лушиваясь к диалогу.
– Сергей Викторович!
– Яволь, Александр Васильевич!
– Что можешь сказать по данному вопросу?
– Ничего не имею против. Если Максимка с вечера ведро картохи начистит, то будет вам на завтра жаркое. Мне приготовить нетрудно.
– Слыхал, Максим? Согласен? – Тот понуро кивнул.
– А раз согласен, то вот тебе ведро, вон картошка, занимайся. До отбоя чтобы управился. А я на совет поскакал.
– Подожди, Василич, притормози один раз, – остановил меня шагнувший из темноты на свет начальник штаба. – Значит, ситуация такая: по Уголькову на «Мемориале» ничего нет, но, – Юра поднял палец, пресекая разочарованный вздох коллег, – на «Памяти Народа» есть приказ по 17-му стрелковому полку 32-й стрелковой дивизии от 17 ноября 1943 года о награждении телефониста 254-й отдельной роты связи Уголькова Петра Степановича 1923 года рождения, белоруса, медалью «За отвагу». Следовательно, погибнуть в августе наш герой не мог. Более того, отважный белорус в мае 45-го был награждён медалью «За победу над Германией». Значит, до Победы довоевал, а может, и по сей день жив-живёхонек, правнуков воспитывает. В общем, нашли вы, ребята, неизвестного бойца с котелком Уголькова. Но, – Генерал снова сделал жест рукой, призывая оживившийся народ к порядку, – во всей 9-й гвардейской стрелковой дивизии, бравшей в августе 43-го эту высоту, числится только один боец по фамилии Максимов. Я проверил, ошибки быть не может. Так, зачитываю, – Юра заглянул в лист бумаги, который держал в руках: «Максимов Ефим Парфёнович – красноармеец 22-го гвардейского стрелкового полка, 1900 года рождения, уроженец Белорецкого района Башкирской АССР, погиб 19.08.1943 года». Соображаешь, Друг?
– А я вам говорил! – всхлипнул счастливый Галушкин.
– Говорил, кто же спорит? Если родственники найдутся, ты лично прах Максимова на родину сопровождать будешь. Пусть и башкиры на тебя полюбуются. Ладно, погнал я, готовьте котелок, приду – солдатиков помянем. Лёха, Данила, айда со мною, поможете мешки до «времянки» донести.
И я с трудом оторвался от приютившей усталое тело лавки.
– Да как много подняли уже, – удивлённо протянул Лёшка, рассматривая ряды пластиковых мешков с останками, накрытых еловыми лапами.
– Ну а как иначе, Алексей? Вахта который день уже стоит, отряды работают, не жалея себя. Это только мы до сегодняшнего дня лодыря гоняли, – улыбнулся я, – так, ставьте вот сюда, в уголок. Лапу эту в сторону немного подвинь. Вот так, нормально.
Разместив прах найденных солдат в пункте их временного хранения – на небольшом утоптанном пятачке, огороженном свежими лесинами, мы обнажили головы и застыли в молчании, благоговея перед подвигом воинов, отдавших жизни за Родину, долгое время пролежавших в лесах и болотах и, наконец-то, поднятых поисковиками на «дневную поверхность». Несколько десятков бойцов, найденных нами в этих местах за короткий промежуток времени, – это всего лишь крохотная часть от общего числа погибших, оставшихся непогребёнными.
– Эх, родные, сколько же вас здесь ещё лежит, – горестно вздохнул я и перекрестился. Ребята последовали моему примеру. Бросив короткий взгляд, я отметил слёзы в глазах мальчишек, которые они украдкой смахивали, и непривычно строгое выражение на их лицах.
Ничего, орлята дорогие, придёт время, и вы поймёте, что в ваших слезах нет ничего постыдного и рождены они благим порывом ваших горячих сердец. Таким великодушием и способностью сострадать, как у вас, гордиться нужно, как горжусь вами я, птенчики вы мои желторотые.
– Ладно, дядь Саш, пойдём мы, а то вон Нина Германовна уже в штаб зашла, совет вот-вот начнётся, – напомнил мне ломким баском Данила и снова отвернулся.
– Ну, давайте. Дорогу назад найдёте?
Юные следопыты, позабыв про смущение, вскинули на меня полные недоумения, ещё влажные от слёз глаза, и такой неподдельной была их обида, что я не нашёл ничего лучшего, как пробормотать:
– Верю, верю, – и перешагнув высокий порог, спрятался за пологом штабной палатки.
Под высоким сводом походного шатра было людно. Собравшиеся здесь лидеры команд энтузиастов со всей страны, пока руководитель Вахты Памяти Нина Германовна Куликовских не призвала всех к порядку, а низко склонив голову к столу, что-то строчила у себя в блокноте, вполголоса переговаривались между собою, делясь последними новостями. Почти всех я знал, а с некоторыми за годы совместной работы сошёлся настолько близко, что почитал их за братьев.
Но были и новые лица, впервые приехавшие в эти дебри за тысячи километров от дома. Как, например, командиры отрядов из Якутии и Донбасса. Сейчас они, осматриваясь, крутили головами по сторонам и с интересом прислушивались к рассказам бывалых. Ничего – оботрутся. Поисковое братство с радостью примет новичков в свои ряды, поддержит и обогреет. У нашего костра хватит места для людей с открытой душой, а в котлах всегда найдётся миска каши для голодного собрата.
