– Дали гадам просраться! – счастливо ощерился дед.
«Ишь ты, радуется, как будто тоже со спецами на той высотке фашиков мочил. А ведь наверняка такая высотка и у деда за плечами имеется. А может, и не одна. Похоже, он пока в плен не попал, со своим взводом пулемётным нацистам немало крови пустил. Четыре «максима» – это вам не шутки».
– Фашистов там больше тысячи собралось, – не обращая на деда внимания рассказывал Никифоров. – Ребята просто хотели продать свои жизни подороже. И им это удалось. Гитлеровцы потеряли на высоте свыше 150 своих солдат. Неся такие потери, они подтянули артиллерию, это против шестёрки автоматчиков-то, – усмехнулся разведчик, – и только после того как снаряды перепахали высоту, каратели решились подняться на неё.
Ребята, конечно, погибли, но фашистам так и не удалось их победить. Там сейчас в память об их подвиге памятник стоит. Все шестеро стали Героями Советского Союза. А до войны они работали в колхозах и на заводах, учились в школах и в институте и ни о каком подвиге и не помышляли. Понимаешь, к чему я клоню? – спросил учитель и посмотрел в мои пустые глаза.
– Съездить туда нужно, что ли? – попытался я угадать правильный ответ.
– Съездить-то, конечно, можно, только вряд ли тебе это что даст, – тихо вздохнул фронтовик.
– Недотёпа, – в сердцах выругался дед. – Петрович тебе за то толкует, что нечего нас трогать. Мы – народ мирный, но за своё, как звери лютые глотку порвём любому и врагов штабелями класть будем. Пока они, враги то есть, не кончатся. Так, Коля? – посмотрел дед на друга.
– Ну, примерно. Забыл только добавить, что звери лютые, как ты выразился, не потеряли человечности. Не оскотинились они до того, чтобы дома с людьми живыми сжигать и на фоне растерзанных трупов фотографироваться, как это «цивилизованные» европейцы делали. Мы вернулись к родным пепелищам заниматься тем, для чего создала нас природа. Пахать и сеять. Дома строить.
– Детей учить.
– И детей учить, – не стал спорить педагог. – Не кичась при этом ни прошлыми заслугами, ни наградами.
– Ну, это само собой, – ухмыльнулся дедушка, – но и излишняя скромность тоже до добра не доводит. От неё вон чего получается, – он кивнул на меня, а учитель смущённо отвёл взгляд.
Уловив общее настроение, я задал вопрос, мучивший меня, наверное, лет с пяти.
– Деда Коля, а за что ты свой орден получил?
– Какой?
– Красное Знамя.
– Какой из двух?
«Какой, какой, – в лихорадке крутились мысли. – О каждом хочется послушать, но начинать-то с чего? А, была не была…»
– Первый! – выпалил я и затаил дыхание.
Учитель посмотрел на меня как-то особенно. По-отечески, что ли? И даже льдинки в глазах пусть и не растаяли совсем, но всё же утратили свой всегдашний синий холод и стали серыми, словно снег в мартовскую оттепель.
– Ну, ладно, слушай, коли охота есть. Хотя подожди, что-то в горле пересохло, плесни немного, – и он протянул мне свой стакан.
Я тут же с готовностью исполнил его просьбу, ну и себя заодно не забыл. Мы чокнулись, и я, раскрыв рот, навострил уши, чтобы не пропустить ни одного слова.
– С Володькой Подгорбунским мы познакомились ещё в госпитале. Я словил-таки пулю в штрафной роте и зализывал в тылу рану, а он штопал свою в шестой или седьмой раз продырявленную шкуру. Парень простой и открытый, Володя легко шёл на контакт, и, когда я развернул ему свою штрафную душу, он лишь отмахнулся. Дескать, не один ты такой, я сам из беспризорников и не один срок за плечами имею.
Молодые шалопаи, мы быстро сблизились и порой вытворяли такое, что штрафная рота просто изнывала в ожидании нас. За один только спирт, что мы в процедурной стащили, можно было спокойно месяца на два загреметь. Это ещё не считая наших похождений с местными девчонками, которых регулярно навещали, попросту сбегая из палаты. Но, к счастью, всё обошлось, и я не смог сдержать слезу, прощаясь с Вовкой, которого выписали первым.
Вторая наша встреча состоялась как раз накануне битвы на Курской дуге. В запасной полк, в который я попал после излечения и уже успел замучить отцов-командиров просьбами отправить меня на фронт, Подгорбунский явился в чине младшего лейтенанта – командира разведвзвода одной из бригад Первой танковой армии. Он к нам припёрся в поисках безбашенных сорвиголов для доукомплектования своей банды. Едва завидев меня на плацу, отрабатывающего приёмы строевой, он, даже не поздоровавшись, поскакал козликом (видно, не забылись ему наши ночные вылазки) оформлять документы к командиру полка, который их с лёгкостью подписал.
Прибыв в часть, я буквально с первых дней понял, что влип во что-то, откуда могу выйти или героем, или… Никак, в общем, по-другому выйти не могу. Только героем. Но я и тогда не расстроился, да и сейчас с гордостью вспоминаю тот отрезок жизни и благодарю судьбу за подаренную возможность служить в разведке. Какие дела мы крутили, Саня! Рассказать кому – не поверят. Да и тогда многие даже глазам своим не верили.
