лужной список.
Нерешительность командования и желание скрыть творящийся бардак в подразделениях способствовали моральному разложению и потере боеспособности воинских формирований. Удержать в узде стихию распада армии и флота и спасти их от окончательной деградации смогли тогда только такие люди, как Федос, и сложившиеся на протяжении десятилетий традиции воинской службы. Именно они смогли противостоять проникновению в наш полк такой заразы, как национализм и землячество. Как смертоносные гадины, эти явления пробрались в казармы и, пользуясь безнаказанностью и попустительством офицеров, надолго поселились там, извратив само понятие воинской службы и искалечив судьбы многих молодых людей, не нашедших в себе силы противостоять наглости и напору уроженцев Кавказа.
Глава 3
Так, бредя в задумчивости вдоль забора, под весёлое чириканье птах, радующихся ворвавшейся весне, я не заметил, как добрался до ворот, ведущих в святая святых для всех обитателей гарнизона – продовольственного склада. Врата сии украшала собою грузная фигура мужчины невысокого роста в полковничьей «шапке с ручкой» на голове и облачённая в офицерскую же кожаную куртку лётного состава. Куртка эта, так же, как и шапка, были не по чину данному субъекту. Но старший прапорщик Наливайко Пётр Данилович, а именно так звали обладателя головного убора старшего офицерского состава, с высоты своего положения начальника продовольственного склада дивизии плевал на субординацию и рассекал по гарнизону в новенькой шевретке на зависть летунам, донашивающим старое обмундирование ввиду отсутствия нового на складах. Правда, козырную шапку на людях пижонистый «кусок» не носил почему-то. Наверное, стеснялся. Блатовал в ней прапор исключительно на складе.
– Здорово, апостол Пётр! – первым поприветствовал я сурового привратника. И, пожимая пухлую, мягкую ладонь завсклада, с улыбкой добавил: – Ты никак Врата в свой Рай охраняешь? Бережёшь владения, а, Данилыч? – подмигнул я добродушно.
– Убережёшь тут от вас, нехристей. Опять сегодня ночью картошку свистнули. Всё утро вон подкоп заделывал. Твоя работа, а, Иванов? Кроме тебя с дружками, больше некому, – неожиданно зло бросил прапор, грозно сверкнув глазами из-под густых бровей. – Хоть бы рассказал напоследок, как вы через забор во двор попадаете. «Колючка» ведь везде.
– Обидные слова вы говорите, товарищ старший прапорщик. И не боитесь Бога прогневить. И ладно бы Данилыч, ты на меня дуру гнал, я бы по-христиански стерпел. Что с убогого возьмёшь?
Картошка эта сейчас у Саида в баталерке стоит. Ночью под водочку срубаем. А норы наши я тебе, борову беркширскому, и под расстрелом не сдам. Молодые тоже кушать хотят. Вот они и пойдут по проторенным тропам. Через неделю жди. От тебя всё равно не убудет.
– Но друзья мои что тебе сделали? – примирительно сказал я и, достав свой самопальный портсигар с «Мальборо», предложил прапорщику закурить.
– Саня Чуёк, Саид, Андрюха Бутым – святые люди. Мухи не обидят и копейки чужой не возьмут.
– Это кого ты тут в святые записал? – возмущённо вскинулся Наливайко и, демонстративно проигнорировав презент, достал свой собственный футляр для хранения сигарет. По сравнению с ним моя дешёвая поделка выглядела как нищий побирушка перед императором. Портсигар был великолепен! Весь из тёмного благородного серебра. Золотая накладка на его крышке была украшена затейливой гравировкой, которая гласила, что вещица эта редкостная – дар герою неба Петюнчику от некой Ляли за незабываемые минуты в Ялте в 1983 году.
Бог весть какой лапши навешал на уши неведомой Ляле наш славный герой капусты и тушёнки в далёком 1983-м, но дар был роскошным и вызывал жгучую зависть у всего окружения везучего хохла.
Наконец, сполна насладившись произведённым эффектом и посчитав себя вполне удовлетворённым, совсем не святой Пётр Данилович продолжил:
– Ладно, Чуев и Бутым – хлопцы добрые и честные, – похвалу эту нужно было понимать в том смысле, что перечисленные парни ни разу не были пойманы за руку бдительным завскладом, но Саидова ты сюда каким боком приплёл?! – Внушительное брюхо грозно заколыхалось под фасонной курткой.
Пётр Данилович давно считал Саида отъявленным негодяем, вечно посягающим на его кровное, и при виде которого у Наливайко поднималось давление.
– Да и чего ты с ними трёшься постоянно? – Прапор щелчком отбросил в сторону окурок и в злорадной улыбке обнажил крупные, жёлтые от никотина зубы. – Ведь это они с Гапуровым в позатом году чуть не зарезали тебя? Прямо туточки, аккурат возле вон той берёзы.
– Дурак ты, Данилыч, – угрюмо буркнул я, отодвигаясь подальше от жизнерадостного придурка. Наливайко в прошлом был чемпионом Полтавской области по боксу и, несмотря на возраст не утратил кошачьей ловкости и бил в душу так, что некоторые от такого прилёта, бывало даже гадили прямо в штаны.
– У кого ты тогда ножи видел? – раздражённо я пнул проржавевшую консервную банку, желтеющую в прошлогодней листве, и добавил: – Соревнования то были. Дружеский поединок на приз газеты «Советский спорт».
– Ага, – согласно поддакнул старший прапорщик. – Приз вы разделили по-братски. Разбитую бровь Руслан себе на память оставил, а выбитый палец тебе достался. Так, что ли? – добродушно закончил экс-чемпион, не делая попыток атаковать.