На секунду замерев у входа, я заметил сигнализирующего мне Якупа. Сообразив, что я вижу его, он рукой показал свободное место между собой и Мишей Леоновым и снова принялся с ним что-то увлечённо обсуждать. Протискиваясь между рядами деревянных скамеек с сидящими на них людьми в камуфляже, я с трудом добрался до побратимов и, плюхнувшись между ними, блаженно вытянул сопревшие в резиновых сапогах ноги.
– Здорово, дядя Миша, – протянул я руку Леонову, – как успехи?
– Да голяк сегодня, – неохотно признался обычно удачливый Алексеевич.
– Ну, ничего, – успокоил я товарища и не упустил возможности поддеть его, как он меня когда-то: – Всё будет, но не сразу.
– Это да, – держал удар дядя Миша.
– Что нового?
– И так, друзья мои, рада вас всех видеть здравыми и весёлыми, начнём нашу традиционную перекличку, – негромко произнесённые слова «мамы» поискового движения Смоленщины были услышаны, и народ, как по мановению волшебной палочки, с непринуждённого общения тут же перестроился на рабочий лад.
Нина Германовна – невысокая хрупкая женщина с роскошной копной волос на голове и застенчивой улыбкой – всю свою жизнь посвятила Поиску. Ещё в конце далёких восьмидесятых, будучи завучем в ПТУ, она организовала из студентов свой первый отряд и, начав с нуля, проделав долгий тернистый путь, смогла вырастить из него крупное объединение, в которое вошли десятки поисковых отрядов, и принимала на своей земле энтузиастов изо всех регионов России, а зачастую и сопредельных государств. В этой милой интеллигентной женщине сочеталось, казалось бы, несочетаемое. Врождённые доброта и милосердие не мешали ей руководить сотнями матёрых, прошедших и Крым и Рим следопытов, и разруливать железной рукой (поисковики ведь тоже люди, а кто не без греха) случающиеся порой эксцессы. Её силе воли и уверенности в праведности своего дела позавидовали бы многие мужчины, и авторитет, среди соратников она имела не меньший, чем когда-то маршал Жуков в войсках. А может, и больший, как считать…
Сейчас она закончила перекличку, целью которой было убедиться в том, что все отряды благополучно закончили на сегодня свою работу, и делала небольшой доклад по текущим вопросам.
– Да тут хохма ночью получилась, – наклонившись ко мне, вполголоса проговорил Алексеевич, – представляешь, где-то в час ночи в лагерь прикатил на служебной тачке пьяный гаишник с «тёлкой», и как давай в матюгальник орать: «Русские, сдавайтесь! Вы окружены! Выходить с поднятыми руками!» и тому подобный бред. Не знаю, на его беду или на счастье, а только стоял он рядом с палаткой Ромки Стрельца.
– Командира «Фронта» из Смоленска?
– Ну да.
– Погоди, так Стрелец ведь мастер спорта по рукопашке. И что, этот гаишник целым от нас уехал?! – не верил я своим ушам.
– Да пожалел его Ромка, не стал с убогим связываться. Предложил на выбор – либо сопляк сваливает по-тихому, либо мы его здесь закопаем. Ну, понятно, что мент выбрал. Только для него на этом история не закончилась. Германовна, по сердобольности своей, решила принять всё за неудачную шутку и спустить дело на тормозах, но Толик Морозов закусился, дал команду своему начальнику СБ, тот нажал куда надо, и придурка уже сегодня выгнали со службы.
Я посмотрел на моложавого мужчину в стильных очках в тонкой золотой оправе и лишь кивнул головой – Анатолий Иванович в своём репертуаре: к друзьям щедр, к врагам беспощаден. Морозов, владея крупной агропромышленной корпорацией и обладая, надо думать, солидным состоянием, всё своё свободное время проводил на местах давно отгремевших боёв, со щупом и лопатой в руках, разыскивая павших. При немалых своих возможностях он мог, как большинство его партнёров по бизнесу, наслаждаться жизнью на дорогих курортах и питаться в лучших ресторанах, а он, вот поди же ты, часами сидит в раскопе на корточках, выбирая озябшими пальцами истлевшие человеческие кости.
Что влечёт его сюда? «Извращённое сознание» – мерзко хихикнет какой-нибудь «эстет» и тут же получит в бубен. Так называемым «эстетам», в своём скукоженном до уровня миски со сладкой похлёбкой мирке, никогда не понять чувства, двигающие нами.
«Лесанутые» – часто слышим мы в свой адрес и не обижаемся, нам даже нравится. Среди «лесанутых», собравшихся в этой палатке, были шахтёры и депутаты, сантехники и начальник уголовного розыска одной из областей России. Находились здесь почтенные пенсионеры и юные студенты… Людей с разных ступенек социальной лестницы собрала вместе общая боль и совместная цель, хоть на немного, но приблизить к концу самую страшную в истории человечества войну.
– Саня, ты слушаешь? – дёрнул меня за рукав Леонов.
– Да, конечно, – встрепенулся я, – поделом дураку. Всегда удивляли такие вот отморозки, которые своим поведением просто умоляют, чтобы им харю начистили. Говоришь, молодой мент был? Ну, дал бы Бог, чтобы даром урок не прошёл. Может, что путное со временем из него и получится…
– Сашенька, Иванов, у вас один, которого Равиль заявил? С котелком. Мы, кстати, пробили его по базам – это не Угольков.