Алевтина Илларионовна была не прочь исправить совершенное, если бы нашла для этого возможный путь.
– Вы поговорите с Бахметьевым… Может быть…
– «Может быть»! – еще больше возмутилась Нина Александровна. – Сначала создать нетерпимые условия, а потом зазывать! Да что он, мальчик, что ли?..
– Ну, как хотите! Я тоже думаю, что не стоит, – приободрилась Алевтина Илларионовна.
Нина Александровна с изумлением посмотрела на нее и подумала: «До чего же неумна! Как можно было доверить ей школу?»
– Понимаете ли вы, что мы обязаны любыми путями возвратить Бахметьева в школу?
– Но сегодня в десятом классе уже новый учитель! – развела руками Алевтина Илларионовна.
– Пусть пока замещает Бахметьева. Он прямо с университетской скамьи, и ему полезна практика в школе…
Услышав, что в учительскую, расположенную напротив кабинета, вошло несколько человек, Нина Александровна замолчала. Из учительской в открытую дверь донесся разговор. Видно было, как Ксения Петровна со стопкой тетрадей уселась за длинный стол, накрытый красной материей. За этим же столом поместился и Алексей Петрович. У окна на диване расположилась с книгами старшая пионервожатая Тоня, худенькая блондинка в пионерском галстуке и с такими же алыми бантиками в косах, причесанных «корзиночкой».
– Восьмой класс вчера тоже делегацию к Алевтине Илларионовне посылал, – говорила Тоня, – просят вернуть Александра Александровича. А представители девятого, говорят, сегодня в районо отправились. Я уж уговаривала их, чтобы не вмешивались не в свое дело…
– Почему же не в свое, Тоня? – снимая очки и поворачиваясь к девушке, отозвалась Ксения Петровна. – Александр Александрович, как ты знаешь, с пятого класса их математике обучал – следовательно, дело это их, кровное. А тебе, Тоня, я давно хотела сказать: нет, видно, у тебя молодого полета, смелости.
– И возраст у тебя для раздумья подходящий, – вмешался Алексей Петрович. – Правду от неправды уже давно пора научиться отличать.
– Тоня, зайди сюда! – крикнула Нина Александровна, не скрывая того, что слышала разговор в учительской.
Но раньше Тони в дверях кабинета появился Павлов. Нина Александровна никак не ждала его к первому уроку, и она сразу поняла, что к ним в Погорюйскую школу Павлов явился в связи с историей о «глухом учителе». Ясно, конечно, что инспектор прежде всего заинтересуется десятым классом, а там как раз первый урок математика и должен прийти новый учитель.
Когда прозвенел звонок и десятиклассники, подозрительно чинно стоявшие у стен и у дверей, стали заходить к себе в класс, Нина Александровна все же попыталась отговорить Павлова от посещения этого урока.
– Боюсь, Борис Михайлович, что вам будет неинтересен этот урок, – сказала она уже у дверей класса. – Молодой учитель идет туда первый раз.
– Не беспокойтесь, Нина Александровна, – слегка поклонился ей Павлов.
Он стоял посередине коридора, рядом с Ниной Александровной. Ребята заметили постороннего пожилого человека и успели беззлобно посмеяться над его полнотой.
– Футбольный мяч проглотил, – шепотом передавали они друг другу, внимательно разглядывая Павлова, его светлый костюм, такой же галстук, поскрипывающие на ходу ботинки на толстой белой подошве.
Десятиклассникам понравилось его добродушное лицо с голубыми внимательными глазами.
«Не новый ли математик?» – возникла у них догадка, и первое приятное впечатление сразу же сменилось недоброжелательностью.
В коридоре было пусто и тихо, когда Павлов и замирающий от волнения молодой учитель подошли к дверям десятого класса.
– Они очень любили своего учителя и поэтому встретят меня враждебно, – приглушенным баском оправдывал свое волнение молодой человек.
Сжимая под мышкой журнал, он решительно шагнул вперед и тотчас же остановился, пораженный. Замер в дверях и изумленный инспектор Министерства просвещения. То, что они увидели, превзошло все ожидания.
Класс был пуст. Торжественно стояли безмолвные ряды парт. На преподавательском столике лежали мел и тряпка. А на доске красивым, прямым почерком было написано любимое изречение Александра Александровича:
«Математика – абсолютная монархия. Она царит одна и ни с кем разделить власти своей не может». А внизу торопливо, кое-как было дописано: «Нам не нужен новый учитель».
Павлов усмехнулся и не спеша прошелся между партами к окнам. Он остановился около того окна, где не были закрыты шпингалеты.
Школьный двор, обнесенный невысоким зеленым тыном, был пуст. По краям двора неуютно стояли высокие голые тополя, и на столбе ветер трепал веревку от снятой волейбольной сетки. На улице, у дороги, за канавой, стоял мальчишка и смотрел на то самое окно, к которому подошел Павлов. Взгляды их встретились.
«Разведчик», – подумал Павлов, приглядываясь к небольшому, коренастому пареньку бурятского типа, в меховой шапке и коротком пальто. А «разведчик» Миша Домбаев, увидев Павлова, подумал, что ребята не ошиблись, приняв приятного на первый взгляд незнакомца за нового учителя.
