— Ничего. Кроме того, что, похоже, я несколько тронулась. Когда бедный Таллис явится на судилище?
— В шесть.
— Значит, у меня целый час.
— Возьмешь мою машину?
— Нет, там ее негде ставить. На сегодняшний вечер я всем обеспечена, а завтра заеду за остальным на такси.
— Там хоть тепло по вечерам? Постель ты перетряхнула?
— Ой, Хильда, перестань беспокоиться! Я прекрасно со всем управлюсь.
— Да, кстати, ты собираешься встретиться с Питером?
— Рассчитываю. Страшно сглазить, но, кажется, я убедила его съездить к своему наставнику. Предложила, что отвезу на машине, и ему эта идея понравилась.
— Ох, Морган, только бы это удалось! Во всем, что касается Питера, ты наша последняя надежда. Единственный плюс твоего переезда — то, что ты сможешь видеться с этим ужасным мальчишкой.
— Я пригласила его заходить ко мне на бокальчик вина. Под хмельком легче прийти к благим решениям.
— Каким чудовищным он был позавчера! Казалось, что хоть манеры должны оставаться несмотря ни на что.
— По-моему, Аксель вел себя не намного лучше.
— Он прислал Руперту длинное взволнованное письмо, сурово корит себя.
— А что толку? Лучше бы Саймону не жить с Акселем.
— Аксель внушает уважение. До встречи с ним жизнь Саймона была сплошным безумием.
— Думаю, он тогда был счастливее, и вообще иногда мне кажется, что сплошное безумие — лучшая форма жизни.
— Морган, после того как Джулиус заходил и ты за ним побежала, вы еще виделись?
— Нет.
— Неправда.
— Конечно, неправда. Потом когда-нибудь я тебе все расскажу. Но что бы ни случилось, ты ведь не станешь плохо обо мне думать? Знаешь, если я упаду в твоих глазах, мне просто крышка.
— Дорогая, ты всегда ждешь от меня каких-то суровых моральных вердиктов, а у меня к ним ни малейшей склонности. Я хочу, чтобы ты была счастлива, вот и все. Осуждать тебя я не способна.
— Самим своим существованием люди, подобные вам с Рупертом, выносят нам суровые моральные вердикты.
— Ты обращаешь нас в каких-то монстров!
— Нет-нет, я говорю с полнейшим одобрением и восхищаюсь вами обоими. Но сама, может, и проголосую за безумие. Возможно, именно это роднит меня с Питером.
— Просто не понимаю, что ты собираешься делать, сидя совсем одна в этой квартире.
— Жить в свое удовольствие. Начну устраивать оргии и сделаюсь предметом пересудов всей округи.
— Милая, я надеюсь…
— Шучу. Я действительно буду жить в свое удовольствие, но тихо и интеллигентно. Займусь воспитанием Питера, буду выпивать с Саймоном, начну усердно посещать театры и концерты, обойду все картинные галереи Лондона…
— Рыскать по галереям ты всегда любила. Но и к нам ты должна приходить часто-часто. Радость моя, ты ведь нас не забудешь? А сейчас, думаю, тебе уже пора. Вызвать такси?
— Не надо. Я хочу пройтись. У меня только этот чемоданчик и корзинка. Не беспокойся, Хильда. И помни, что ты меня любишь.
— Уж этого мне никак не забыть.
— Привет и поцелуи Таллису.
— Не перебарщивай с легкомыслием, дорогая.
Хильда с улыбкой махала в окно, пока Морган не скрылась из глаз в конце Прайори-гроув. Потом вернулась в спальню, села к зеркалу. Если она все же выкрасит волосы, не потускнеют ли они? Как ни крути, а выкраситься — значит распрощаться с молодостью. Под глазами сегодня опять залегли тени. Сама она еще видит лицо таким, как в юности: свежим, задорным, прелестным — но видит ли это еще хоть кто-то? А Морган сияет, хотя в ее оживлении есть и что-то болезненное. Надо было, наверно, настойчивее расспросить ее о Джулиусе.
Хильда прошлась расческой по своим длинным темным с проседью локонам, и они снова легли на место красивыми волнами. Затем чуть попудрила нос и слегка подкрасила губы. Помада сделала лицо старше. Надо, наверно, попробовать другой оттенок. Сколько же лет назад она в последний раз думала о косметике? Перспектива беседы с Таллисом не радовала. Это была идея Руперта. Он всегда беспокоится о других, чувствует личную ответственность за их благополучие, и ему всегда хочется ясности. Мужчинам часто этого хочется.
С каждой минутой Хильда расстраивалась все больше. Ей не нравилось настроение Морган, и, хоть она и сказала, что никогда никого не судит, легкомысленное поведение сестры было ей неприятно. Хильда не сомневалась, что все дальнейшие заигрывания с Джулиусом приведут только к ухудшению этой болезненной ситуации. К самому Джулиусу она тоже переменилась, и предложение Руперта, чтобы теперь, когда Морган выехала, они как-нибудь пригласили его пообедать, было встречено ею более чем прохладно. Жалость к Таллису делалась все пронзительнее, и постепенно становилось ясно, что ее обостренное восприятие происходящего отчасти связано с чувством своей вины. Нужно было скрывать, что брак Морган принес ей разочарование. А она вместо этого помогала выработке презрительного отношения к Таллису. Хильда рассчитывала, что Руперт, который, как говорили, презирал Таллиса за его нерешительность и разболтанность, не станет говорить с ним тоном обвинителя. Это было бы неуместно. Им следует просить прощения у Таллиса.
