— Никогда в жизни не встречал человека более уравновешенного, чем Таллис.
— Так и ждала, что ты это скажешь, милый. Однако я всегда была уверена, что из их брака ничего хорошего не выйдет.
— Правильней было бы не повторять это так часто. Бывает, что прорицателям не прощают.
— Морган простит мне что угодно. И я ей — тоже.
— Знаю. Вы с ней очень близки.
— И тебе даже не представить, как близки.
— Ты даешь мне повод для ревности!
— Не глупи, милый.
— А ты ведь немножко собственница в том, что касается младшей сестры..
— Конечно. И всегда считала всех ниже ее.
— То, что ты очень хорошенькая, а она — нет…
— Не играет здесь никакой роли. У Морган интеллектуальное лицо. И какой ум! Она могла бы выйти замуж за кого угодно. Таллис совсем не тот, кого ей следовало выбрать. Ей нужен человек с большим чувством собственного достоинства.
— Или тот, кто стал бы ею командовать.
— Нет, Руперт. Морган тоже за демократию. Если бы Таллису удалось найти приличную работу, в университете… А это возможно, если только он постарается…
— Но он всегда был «вторым»…
— Ой, только не заводи речь об этих лидерах с врожденным чувством первенства и превосходства. Таллис бесспорный интеллектуал или, во всяком случае, стал бы таким, если б хоть чуточку подтянулся. Что у него с этой книгой о Марксе и де Токвиле, за которую он принимался?
— По-моему, заброшена.
— То-то и есть. Всегда у него несуразица, дилетантство, неспособность довести дело до конца. Это дурацкое преподавание в вечерних школах, попытки стать социальным работником. И все без результата, все брошено где-то на середине. В этом есть что-то жалкое. И потом: лучше бы он нормальнее реагировал на Морган.
— Ты хочешь сказать — ревнивее?
— Да. И, пожалуйста, не говори, что быть выше ревности — благородно.
— Я как раз собирался.
— Природу не обманешь, физиологию — тоже.
— Лично мне широта души импонирует. Но вообще-то, моя дорогая Хильда, откуда мы знаем, ревнует он или нет. Таллис ведь не обязан рассказывать нам об этом.
— Конечно. Но ему не хватает полета. И он такой недотепа.
— Мне кажется, что он просто дико устал.
— Устал? А как же иначе! Хватает больше, чем может осилить. Потом не выдерживает, надрывается. С тех пор как ушла Морган, он вообще ни на что не способен и ему ничто не удается.
— Мы с тобой в этой жизни редкостные удачники и не можем почувствовать, каково это. И все-таки ты, дорогая, я думаю, слишком строга к тем, кому что-то не удается.
— Да, я действительно считаю, что способность добиваться результата — непременный элемент нравственного поведения. Умение придать жизни целостность и разумно использовать данные от природы таланты должно быть свойственно каждому настоящему человеку. А Таллис подает Питеру очень опасный пример. Похоже, он не понимает, что ему по плечу, а что — нет. Это совместное проживание с престарелым отцом — просто безумие. Желание взять к себе Питера — тоже. Да, а ты знаешь, что Таллис говорит Леонарду «папочка»? Взрослый мужчина, который называет отца папочкой, — это вообще запредельно.
— Запредельно, Хильда? И за какие же пределы это выходит?
— Оставь этот большевистский напор, Руперт. «Да, папочка», «Конечно, папочка». Может быть, это и безобидно, но все же указывает на какую-то неполноценность. А Леонард не дурак, хотя и со странностями. Теперь мне даже легче с Леонардом, чем с Таллисом.
— Леонард очень любил Морган.
— И этот разрыв был для него тяжелым ударом. Пожалуй, я съезжу к ним завтра. У тебя найдутся спичечные коробки для Леонарда?
— Надо взглянуть. А что ты собираешься сказать Питеру?
— Ничего нового. У меня нет к нему подхода, солнышко. Ты знаешь ведь, как это происходит. Чуть что, мы оба начинаем горячиться, а потом Питер погружается в эту ужасную непроницаемость. О, Господи!
— Я все время виню себя…
— За что? Это самый страшный вопрос. За что? В чем мы ошиблись с Питером? Ты должен, не откладывая, снова с ним увидеться. Это необходимо, Руперт.
— Когда мы видимся, я сразу же оказываюсь в роли сурового отца. Вовсе себя таковым не чувствую, но это происходит как-то механически.
— Знаю. И, боюсь, все наши рассуждения были такими же механическими. Мы были так уверены, что, если Кембридж представляется ему затеей богачей, он с радостью будет помогать Таллису возиться с ямайцами. Но, похоже, и это ему совсем не по вкусу.
— Хоть бы он захотел поехать за границу! Я в его возрасте…
— Да, конечно. Когда вы в последний раз виделись, Таллис сказал тебе что-нибудь новое? Впрочем, откуда у него новости!
— О Питере? Он обронил что-то таинственное. Сказал, что Питер не слишком тверд в разграничении своего и чужого.
— Что он имел в виду? Не хочет же он сказать, что Питер ворует?
— Я не стал углубляться в этот вопрос. Меня и так вымотали предыдущие полчаса с Питером. Да еще куча негритят визжали тут же, на пороге.
— Дорогой мой, боюсь, что Таллис действует тебе на нервы. Как и мне.
