Огромный цинковый короб стоял на табуретках посредине зала, напротив мебельной стенки, чьи зеркальные детали были завешаны полотенцами. У гроба, обнявшись, с невыносимой скорбью на помертвевших лицах, замерли две женщины. Мать Сергея, тётя Зина, и его невеста Юлька. Горе, застывшее в их глазах, мёртвыми точками будто напечатанных на белых полотнах лиц, в обрамлении траурных платков, заставило меня содрогнуться. Не в силах выдержать эту муку, я протолкался среди соболезнующих соседей и, выбравшись в коридор, замер, прислушиваясь к приглушенным голосам, доносящимся из кухни.
– …послушай меня, отец, я «двухсотых» ещё с «афгана» вожу и знаю, что некоторые родители, желая убедиться, что там действительно их сын, вскрывают цинки. Я прошу тебя как мужик мужика, прошу – не делайте этого. Мать при виде того, что стало с её ребёнком, с ума сойти может. Если сердце раньше не откажет. Его пытали жутко, отрезали всё, что можно у мужика отрезать, и выбросили на дорогу. Сделай так, как я тебя прошу. Слово офицера – твой сын, а не кто иной, в этом гробу лежит.
Рука невольно потянулась к ручке двери, ведущей на кухню, и, сделав шаг внутрь её, я рассмотрел сидящих за столом с початой бутылкой водки дядю Ивана – отца Серёги и немолодого майора с колодкой орденских планок на кителе. Он, видно, и доставил тело солдата родным. Старший Шилов, не замечая моего появления, так и смотрел в одну точку висевшей на стене деревянной дощечки с выжженным медвежонком. Помню, Шило хвастался, что сам её смастерил в подарок матери на 8-е Марта.
Офицер же встрепенулся и, подняв на меня мутноватый взгляд, коротко бросил:
– Чего тебе, парень?
– А кто Серёгу резал, чеченцы?
Тот раздражённо дёрнул щекой и зло посмотрел на меня.
– Тебе какая разница? Ну, конкретно Шилова замучили не «чехи», а дружки их – басмачи из Афганистана. Только что это меняет? Сами горцы недалеко от них ушли – глумятся над русскими как так и надо. Озверел народ. Ты про то, что Басаев со своей бандой в Будёновском роддоме вытворял, знаешь поди?
Я кивнул. Новость эта облетела все телеканалы, вызвав гнев и непонимание у всех нормальных людей. Кем нужно быть, чтобы с бабами беременными воевать?!
– Они даже не волки – бешеные собаки они, которых нужно убивать и закапывать на помойке, – словно прочитав мои мысли, проскрипел майор и хлопнул ещё рюмашку.
Остро захотелось увидеть Саида и, заглянув ему в глаза спросить:
– Как же так, брат? Что могло случиться с твоим народом, если вы вытворяете такое?
А может, народ тут вовсе и ни при чём, а всё дело, как сказал майор, только в «кучке бешеных собак»? И если их уничтожить, то народ сможет выздороветь? Одни вопросы… А где искать ответы? Да только там, где эти вопросы родились.
Эх, как молоды и наивны мы были тогда и не понимали, что спрашивать нужно было не у поднявшихся абреков, а у тех, кто разбередил нужные точки, спровоцировав гражданскую войну. Ведь говорил же старый учитель Никифоров, что все войны из-за денег. Для их зачинателей – это всего лишь бизнес, с немалым доходом. Как был прав старик, да только я его не слушал. А если бы слушал, то что бы я сделал тогда? Да всё равно бы поехал, и думать нечего.
– Саня, Саня, что с тобой? – тормошил меня Равиль. – Ты где сейчас был?
– Да здесь я, здесь, – ответил я, включаясь в действительность.
– Точно?
– Точнее не бывает.
– Ну, тогда ответь мне наконец, зачем ты туда попёрся?
– Так надо было! – буркнул я, упрямо стиснув зубы.