— Где он? — спрашивают.
Сменщик с дурá ума рапортует в трубку:
— Заболел!
— Заболел?! Срочно в лазарет!!!
Меня тут же будят, отсылают к фельдшеру, и становлюсь я жертвой его бдительности.
А фельдшер наш тоже уникальный тип (собственно, других не держим). Вместе карантин отбывали. Как и ефрейтор Пипаш, родом с Западной Украины. Велик, необъятен, а головёнка маленькая. Между прочим, подобное телосложение — трагедия для новобранца. Норма подтянутости у нас такова: ремень надевается на голову, застёгивается под подбородком — и это считается максимально дозволенным объёмом талии. Я сам видел в карантине, с какой оторопью консилиум из трёх сержантов взирал на нашего будущего лекаря и не знал, что делать.
Теперь же, став фельдшером, Витя мог распускать ремень, как ему заблагорассудится: «салабон»-то он «салабон», а ну как справка кому потребуется! Мигом обрёл степенную неторопливость, власть почувствовал.
— Витя! — говорю я ему. — Это же перегрев!
— А если дизентерия? — вопрошает он.
И я госпитализирован. Правда, нет худа без добра: наконец-то выспался всласть. Вечером ставят градусник — 36,8. Помощник фельдшера пишет в талмуд: 38,6.
— Витя! — спрашиваю я, увидев запись. — Кто из нас идиот?
— Ты! — убеждённо отвечает он.
На второй день я сатанею. Угодивших в лазарет дразнят «пулемётчиками», а мне это очень обидно. Угрожаю побегом. Сосед справа настроен ещё решительнее: предлагает всем разом повеситься возле своих коек. Для смеха.
Самое забавное, что нам завидуют. Наиболее сообразительные «шнурки» один за другим пробираются окольными тропами к фельдшеру — и все с желудочными симптомами. Зал полон. Раскладушки кончились. И лопается терпение командира части: мы поголовно объявлены симулянтами и разогнаны по боевым постам. Лазарет ликвидирован.
Вполне допускаю, что именно так в здешних краях и спас свою армию от дизентерии Александр Македонский. А не только с помощью янтака.
Отрывок № 21
— Курил на посту? — неожиданно спрашивает меня лейтенант Паничев.
— Никак нет, — честно отвечаю я.
— А чего? Курева не было?
— Курево было, — отвечаю я ещё честней.
— А чего тогда? Спичек?
— И спички были. Коробкá не было.
— А о штык чиркнуть?
Смотрю на него с изумлением. Он снисходительно улыбается.
— Попробуй… В следующий раз…
Попробовал. Какая прелесть! Не знаю, насколько откидной штык «саксаула» (СКС-1) хорош в рукопашной, но спички об него чиркать — это что-то невероятное! Там вдоль клинка такая шероховатая ложбинка — никакого коробкá не надо.
И что бы ни говорил шибанутый рядовой Музыченко из первого огневого, всё-таки есть что-то светлое в нашем офицерстве.
Отрывок № 22
Иногда водовозка ломалась, и мыться приходилось в арыке вне дивизиона (запруды тогда ещё не было). То есть без самоволки всё равно не проживёшь.
Разумеется, я при первом удобном случае разгласил миф о царе Тантале — как тот стоял по горло в воде, изнывая от жажды, а напиться не мог: чуть наклонишься, вода уходит. Ребята были впечатлены. Они-то думали, «Тантал» — просто слово такое, а там, оказывается, вон что… Неужто нарочно так назвали?
Только никому ни звука! «Тантал» — наименование секретное, кодовое, посторонние лица его знать не должны. Но трудно, ох как трудно бывает подчас хранить военную тайну! В самоволке разговоришься с местными — спрашивают:
— Ребята, а вы где служите?
Замнёшься, конечно, смешаешься.
— Да тут недалеко… часть такая… Служим, короче.
— На «Тантале», что ль?..
Отрывок № 23
Армия учит жизни? Идите к чёрту!
За хорошее поведение и ударный труд вывезли нас пятерых на какой-то вечер в каком-то техникуме. И выяснилось вдруг, что минувшие полгода отучили меня от жизни напрочь.
Стою и оробело смотрю на танцующих. Ни ступить, ни молвить не умею. Отвык. Одичал.
То ли дело сержант Череменин! Этому — хоть бы хны! Нигде не пропадёт. Веселится вовсю: откалывает враскорячку шейк посреди зала (в Янгиюле ещё танцевали шейк!). Потом замечает меня оцепеневшего у стеночки, подходит.
— А ты чего стоишь?
— Толик, — растерянно говорю я. — Разучился… Не могу…
— Шейк не можешь? — удивляется он. — Ни разу, что ли, не видел, как Пипаш команду «На месте шагом марш» выполняет? Вот тебе и шейк!
Действительно, очень похоже…
А вот пониманию жизни армия, пожалуй, способствует. На «гражданке» идиотизм бытия скрадывается сложностью отношений. Размыт, расплывчат, зачастую прикидывается хрен знает чем: культурными традициями, моральными ценностями. На «Тантале» он бесстыдно обнажён, и нужно быть очень дисциплинированным воином, чтобы его не заметить. Сказано классиками: понять — значит упростить. Так вот у нас всё просто. И, стало быть, вполне доступно для понимания.
Отрывок № 24
Пара пыльных дорог. Левая ведёт со «старта», правая — от радиотехнической батареи. Потом сливаются. По ним сходящимися курсами в сторону солдатского городка движутся две колонны — одна побольше, другая поменьше. Весь вопрос: которая из них раньше проскочит развилку. Ибо направляются они «на рубон» (в данном случае, на обед), и кто не успел, тот опоздал. Достичь казармы первым — это лишние десять минут на то, чтобы привести себя в порядок перед приёмом пищи. Пустяк, конечно, однако дело чести.
