да я всего-то раз и был тут с тобою, когда рыбачить приезжали, – оправдываясь, забормотал Слава и, включив правый поворот, аккуратно съехал на узкую грунтовку.
– Правь прямо, – скомандовал я, – вон видишь дуб огромный растёт? Из-за него хутор так и назвали – Редкий Дуб. Этому дубу триста лет, его учёные изучать приезжают. Жучков на нём всяких редких ловят, а потом опыты ставят, – не удержался я, чтобы не похвастать. – Вот, держись левее дуба, правь к тому дому, где на заборе звёздочка красная прибита. Звёздочка эта означает, что здесь ветеран войны живёт. Понял? – снова надулся от важности я.
– Да что я тебе, совсем дикий, что ли? – обиженно фыркнул Славик и грустно добавил: – У моего деда тоже такая бы была. Только помер дед. Давно.
– Всё, тормози, приехали. Спасибо, друган, птицей долетели.
– Ты когда домой собираешься, может, тебя забрать?
– Да нет, сам доберусь. Тем более что я и не знаю, когда назад поеду. Может, недельку погощу, а может, и раньше дед спровадит. Мне ведь ещё в военкомат идти – на учёт становиться.
– Ну так это… – замялся Зайцев, – что Болику-то передать?
– Ничего пока не передавай. Я же сказал – подумаю. Бывай пока. А может, пошли в дом, похаваем да кемарнёшь пару часиков. А то как бы не заснул ты по дороге.