Под одобрительный гомон зевак я подошёл к прилавку с притихшей за ним продавщицей и, взяв свинцовую гирю, осмотрел. Как и думал, дно её было аккуратно высверлено.
– Я тебе щас этой гирей башку проломлю, – замахнулся я на перепуганную аферистку. – Другие есть?
Та часто закивала головой и кинулась к стоявшей тут же «четвёрке». Немного пошерудила в её багажнике и вернулась, сгибаясь под тяжестью деревянного ящика с «измерительным прибором».
– Ну, вот и молодец, можешь, когда захочешь. Перевесь тут всё, и чтобы без фокусов.
– Сынок, сынок, – теребила меня за рукав давешняя старушка, – у тебя щека в крови, давай я вытру, – и она, послюнявив кончик клетчатого платка, принялась обтирать мне лицо. – Окрошечки внучатам хотела приготовить, а свои огурцы-то когда ещё пойдут. Вот я и пришла к этим нехристям за тепличными. Кто же знал, что они – бесстыдники, мало того, что цену втридорога ломят, так ещё и обвешивают. А у меня пенсия – мышкины слёзы. Если сегодня свежим огурчиком полакомишься, то завтра на хлебушек может уже не хватить, – всплакнула бабуся, придирчиво осматривая дело рук своих.
– Ну ты, Саня, даёшь! Всё, бабка, – свободна, дальше мы сами.
Подошедший Вячеслав просто сиял от удовольствия. Чего нельзя было сказать о битом Сопле, прижимающем к носу какую-то тряпку. Нечистый на руку торговец овощами был бледен после разговора и, кажется, даже малость похудел. Видимо, мой напарник был настолько убедителен, что сегодня кое-кто стал беднее.
В ответ на реплику Зайца старушка лишь испуганно моргнула и тихо отошла в сторону, бережно неся в руках драгоценные огурцы.
– Да, не ожидал я от тебя такого! – радовался жизни Славик. – Как ты быстро с этим хряком сообразил. Ну, теперь не отвертится, свинота. Будет двойную таксу платить как миленький. А ты далеко, Шмель, пойдёшь. С такой-то хваткой, – продолжал восхищаться приятель, но, заметив гримасу на моём лице, посерьёзнел: – Погоди, ты что, и вправду эту старуху пожалел что ли? Ну ты даёшь! Нельзя быть таким слезливым. Всех сирых и убогих не обогреешь. В этой жизни волчьей выживает сильнейший. Или ты думаешь, что Сопля от того, что ты ему нос разбил, воровать перестанет? Ещё больше начнёт! Деньги, на которые я его напряг, отбивать то как-то нужно.
Мне опять захотелось кому-нибудь нахлобучить. Заяц – самый лучший кандидат. Но я всего лишь стиснул зубы и процедил: – Поучи учёного, гражданин верчёный. Хватит языком чесать, пошли дальше денежные средства у честных граждан вымогать. Кто у нас там следующий?
Она стояла, упрямо поджав губы, и смотрела сквозь нас, словно в пустоту. Наша первая учительница, Надежда Васильевна Синичкина, сильно сдала с тех пор, как я её видел последний раз три года назад. В её причёске почти не осталось волос природного русого цвета. Они остались в прошлом некогда видной жизнерадостной женщины, уступив место рано пришедшей седине. На её лице добавилось морщин, а на руках появились зловещие признаки старения, пигментные пятна. Надежда Васильевна положила на стол, сверху тряпок, которыми она торговала, белый конверт и, обращаясь к явно робеющему Зайцу, ледяным голосом произнесла:
– Что-то ещё, Зайцев?
Меня она упорно не замечала.
– Да нет, всё в порядке, – встрепенулся бывший двоечник и, сунув конверт, в уже порядком разбухшую сумку, почапал дальше.
– Как же так, Славян, – догнал я его, – зачем она здесь?
– А куда ей деваться? В школе совсем платить перестали, а дочка после родов в кому впала. Год уже бревном лежит. Вот и приходится нашей Наденьке выкручиваться. Ничего, она баба сильная, выдюжит.
– И тебе её не жаль? Ведь она нас с тобой писать-читать научила. Тебя от отца пьяницы спасла, когда он вас с ножом по бараку гонял.
– Жаль? А меня кто пожалеет? Нет, друган, тут каждый сам за себя. Писать научила… Так ей за это зарплату платили. И нечего меня на жалость давить, а то я сейчас расплачусь. Вон ещё один убогий стоит, сострадания ждёт.
За прилавком с чудными резными фигурками зверушек, чуть скособочившись, стоял наш одноклассник Серёга Петряев и застенчиво улыбался. Серёжка, когда я лет семь назад пропорол в лесу ногу о сук, волок меня на себе до трассы. А это километра два будет. По лесному бурелому. Может, тогда он и заработал ту грыжу межпозвоночную, что так скрючила его и сделала на всю жизнь инвалидом.
Сергей, всё с той же блаженной улыбкой, отдал Зайцеву конверт и принялся с каждой по очереди знакомить меня с поделками, рождёнными в его руках.
– Вот это – Ёжик, а это – Медвежонок, а это – Заяц. Cмотри, какой важный, на нашего Славку похож, – улыбка на лице умельца стала ещё более радушной.
«Гады! – пульсирующей точкой билось в голове. – Гады. Да разве так можно?! На кого вы, суки, лапы подняли?!»
– А ну-ка, Слава, притормози на минуту, – догнал я удалившегося подельника. – Волки, говоришь… Закон жизни… Шакалы вы, а не волки. Паразиты, сосущие кровь. Гниды. Давай последние два конверта сюда.