— Шире шаг!
Кажется, сегодня первыми окажутся стартовики.
— «Желудки!» — обиженно взвывает строй радиотехников.
— «Геморрои!» — победно гремит в ответ.
Но в тот день, о котором я хочу рассказать, радиотехническая батарея освободилась пораньше, а мы еле волокли ноги от усталости, чем не на шутку раздражали рыжего зеленоглазого лейтенанта — того самого, что был похож на двоечника Сашу Экка (сильно повзрослевшего). Привык там у себя в кремлёвских ротах шаг чеканить! А мы не кремлёвская — мы скорее золотая рота.
— Стой!
Останавливаемся.
— Смирно!
Обретаем некое подобие выправки.
— Шагом… марш!
Три строевых шага, дальше — походный. То есть опять плетёмся.
Лейтенант свирепеет.
— Стой!.. (рассказывает нам, кто мы такие и на кого похожи) Строевым! Шагом… марш! «Не плачь, девчонка» — запе… вай!
Запевать никому не хочется.
— Стой!
И так до самого городка. Дело пошло на принцип. Помаленьку начинаем злиться.
— «Не плачь, девчонка» — запе…
Внезапно старший сержант Котов — со всей дури, шальным голосом:
— «Отгремели весенние гро-озы!..» («Прощание славянки».)
Остальные нервно ржут.
— Отставить! Стой! Смирно!..
Добрались до городка. И там рыжий-зеленоглазый принялся гонять нас по периметру клумбы, с пеной у рта добиваясь заветной «Девчонки». А за пыльными кронами акаций (да, кажется, акаций) призывно сиял дюраль нашей «консервной банки», куда нас не пускал теперь этот изверг.
К следующим моим словам прошу отнестись осторожно, поскольку я и сам в них до сих пор не вполне уверен. Конечно, были разговорчики в строю, были тычки в спины идущих впереди «шнурков». Пытаюсь сейчас это припомнить — но то ли припоминаю, то ли придумываю. А в тот момент померещилось, будто колонна, в очередной раз обойдя клумбу, сама повернула к казарме. Без команды, без чего бы то ни было. Выполнила, короче, сумму тайных желаний.
— Сто-ой! — Отчаянный вопль лейтенанта.
Не сговариваясь, перешли на строевой. Под подошвами захрустел и затрещал гравий.
— Стой! — летит нам вослед.
И грянули мы со всей солдатской лихостью:
— «Как будто ветры с гор, трубят солдату сбор…»
Хотел «Девчонку»? Заполучи.
Про коллективный разум слышали? Так вот я — составная его часть.
Отрывок № 25
Чем меня озадачивал «Тантал», так это обилием совершенно невероятных имён собственных: Пипаш, Пётр Петрович Петров, рядовой Отченашек. Что до офицеров, то казалось, будто фамилии им лично подбирал Денис Иванович Фонвизин. Сплошь говорящие.
Скажем, командир группы дивизионов подполковник Сугоняко. Истинно, что Сугоняко! Некоторые, впрочем, расшифровывали: Сука-гоняка. В целом справедливо, но, на мой взгляд, грубовато.
Или, допустим, «папа», он же начштаба подполковник Ляхович. И сам лихой, и нам от него лиха хватало. С лихвой. А то, что в первом слоге у него стояла буква «я», а не «и», — так это даже хорошо. Тонко.
Или майор Кривенюк. В казарме его промеж собою именовали не иначе как «Кривой». Вечно кривит, изворачивается, лишь бы от начальства не влетело… Всё равно ведь влетит!
Вот «дед» Сапрыкин — это совсем другой коленкор. Что бы ни стряслось: утёрся — и живи дальше.
Отрывок № 26
Примерно через неделю после того, как «дед» умыкнул меня у радиотехников и усадил в кабину управления «стартом», вышли мы из капонира на перекур. Поднялись из недр земных по бетонному скату, восходящему меж циклопических стен и благоуханных роз, — в серую от лунного света азиатскую ночь.
Не помню, что мы делали на позициях в столь поздний час. Я, наверное, был на дежурстве (проще говоря, за сторожа), а майор… Майор, скорее всего, разбирался с очередным блоком, время от времени посылая меня за чем-либо в бытовку.
— Вот я твой командир… — неторопливо, с удовольствием начал комбат между затяжками.
Скрытую издёвку в его голосе я тогда ещё не слишком хорошо улавливал, поэтому торопливо согласился в том смысле, что так точно.
— Во-от… — продолжал он. — И я о тебе должен знать всё… Давай рассказывай: чем увлекаешься?
— Стихи пишу… — потупившись, признался я.
— Это ничего, — утешил майор. — Это можно… Чем ещё?
— Ну вот… на гитаре играю…
— Тоже неплохо, — одобрил майор. — Ещё!..
— Ну там… рисую немножко…
И почувствовал, что сказанул лишнее. «Дед» Сапрыкин круто обернулся.
— А вот об этом… — Наверное, он был в тот раз без фуражки, поскольку страшные его глаза я помню по сей день. — Упаси тебя боже! Никому ни слова… — смягчился и пояснил будто бы по секрету: — Узнáют, что рисуешь, — заберут тебя в штаб. А ты там сопьёшься и попадёшь на «гауптическую вахту»… — поколебавшись, добавил: — Н-ну… так… для меня иногда кое-что нарисуешь-напишешь… Но больше никому! Понял?