Перейдя через лестничную площадку, Хильда вошла в кабинет Руперта:
— Я проводила Морган. Все в порядке. Она надеется отвезти Питера в Кембридж.
— То же самое она говорила и мне. Это огромное облегчение. Чем чаще они будут видеться, тем лучше.
— Как дела с книгой? — Хильда наклонилась к мужу и пробежалась пальцами по тусклым редеющим сухим прохладным волосам.
— Страшно сказать, почти закончена. — Руперт чуть отодвинул в сторону исписанный бисерным почерком желтый блокнот.
— Устроим, как и договаривались, праздничный обед.
— Хорошо. Ты не возражаешь, если я приглашу Джулиуса? Он всегда проявлял интерес к моей книге.
— Не возражаю. Но тогда мы не сможем пригласить Таллиса.
— Это, увы, неизбежное следствие.
— Что ж, Джулиус твой друг. Где мы сейчас примем Таллиса: здесь или внизу?
— Внизу, пожалуй, непринужденнее.
— Я рада, что ты настроен на непринужденность. Сейчас поставлю там поднос с напитками. С чего ты начнешь разговор?
Они стали спускаться по лестнице. Хильда шла сзади, положив руки мужу на плечи.
— Сначала выслушаю, что он скажет.
— Ты думаешь, он должен наконец заставить Морган высказаться?
— По правде говоря, да.
— Но Таллис не способен ни к какой напористости.
— Здесь нужна не напористость, а чувство ответственности и твердость.
— Морган еще раз виделась с Джулиусом.
— И как это прошло?
— Она молчит.
— Мне не нравится поведение Морган.
— Мне тоже. Знаешь, Руперт, иногда мне начинает казаться, что Морган все еще любит Таллиса. Раньше я это не понимала, а теперь вижу: он ее притягивает. Если б хоть что-нибудь изменилось, если бы Таллис смог удивить ее, заставить увидеть все в новом свете…
— Это так называемая перемена гештальта. Вот почему я и выступаю за жесткое объяснение.
— Может, такой разговор и был бы полезен, но не в том тоне, который ты предлагаешь. Не «послушай, я должен знать, на каком свете нахожусь».
— Хорошо, говори с ним ты, Хильда. А вот и звонок. Это, конечно, он.
Хильда поправила диванные подушки. Прислушиваясь к доносившимся из холла голосам Таллиса и Руперта, бросила на себя быстрый взгляд в зеркало. Чтобы солнце не проникало в комнату, шторы были наполовину задернуты, и гостиная тонула в полумраке. Хильда раздвинула шторы, и взору открылся сияющий тихий сад и голубая вода бассейна, такая сейчас неподвижная, что даже солнечные искры не вспыхивали на ее поверхности.
Таллис вошел.
— Привет, дорогой. — Она пожала ему руку и — после крошечной заминки — чмокнула в щеку.
— Здравствуй, Хильда. — Им всегда было как-то неловко вместе.
— Присаживайся, пожалуйста.
— Какой у вас замечательный сад, — сказал Таллис, усаживаясь.
Он сел в небольшое, боком повернутое к саду кресло. Одет он был в темно-синий костюм, поношенный, в пятнах, почему-то отливающий зеленью и не по сезону теплый, и в чистую полосатую бело-голубую рубашку, к которой полагался (но отсутствовал) пристегивающийся воротничок.
Хильда и Руперт сели рядом на диван, глядящий прямо в сад. Оба они смотрели на Таллиса, а Таллис смотрел в окно. Какое-то время длилось молчание.
— Здесь так тихо, — проговорил наконец Таллис, — кажется, что ты за городом.
— Шум самолетов здесь слышнее, чем у вас, — возразила Хильда.
— А мне нравится этот шум, — сказал Таллис. — В нем слышится «я возвращаюсь домой». А! Вот и он.
Хильда открыла рот, чтобы предложить Таллису снять пиджак, но вдруг уловила, что он в подтяжках.
— Что будешь пить, Таллис? Херес, сухой вермут, джин с тоником?
— Да, пожалуйста, то есть немного хереса. Спасибо.
— Наверное, ты очень занят, — сказала Хильда. — Твое имя упоминалось в связи с этим новым жилищным проектом в Ноттинг-хилле.
— Да, к сожалению, там сейчас все не ладится.
Где Таллис, там всегда не ладится, мелькнуло в голове у Хильды, но она тут же подумала: это несправедливо, наоборот, где не ладится, там и Таллис.
— Мы решили поговорить с тобой Таллис, — внушительно начал Руперт, — поговорить откровенно. Да, дорогая, немного джина.
Как они не похожи, думала Хильда, наблюдая за милым и так хорошо ей знакомым любознательным твердым взглядом голубых глаз мужа. Руперт — сильный и собранный, мужественный, безукоризненно честный. Он жаждет полной информации, прямых ответов, четко выверенной позиции. Требует ясных определений и рациональных поступков. А в Таллисе так много женственной уклончивости. Не будь он такой славный, его впору было бы заподозрить в лукавстве. И каким мелким он кажется рядом с Рупертом.
— Я понимаю, — кивнул Таллис, — вы оба очень беспокоитесь о Питере. Я тоже.
— Гм, — кашлянул Руперт, — вообще-то говоря… Естественно, мы беспокоимся. Но сейчас как раз вроде бы появился шанс уговорить его вернуться в Кембридж.