– Ну, а что ты тогда тут буровишь, если всё знаешь? – разозлился я. Желание трепаться с прапором пропало. – Ладно, Данилыч, заболтались мы, пошёл я собираться. Домой завтра. Так что спи спокойно на своих консервах.
И на прощание помахав рукой прапорщику, пошагал к калитке в противоположной стене забора. Путь мой пролегал мимо приметной берёзы, росшей прямо посреди складского двора. А ведь прав был Наливайко. Ничего не забыл старый боксёр, хоть и мозги давно на ринге отбили. Именно здесь произошла наша с кавказцами решающая заруба, разрулившая давно зреющий конфликт и расставившая всё по местам.
Сколько времени прошло, а ведь всё помню. Будто вчера было. Вот тут, под берёзой и стояли мы тогда, решая, кому принять вызов и выйти один на один с мускулистым горцем, демонстративно крутившим сальто вперёд-назад, разогревая мышцы среди своих соплеменников, стоявших напротив нас.
Многочисленные стычки и потасовки, происходящие почти ежедневно между нами и кавказцами, стремящимися доминировать и уверенными в своём превосходстве над славянами, достигли критической точки и едва не вылились в массовую драку.
Шёл сентябрь 1991 года. На гарнизонные хранилища поступала сельскохозяйственная продукция, для складирования которой требовалась бесплатная рабочая сила в лице салабонов вроде нас. В тот день мы таскали мешки с картошкой вместе с матросами с базы обеспечения. На фоне деловито, словно муравьи, снующих с мешками на плечах людей в тельняшках выделялась компания смуглолицых молодцев, которая вольготно расположилась на пустых поддонах. Непринуждённо поигрывая чётками, они снисходительно взирали на происходящее.
– Опять даги борзеют, – земляк Саня Чуев сбросил с плеч очередную ношу и замер, переводя дух. – Пора кончать этот беспредел. Ты, Иванов, как хочешь, а я пойду сейчас Магу хлестану. Мне его рожа давно не нравится.
И, не дожидаясь ответа, он направился в сторону разразившейся гоготом компании. Я поспешил за другом и вскоре увидел, как в окружении горбоносых детей гор на земле извивается худенькое тело Витальки Дёмина.
Он, неизвестно какой по счёту раз пытался отжаться и всё время восклицал:
– Аллах акбар!
Вот оно значит, что. Развлечение себе придумали. Ну, держитесь, суки! Чуёк ударил первым прямо в искажённое гадкой ухмылкой лицо Магомеда. Того словно ветром снесло с поддона. Налетевшего было Курбана я встретил левой в солнечное сплетение, и пока он, согнувшись пополам, словно огромный налим, жадно хватал ртом воздух, пяткой в подбородок отправил его прямо в объятия копошащегося среди разбитой тары земляка.
И, стоя спина к спине с другом, я молча наблюдал, как оставшаяся троица, снимая на ходу и наматывая на кулак флотские ремни с массивной бляхой, приближается, охватывая нас широким полумесяцем. Латунная бляха на ремне – страшное оружие в рукопашной.
«Вряд ли выстоим», – мелькнула мысль. И, уже пытаясь наметить себе врага, единственного, которому успею вцепиться в горло, я увидел парней, спешащих от склада нам на помощь. Татарин Якуп бежал первым, держа наперевес доску, утыканную ржавыми гвоздями. Чуть поотстав от Якупа, размахивая над головой ремнём, спешил рязанец Вадим. И, догоняя лидеров, замыкал забег белорус Бутым.
Противник, видя изменившийся расклад, соображал быстро. Не желая испытывать судьбу при явном меньшинстве, горцы, подхватив битых соратников под руки, отступили в глубину складского двора за старую берёзу. Судя по гневным гортанным выкрикам, они не думали сдаваться и надеялись на реванш.
«Что же, удача пока на нашей стороне. Надолго ли?» – угрюмо думал я, видя, как из складских помещений выскаквают и спешат к обиженным землякам многочисленные кунаки. С тоской я посмотрел туда, где неподалёку, делая вид, что их эти разборки не касаются, бестолковой кучей стояли хохлы. А рядом, словно овцы в загоне, жались друг к другу питерцы с москвичами. От этих помощи точно ждать не приходится. Ну, гады стёбаные! Холодная ярость захлестнула изнутри. Я с вами потом поговорю. Дай Бог, только в этой заварухе уцелеть. Я с вами так поговорю, что до конца жизни этот разговор не забудете, твари поганые.
Но это будет потом. А сейчас мы стоим впятером перед всё увеличивающимся в числе противником и ждём. Нападать самим уже смысла нет. Нас слишком мало. Значит, будем держать оборону. «Как наши деды когда-то», – мелькнула мысль. Только противник тогда был другой. Внешний. И вдруг разозлился на себя. Какая разница для русских, с кем драться! Как будто мы их выбираем. Били тех, побьём и этих. Главное, не сломаться и не прогнуться. Авось не убьют, а там мы ещё посмотрим, чей стержень крепче.
И ничего, что у Якупа глаза узкие и лицо смуглое, он давно по духу русский, иначе не стоял бы здесь, помахивая своей деревяхой с гвоздями. Вот кому похоже всё равно, что стебать подтаскивать, что стёбаных оттаскивать. Равиль Якупов из казанских татар. И в молодёжных уличных драках навидался такого, что происходящее его нисколько не пугает, а похоже даже нравится.