Одноклассник удивлённо поднял бровь и посмотрел так, как будто видел меня впервые.
– Ты что, Шмель, чебуреками траванулся? Или этих пожалел? – и, подойдя ближе, вполголоса добавил: – Ты же сам мне говорил, что у Ашота в шашлычной тебе понравилось.
– Что понравилось? Да, быку морду набить было весело. Но последнее у бедолаг забирать – это скотство.
– Последнее?! Да у них, если хочешь знать…
– Деньги!
И Заяц, рассмотрев в моих глазах что-то такое, перестал спорить и: вынув из барсетки конверты, протянул их мне.
– Шмель, ты, конечно, пацан авторитетный, но перед Боликом ответить придётся.
– Я отвечу! Я вам всем козлам отвечу! – гнев душил меня, руки так и чесались врезать подонку, в которого превратился друг детства.
С трудом сдержавшись, я резко развернулся и пошёл к Петряеву, который, улыбаясь, показывал ёжика солидной даме с ребёнком. Завидев меня, та тут же подхватила чадо и удалилась.
– Серёг, – подойдя, я выложил перед ним оба конверта, – тут деньги твои и Надежды Васильевны. Ты уж передай их ей как-нибудь сам, а? Я не смогу ей в глаза посмотреть. И больше не платите, – никто вас не тронет. Я отвечаю.
Глава 11
Такси остановилось у подъезда, и я полез в карман за деньгами расплатиться. Вчерашний знакомец Длинный удивлённо засопел.
– Держи, держи, Игорёк, – протянул я ему купюру, – я больше не «льготник».
– Да? Быстро это у вас делается. Нет, всё равно не возьму. Может, ты завтра назад вернёшься, а нет, так они тебе и самому пригодятся, – отказался осторожный таксист и, развернувшись, попылил дальше, по своим таксистским делам.
– О, гля, гля, мафия приехала, – заорал от голубятни Головорез, где они с Калугой играли в карты. – Давай к нам, расскажешь, как вы комиссара Катани замочили.
– Да пошли вы, – огрызнулся я.
– Ты чё, бык, рамсы попутал? – начал подниматься с места Калуга и расстегнул рубаху так, чтобы видны были наколки.
– Подожди, Коля, присядь, – внимательно посмотрел на меня Беседин, – случилось что, Саня? Колись, давай, тут все свои.
Я отнекиваться не стал и сбивчиво рассказал всё как было. И про кабак, и про Лильку, и про случай с деньгами. На душе было тоскливо и хотелось выговориться.
– Когти рвать надо, – заключил Калуга едва я закончил рассказ.
– Ничего я рвать не буду. Я их не боюсь, – насупился я.
– Ты смотри, фраер дерзкий какой пошёл, – усмехнулся рецидивист. – А ты, Витя, чего молчишь? Объясни кенту своему, почём в Одессе рубероид.
– Так, Шмелёк, давай спокойней, – миролюбиво заговорил Беседин, – никто не говорит, что ты трус. Просто бывают ситуации, когда лучше лечь на дно. Уйти в тень на время. Так, Калуга?
– Ещё как бывают. Я сам два года по всему Союзу бегал, пока Мартын за мной концы подчищал. Если бы не это, спокойно мог «вышку» схлопотать. Да ты пойми, пацан, Болику недолго козлом скакать осталось. Он многим дорогу перешёл. На ГОК, дурачок, хавальник раззявил. Скоро ему рога отшибут. В Москве отмашку дали, Мартын в доле. Неделю, ну, максимум – две, отсидишься и вернёшься назад белым лебедем. От боликовской кодлы к тому времени и мокрого места не останется. Есть где затихариться? А то давай к нам? У нас беспредела нет, всё по закону. Я с Мартыном переговорю, он против не будет – ему нравятся смелые парни. А за «крестников» своих не беспокойся – присмотрим. Никто их и пальцем не тронет. Ну, так что, с нами?
– Нет.
– И что так?
– Не лежит у меня душа ни к воровскому закону, ни к бандитским понятиям. По-человечески жить хочу, по-людски.
От меня не укрылись усмешки, мелькнувшие в глазах уголовников, а заметив моё недоумение, Калуга снизошёл до объяснений:
– Маленький ты ещё, сам не понимаешь, чего от жизни просишь. Надо же, жить по-человечески…
И он тяжело вздохнул. Совсем как старый мишка в клетке, которого я видел в детстве, когда к нам бродячий зоопарк приезжал.
Глава 12
Дед поставил в центр стола на алюминиевую подставку сковороду со шкворчащей яичницей на сале и, нарезав хлеб, подмигнул мне:
– Навалились, Саня, – и принялся за еду.
Вторую неделю я гостил у дедушки на хуторе. За повседневными заботами все мои тревоги и переживания не то чтобы отпустили совсем, но как-то незаметно отступили на второй план, уступая место делам насущным. Накормить скотину, поправить покосившийся забор, отвадить зачастившего к нам копчика… Да мало ли к чему в деревне нужно руки приложить! Тут ещё картошка ростами из земли полезла, значит, опрыскиватель нужно готовить. Колорадский жук – зверь серьёзный, шутить не будет. В два счёта без урожая оставить может.
Я оброс густой рыжей щетиной на лице, а от долгого пребывания на солнце шея и руки по локоть покрылись «колхозным загаром». И разглядывая свою физиономию в зеркало, я с удовольствием отмечал, что бородка делает меня старше, а загар придаёт сходство с книжными героями из приключенческих романов. Ну, во всяком случае с такими, какими я их себе в детстве пр