— Он просто не понимает, что приличия требуют иногда закрыть двери.
— И потом, Таллис вечно все раздувает. Ему приятнее, когда вокруг полный кошмар.
— Это присуще всем несчастливым людям.
— Думаю, стоит пригласить Таллиса сюда, все обсудить и выработать новый план действий. Черт! Это немыслимо: ведь здесь будет Морган!
— Мне кажется, Таллис уже не способен влиять на Питера. У него был какой-то авторитет. Теперь это утрачено.
— Прежние мерки утрачены. Люди перерастают Таллиса. Уверена, именно это случилось с Морган. Но, Господи, как я хочу, чтобы хоть кто-нибудь уговорил Питера вернуться в октябре в Кембридж!
— Может быть, разговор с Акселем…
— Я тоже думала об этом. Но Питер, судя по всему, отдалился от Акселя. Раньше тот ему нравился, но в последнее время… И потом, Питер никогда по-настоящему не ладил с Саймоном.
— Возможно, одно связано с другим. Но у нас еще уйма времени, Хильда. В колледже всё понимают.
— Да. Нам не следует так волноваться. А не сумеет ли Морган помочь Питеру?
— Он был к ней очень привязан. И всегда восхищался ею. А для Питера это немало.
— Правда, он сильно повзрослел с тех пор, как последний раз видел свою «тетю Морган».
— А Морган, скорее всего, самой нужна помощь.
— Знаю, Руперт. Подозреваю, она потерпела жестокое поражение. Морган так бережет чувство собственного достоинства. А ему нанесен очень крепкий удар. Как звучит то латинское изречение, которое ты всегда любишь повторять: dilig… а дальше?
— Dilige et fac quod vis. Люби и поступай свободно.
— Да. Морган казалось, что она сможет следовать этой заповеди. А все обернулось таким провалом.
— Думаю, этой заповеди вообще невозможно следовать. Ее недосягаемость и ведет нас в потемки.
— Б поземку?
— Нет, в потемки. Человеческого бытия.
— Но если это изречение неприменимо, зачем ты вечно его цитируешь?
— Оно… красиво.
— Пфф! Да. Морган понадобится помощь, и не только моя. Нам нужно всем взяться за руки. Она ведь так любит и тебя, и Саймона. Все вместе мы сумеем поддержать ее.
— Когда она прибывает? Ведь она, кажется, собиралась плыть?
— Да. И появится не раньше чем дней через десять. Точную дату она не указала.
— Тогда, возможно, Джулиус опередит ее.
— Может, оно и к лучшему. Как ты думаешь: Морган писала Питеру?
— Мы увидели бы письмо.
— Она могла написать ему в колледж.
— Полагаешь, что, если она написала Питеру, он уведомит Таллиса о ее возвращении?
— Если честно, я абсолютно уверена, что она ему не писала. У нее ведь была такая депрессия! Думаю, она просто забыла о Питере. И все-таки, может быть, именно ей удастся уговорить его. Она, по крайней мере, интеллектуальна. Не то что я.
— Не глупи, Хильда. Ты тоже интеллектуальна. Ты…
— Не могу придумать ничего лучшего, чем рассуждать о своем интеллекте в двадцатую годовщину нашей свадьбы.
Нет, к вашему рафинированному кругу я, безусловно, не отношусь.
— Ты вполне могла бы войти в него, просто я слишком рано наложил на тебя лапу. Но ведь ты не жалеешь об университете? Какое это имеет значение!
— Однако то, что Таллис «из вторых», значение имеет. Ты говоришь это как минимум раз в месяц. Ну успокойся, это я дразнюсь. Все в порядке, у меня, в самом деле, не научный склад ума. Вот Морган вся в науке, с головы до ног. И половина их проблем пошла оттого, что она умнее Таллиса. У Таллиса нет собственных идей, а Морган живет идеями. Естественно, что по контрасту с Таллисом Джулиус оказался для нее так притягателен.
— Да, она была очарована умом Джулиуса. Твоей сестре свойствен интеллектуальный снобизм.
— Почему же снобизм? Для нее это истинные ценности. А ум может притягивать и сексуально. Да ведь и внешне Джулиус поразительно хорош — блондин, со строгим лицом иудея. А Таллис что? Какой-то огрызок.
— Ну и словечко, Хильда! И к тому же решительно непригодное для описаний.
— Почему же, старый пурист-философ? Разве слова «достойный, честный и мужественный» дают нам лучшее описание?
— Кого ты пытаешься описать?
— Тебя, разумеется.
— Хильда, в тебе пропадает философ.
— Надеюсь, Джулиус все-таки позвонит. То есть надеюсь, из-за истории с Морган он не считает себя persona поп grata.
— Думаю, позвонит. Джулиус человек прямой.
— А мне, пожалуй, любопытно, как он станет держаться. Хотя вообще-то я его мало знаю, он ведь твой друг, но, несомненно, интереснейший объект для наблюдений.
— Мне тоже любопытно. Но я совершенно уверен, что он обойдется без извинений или попыток что-либо объяснять. Джулиус человек глубокого ума, но в то же время очень правдив и даже прост.
— Как жаль, что они не встретились с Морган намного раньше.
— Почему? Ведь в конце концов они встретились, но это, как мы видим, не сработало.