Подгорбунский оказался командиром от Бога. Его у нас с лёгкой руки комбрига «гением разведки» называли. Человек отчаянной храбрости, он обладал острым аналитическим умом и просчитывал операции с ювелирной точностью. Мы часто ходили по лезвию ножа, но ни разу не споткнулись.
Никифоров будто скинул с плеч несколько десятков лет и перед нами сидел не пожилой педагог, видящий тебя насквозь, а задорный мальчишка с горящим взором. Точно таким, как у юного Ланового в роли Павки Корчагина в сцене сабельной атаки. Того и гляди, он сейчас взмахнёт вилкой и «Даёшь!» заорёт.
– Однажды мы, когда наша Первая танковая армия, в обороне стояла и держала «Великую Германию» с эсэсовцами на подступах к Обояни, такого «языка» добыли, что сам командующий Катуков Михаил Ефимович на КП звонил и лично Володю благодарил. А ещё он в своих мемуарах вспоминал, что Подгорбунскому не приказывал, а мог лишь только попросить.
Никифоров обвёл нас победным взглядом, но тут же спрятал гонор.
– Унтер тот много чего поведал. Не простой оказался. Да и ловкий, как кошка. Меня по башке чайником огрел, когда мы его в блиндаже брали. Чуть дух не вышиб, но ничего – справились, дотащили.
А позже, в Винницкой области, мы первые на двух танках в Казатин ворвались. Немцы, конечно, в панике, туда-сюда мечутся, а мы с двух танковых стволов по эшелону на вокзале как жахнем! Там как раз штаб дивизии эвакуировался. Ну, они окончательно поплыли и начали пачками сдаваться. Аж две с половиной тысячи гренадёров во главе с гауляйтером. А нас всего 19 разведчиков в том рейде участвовало. Вот тогда на грудь командира Звезда Героя и прилетела, а я свой первый БКЗ получил.
Потом много ещё чего было. Мы как-то на Днестре у фрицев целый понтонный мост увели, по которому армия через реку аки посуху прошла. Командира ко второй Звезде представили, но вручили почему-то только Красное Знамя. Только он не обиделся. Не за ордена ведь воевали. У него их и так столько было, что на груди места для всех не хватало. Поэтому и нашивки за ранение не все носил. Ограничивался только шестью, хотя был ранен 11 раз. Но, бравируя, на задания, в нарушение устава, всегда при всех регалиях ходил. Мы его только по Звезде Героя опознать и смогли, когда ночью обгоревшее тело с поля боя выносили.
Николай Петрович замолчал и о чём-то задумался. Потрясённый, я сидел едва дыша и пытался переварить услышанное. 19 против тысяч! Что-то невероятное! А шестёрка Колосова! Прямо чудо-богатыри какие-то сказочные. Не верить учителю я не мог. Такое и Беляев с Жюлем Верном не придумали бы. Такое только в жизни может произойти. Да и то далеко не с каждым, – размышлял я, пытаясь поймать словно змею за хвост ускользающую мысль. Что же это такое меня гложет словно червь изнутри? А-а-а-а, вот!
– Николай Петрович, скажи, а такие солдаты, как колосовцы, и вы с Подгорбунским, только в Красной армии были?
– Ну, у врага вояк матёрых тоже хватало. Немцы – бойцы жесткие и грамотные. А ты зачем спрашиваешь, не веришь мне, что ли?
– Да нет, что ты, верю, конечно. Просто спросить хотел: а тебе с такими доводилось встречаться?
– Один раз, – коротко ответил бывший сержант. – Мы тогда, одного гуся жирного – эсэсовца – прихватили и к линии фронта уходили. А эти егеря из ягдкоманды вцепились в нас, словно псы, и не отстают. Нам и без «языка» возвращаться нельзя – уж больно ценным оказался, и оторваться сил нет. Не у нас – у штандартенфюрера. Как чемодан без ручки, в общем, – нести неудобно и бросить нельзя.
И вот когда егеря уже совсем нам в затылок дышать начали, Володя решил устроить засаду. И так грамотно всех расставил, что опытные загонщики не почувствовали подвоха и сами превратились в дичь. Положили мы их, в общем, в том распадке лесном и двинули дальше. Но, – взгляд Никифорова потух и перед нами снова сидел много повидавший старик, – цену за победу с нас те егеря высокую взяли. Двое парней хороших там лежать остались. Семён Яшин и Егор Зуев. Мы их и похоронить толком не смогли. Так, ветками закидали и табаком присыпали, чтобы собаки не нашли. Они, наверное, среди того бурелома до сих пор лежат. Если зверьё не растащило, – вздохнул Петрович и снова задумался.
– Наверное, можно было сразу после войны, пока молодой был, поехать туда – найти ребят, – размышляя словно про себя, проговорил он, – да всё недосуг – живые в заботе нуждались. А сейчас и подавно не съездишь – чужие люди там. Им наши павшие до фонаря.
– Ты ещё заплачь тут, – сурово отчитал друга дед. – Как будто ты один друзей терял. Эка невидаль – двое с задания не вернулись. Да у меня под Ленинградом за неделю боёв, почитай, два раза во взводе личный состав менялся. Я и их имена запоминать перестал. А зачем, если не утром, так вечером всё равно убьют. И все они остались в своих окопах. Мы их только землицей немного, чтобы не смердело, присыпали и всё.
Все надолго замолчали, и было слышно, как в печи, словно патроны, сухо щёлкают дрова.
– Мне тут как-то на глаза газетка одна попалась, – первым очнулся учитель. – В ней пишут, что в стране зар