И поёрзав на стуле, он занял удобную позу и менторским тоном опытного лектора повёл свой рассказ:
– Начнём с того, что в действительности Солженицын назвал штрафников «цементом в фундаменте победы под Сталинградом». И тут хитрый Шурик верен себе, и фраза эта звучит двояко. С одной стороны, он вроде как признаёт мужество и стойкость осужденных солдат, а с другой – подчёркивает, что без бесправного пушечного мяса, которое гнали на убой сталинские палачи, разгром Паулюса был бы невозможен.
– Гад! – сказал словно выплюнул дед Степан и тоже закурил.
– Несомненно, – поддержал друга разведчик и продолжил: – Так вот вам, юноша, очевидно, известно, что аз многогрешный в начале своего боевого пути хлебнул штрафного лиха?
Через слово понимая речь сельского интеллигента, я согласно кивнул. Дед как-то проговорился об этом факте в биографии директора школы.
– И получил я свой срок как раз под Сталинградом, примерно за то, за что прокурор тебя лишь пожурил.
Петрович добил свою «Приму» и теперь искал глазами, куда бы спулить бычок. Не найдя ничего подходящего, он подошёл к грубке, открыл дверцу и, полюбовавшись на пламя, наконец-то предал древнему Рарогу несчастный окурок и вернулся к столу.
– Это было летом 42-го – в самый страшный для Красной Армии период. Страна стояла на краю гибели. Армия уже потеряла пленными, убитыми и ранеными миллионы человек. Плодородные районы Украины и юга России были оккупированы. Враг пёр по Кубани и придонским степям. Чтобы собрать в единый кулак разрозненные деморализованные части, нужны были неординарные решительные меры. И Верховный их принял.
Приказ № 227 «Ни шагу назад!» родился не на пустом месте и не из кровожадности Сталина, стремящегося уничтожить собственный народ, как нам сейчас твои Солженицыны рассказывают.
«Чёй-то они мои?» – ворохнулась мысль, но благоразумно промолчал, чтобы не нарваться на очередную насмешку.
– У Верховного просто не было другого выхода. Заградотряды, к твоему сведению, вовсе не были предназначены для того, чтобы протирать штаны и жрать усиленный паёк в тылу у штрафников. Да и сколько их было-то? На целую армию три-пять отрядов по 200–300 закалённых в боях бойцов в каждом, в чью задачу не входили меры по удержанию осуждённых на позициях. Как раз наоборот: заградительные посты выставлялись на пути отступающих деморализованных подразделений и были призваны прекратить панику и пораженческие настроения в их рядах.
Да, действительно, дезертиры и провокаторы выявлялись и уничтожались на месте. Но зато сколько храбрых, честных воинов, поддавшихся всеобщему безумию, благодаря усилиям парней из заградотрядов вернулись в строй и выполнили свой долг до конца. В Сталинграде гитлеровских вояк встретили уже не кучки растерянных окруженцев, а спаянные единым духом соратники, показавшие всему миру, что такое русский солдат.
Да, там были и штрафники. Куда же без них? Человек слаб, и за свои прегрешения приходится расплачиваться. Но это были отнюдь не смертники. У каждого из нас был шанс искупить вину и продолжить воевать в обычных линейных частях, которые, между прочим, зачастую выполняли те же задачи, что и штрафные. Да, к слову сказать, штрафной батальон – это не просто три роты, как ты нам здесь поведал, а воинское формирование, состоящее исключительно из офицеров. Разные то были люди. Попадали в штрафбат и за трусость в бою, и за пьянство. Служили здесь и те офицеры (а их было большинство среди переменного состава), кто не выполнил приказ, был разжалован судом военного трибунала и приговорён к различным срокам пребывания в штрафной части. Сроки эти составляли от одного до трёх месяцев, в зависимости от тяжести совершённого преступления.
Редко, конечно, но случалось и такое, что осуждённый офицер, лишённый всех наград и званий, попав в штрафбат, словно заговорённый, так ни разу с пулей и не повстречался, а отмотав срок без единой царапины, возвращался в свою часть. Все регалии ему, естественно, возвращались. А то мог и в штрафбате (возможностей для этого было хоть отбавляй) очередную медаль заработать. А то и орден.
Сейчас, с подачи борзописцев вроде Шурика, предателя Виктора Резуна, печатающего свои поделки под гордым псевдонимом Суворов, и ещё некоторых «историков» и «невинных» жертв сталинских репрессий, принято считать, что все командиры Красной армии, побывавшие в плену, если не были немедленно расстреляны, то попадали в штрафбат или на Колыму. Всё это враньё!
Нет были, конечно, случаи, когда бывших офицеров, сотрудничавших в плену с фашистами и чья вина была доказана, отправляли в лагеря. Или же когда изобличить факт предательства было невозможно, но оставались сомнения, особисты поступали просто – отправляли человека в штрафной батальон, там он быстро себя проявлял.
– Но, – Николай Петрович поднял палец, – рядом с нами человек, которого после плена ждала совсем другая история. – И он посмотрел на деда Степана, молча сидевшего на своей табуретке, опустив голову на грудь.
– Расскажешь, Стёп? Нет? Ну я сам попробую, если ты не против.
Никифоров, дождавшись одобрительного кивка от деда, выудил из пачки очередную сигарету и, разминая её пальцами, повёл рассказ:
– Дедушка твой, Степан Иванович, будучи рождённым в 1924 году, на начало войны призыву не подлежал, но по дурости своей мальчишеской, – усмехнулся учитель, – приписал себе год и ушёл на фронт добровольцем. Зачем, кстати, а, Степан? Ведь Советы отца твоего раскулачили, дом отобрали, его самого в ссылку отправили, заставив тебя с братом милостыню просить, чтобы с голоду не сдохнуть. А ты пошёл их защищать. Объясни внуку, зачем, мне-то это и так понятно. Сам такой.
– Так надо было, – буркнул дед, не поднимая головы.
– Ну, надо, так надо, – не стал спорить учитель. – На фронте быстро разобрались, что мальчишка смышлёный оказался, и отправили твоего деда, Санёк, на курсы подготовки командиров. Благо что и образование у него подходящее оказалось. По тем временам – профессорское. Цельных семь классов! Неплохо, а, для сына кулака при кровавом сталинском режиме? – ехидно подмигнул мне директор школы. – И вот уже через несколько месяцев мальчишка командует пулемётным взводом под Ленинградом. «Невский пятачок» – называлось то место, и выжить там было нельзя. Но твой дед выжил, Саня. Случайно, правда. Мина, прилетевшая к нему в окоп, контузила парня, осколки выбили зубы и порвали руку, а тут и гансы подоспели. Бесчувственного, его отволокли на сборный пункт, где военврач из пленных помог пареньку оклематься.
А дальше всё, как в приключенческих романах – лагеря, побеги и освобождение за час до казни. И заурядный по тому времени финал – бывший комвзвода Иванов достойно прошёл все проверки в фильтрационном лагере. Волкодавы СМЕРШа убедились, что предъявить им бывшему смертнику нечего – в плен он попал не по доброй воле, в лагере, как говорят твои друзья-уголовнички, не стучал, не косячил, а наоборот, своими побегами доводил до нервного поноса эсэсовцев из охраны. И потому в звании хоть и не восстановили, но определили дослуживать в оккупационную комендатуру. Откуда он со временем и демобилизовался. Домой, кстати, вернулся в английской шинели и девок охмурял нещадно. Там одни только пуговицы со львами и единорогами чего стоили!
– Да ладно, скажешь тоже, – смутился дед, – раз только всего и прошёлся. Или два.
– Или пять, или каждый день в течение года, пока её у тебя проезжие цыгане не спёрли, – хохотнул Никифоров. Посерьёзнев, он снова посмотрел на меня своими холодными, словно льдинки, глазами.
– Такие вот, значит, дела, Саня. Историю нужно знать. Она ведь живая, неподдельная рядом с тобою ходит, а ты себе голову бреднями всяких проходимцев забиваешь. Знаешь, один умный человек сказал: «Следующая война начнётся тогда, когда забудется предыдущая». А ты своим незнанием её приближаешь.
– Да как её знать-то, если вы ничего не рассказываете! – вспылил я, вспомнив, как ветераны старались свернуть разговор о войне, стоило мне только о ней заикнуться.
Николай Петрович смущённо опустил взгляд и прикрыл глаза ладонью, а дед Степан, напротив, оторвался от созерцания крашеных полов хаты и зло бросил другу:
– А всё ты с подходцами своими, педагогическими. «Нельзя травмировать детские души», – передразнил он товарища. – Да только гады эти недорезанные ничего не побоялись – ни травмировать, ни над памятью глумиться. И теперь вон чего, – махнул дед рукой.
– Ты уж прости, Саша, – едва слышно прошелестел в наступившей тишине голос старого учителя. – Мы ведь хотели как лучше. Не рвать вам души правдой, не омрачать юность ужасами, выпавшими на нашу долю. Ведь для того мы молодость на алтарь и поклали, чтобы вам жилось чище и светлее. Кто же знал, что так получится…
И уже твёрдо деду:
– Да, с педагогическими. Если хочешь знать, режиссёр Вилен Климов, когда снимал «Иди и смотри» – фильм правдивый, а потому пронзительный, для того чтобы исполнитель главной роли четырнадцатилетний Алёша Кравченко после съёмок не оказался в психушке, привлёк кучу врачей-психологов и разработал целую систему релаксации. Но в масштабах страны этот опыт, к сожалению, не применишь. Вот мы и молчали, жалели вас.
– Дожалелись, – снова вскинулся дед.
Николай Петрович в ответ на выпад деда лишь пошевелил бровями и, глядя в пустоту, задумчиво произнёс:
– Что же, время упущено, его не вернуть, но делать что-то надо, иначе конец всему, за что боролись, – и повернулся ко мне лицом. Его взгляд уже не блуждал, словно потерявшийся щенок, а выражал уверенность в принятом решении и намерении выполнить его во что бы то ни стало. Это был взгляд солдата перед атакой. Солдата, готового покинуть спасительный окоп с целью победить или умереть.
– Вот что, Саня, – начал свой рассказ историк, – начнём, как говорится, от печки. Знаешь ли ты, что любая война, как бы она ни называлась, – гражданская ли, мировая, столетняя или крестовый поход – это, в первую очередь, как модно сейчас говорить, – бизнес-проект. И изначально он задумывается не в кабинетах военачальников, как логично было бы думать, и даже не всегда в аппартаментах руководителей государств – участников предполагаемого конфликта. Прежде чем военные начнут портить бумагу карт, нанося на неё разноцветные стрелы ударов и охватов, рисуя диспозиции своих несокрушимых войск и грезя скорой победой и славой, что за неё причитается, за дело берутся незаметные клерки финансовых учрежде