Миша помчался известить товарищей о добытой новости. Десятый класс ожидал «разведчика» на излюбленной для своих сборищ полянке у реки. Было здесь сейчас неуютно, холодно. Далеко в воду уходили хрупкие матовые забереги. По Куде к Погорюйскому леспромхозу плыли и плыли длинные тонкие бревна. Иногда по течению спускались небольшие плоты. На них пылали костры и стояли люди.
– Все ясно! – сказал Миша, подбегая к Зине и Стеше, которые отламывали от заберегов прозрачные кусочки льда и кидали ими друг в друга.
Другие десятиклассники, рассыпавшись по поляне группками, парами и в одиночку, торопливо подбегали к Домбаеву.
– Все ясно! – театрально повторил Миша, делая загадочное лицо. – Этот товарищ, проглотивший футбольный мяч, – наш новый математик. Сейчас он стоит в пустом классе у окна и грустно смотрит на улицу, придумывая казнь нашему классу. – Миша продекламировал из Пушкина:
Такую казнь, что царь Иван Васильевич
От ужаса во гробе содрогнется.
Все засмеялись.
– Дела наши в самом деле неважнецкие, – сказал Саша. – Сегодня снова навлекли мы на себя гнев директора и этого спортсмена… с футболом.
Поговорили о том, чья очередь идти к Александру Александровичу.
– Моя и Зины, – сказала Стеша.
– Вчера был я… – начал Саша и запнулся.
Почему-то не хотелось рассказывать, что Александр Александрович был не один. У него сидела какая-то незнакомая женщина с черными, чуть косыми глазами. С затаенной грустью Александр Александрович говорил Саше: «Вот, тезка, когда я был такой, как ты, мы с Екатериной Ермолаевной учились в одной школе. И видишь, теперь только встретились».
Саша понял, что он мешает, и сейчас же ушел. Он никак не мог представить себе этих немолодых людей школьниками. «Грустно же встречаться вот так, – думал он, – грустно и даже страшно». Но в словах Александра Александровича, во всем его облике, кроме грусти, он почувствовал и что-то другое, неуловимое. «Может быть, он любил Екатерину Ермолаевну, как я Стешу?..»
– Что же предпримем дальше? – спросил Саша, возвращаясь к главному, что их беспокоило.
Все молчали.
И вдруг за спинами ребят раздался незнакомый голос.
Все расступились и увидели того самого человека, которого они принимали за нового математика. Только теперь был он в пальто и шляпе.
– У меня есть предложение всем вместе пойти сейчас в покинутый вами класс и обсудить, как быть дальше, – сказал он негромко, но настойчиво.
– А вы новый математик? – спросила Зина.
– Ничего подобного, – сказал незнакомец. – Я вот по поводу этого…
Он расстегнул пальто, полез в боковой карман пиджака, достал заявление, посланное около двух недель назад министру.
– А! Вы из облоно? Вам переслали наше заявление? – обрадованно высказал предположение Саша.
– Берите выше! – усмехнулся незнакомец.
– Вы министр! – с азартом сказал Миша.
Ребята ахнули, а незнакомец даже смутился:
– Да нет, товарищи, я только инспектор министерства! Ну, пошли, что ли?
Честное комсомольское
Сбежавшие с урока ученики вошли в класс шумно и смело.
Павлов сел к учительскому столику, но сразу же встал, прошелся между доской и столом, остановился около больших счетов, поставленных здесь для младших школьников, взглянул на плакат, изображающий скелет мальчика с изогнутым от неправильного сидения позвоночником, и, повернувшись лицом к классу, сказал:
– На ваши попытки вмешаться в историю учителя Александра Александровича Бахметьева дирекция отвечает, что это дело не учеников, а администрации школы и отдела народного образования. Это верно. Но у меня в руках заявление десятиклассников Погорюйской школы с резолюцией министра: «Разобраться».
Тихий шепот пробежал по классу.
– Следовательно, я должен по этому поводу очень серьезно поговорить с подателями заявления. Верно?
– Верно! Правильно! Очень хорошо!
– Тихо, товарищи! – сказал Павлов. – Я продолжаю: в своем заявлении вы возводите тяжелое обвинение на завуча школы, считая, что она довела до ухода из школы лучшего, любимого учителя. Так я говорю?
– Так! – дружно поддержал класс.
– Ну, вот и разберемся с первым вопросом. Кто докажет, что Александр Александрович действительно лучший, любимый учитель Погорюйской школы?
Павлов сел за учительский столик.
– Я докажу! – поспешно сказал Саша и вышел к столу. – Я, Александр Коновалов, секретарь комсомольской организации школы, – сказал он. – А фамилии остальных выступающих прошу вас не спрашивать.
– Хорошо!.. – удивленно протянул Павлов. – Но объясните мне, почему вы выдвигаете это условие?
– Потому что у тех, кто будет поднимать голос за Александра Александровича, могут быть неприятности.
– А за себя вы не боитесь?
– Мне за себя беспокоиться по должности не положено! – усмехнулся Саша.
Павлов с интересом посмотрел на этого красивого паренька в черной вельветовой курточке и старых, измазанных глиной сапогах. Чувство большой симпатии вызвал у него комсомольский секретарь. Он поймал себя и на том, что весь коллектив десятиклассников был ему по душе. «Но не буду пристрастным», – подумал он и, нахмурившись, сказал Саше: