— Морган, ты в самом деле хорошо себя чувствуешь? — спросил Питер.
Повернув голову, Морган посмотрела на него. Она должна, прямо сейчас, доказать ему. Если бы только ей удалось доказать.
— Все вокруг нас прекрасно, Питер.
Он молча смотрел на нее, пытаясь понять смысл этих слов. Они сидели рядом, лежащие на траве руки едва не соприкасались. Круглое лицо Питера разрумянилось и покрылось загаром, голубые глаза ясные и прозрачные, растрепанные длинные светлые волосы поблескивают. Взгляд, который он кинул на Морган, был серьезным и недоверчивым.
— А я не думаю, что все вокруг прекрасно, — проговорил он упрямо. — Войны, голод, чудовищная несправедливость. Как хочешь, а я думаю, что все вокруг ужасно.
— Нет-нет, прекрасно, — сказала она. — А то, что кажется ужасным, ужасно только на поверхности. Оно наносное. Если добро есть в чем-то одном, значит, оно присутствует и в остальном; если что-то одно целостно, драгоценно и безупречно, значит, и все остальное целостно, драгоценно и безупречно. Этого не оспорить. Нужно только смотреть под правильным углом зрения.
— Но в мире нет ничего, что было бы целостно, драгоценно и безупречно, — возразил Питер. — Все запутано, отвратительно, выпачкано и разбито.
— Нет, кое-что хорошее осталось. Например, это. — Она осторожно приподняла двумя пальцами оперенный воздушными листьями стебель, покрытый крошечными цветами вики. Каждый цветок был снаружи лиловый, а внутри синий и в мелких полосках, светлых и ровных, словно бы нанесенных безукоризненными мазками невероятно тонкой кисти.
— Ты говоришь о природе, — протянул Питер. — Это не в счет. Это так, декорации. А я говорю о том, с чем мы имеем дело. Назови что-нибудь такое, и тогда, может быть, я соглашусь.
— А что ты скажешь о… Что ты скажешь о… Вот об этом?
Отец твой спит на дне морском,
Он тиною затянут,
И станет плоть его песком,
Кораллом кости станут.
Он не исчезнет, будет он
Лишь в дивной форме воплощен.
Чу! Слышен похоронный звон!
Морские нимфы, дин-дин-дон,
Хранят его последний сон.[1]
Голос замолк. Гудели и жужжали, переговариваясь, насекомые. Волнами распространялась тишина обволакивающего их кропотливый и неустанный труд горячего плотного воздуха.
Глаза Морган и Питера встретились.
— Да, это безупречно, — почти прошептал он. — И… Морган… Морган…
Морган сняла очки, и в следующую секунду они с Питером были уже в кольце объятий.
Слегка раздвинув ноги, она теснее прижала к себе мальчика, отчетливо ощущая сквозь ткань рубашки его залитое потом твердое гладкое тело. Сцепив руки у него за плечами, прижалась губами к горячей щеке. Его руки гладили ее спину, сначала нежно, потом с вдруг прорвавшейся страстью. Кость к кости прижатые лица дернулись, губы встретились и рке не разомкнулись.
Прошло какое-то время, и, открыв глаза, Морган начала слабо его отталкивать. Потом они поцеловались еще несколько раз, осознанно, неторопливо и не закрывая глаз. Морган вздохнула, Питер застонал. Между телами образовался маленький просвет.
— О боги, — сказала Морган.
— Прости меня, — сказал Питер.
— Тебе не за что извиняться. Это один из лучших сюрпризов, с которыми я когда-либо сталкивалась.
— Для меня это тоже было сюрпризом. Но знаешь… ты всегда была мне… очень дорога.
— Это прекрасно.
Стоя на коленях, Морган обдернула свое хлопчатобумажное платье. Питер, привстав, заправил рубашку в брюки, потом снова уселся, на этот раз по-турецки. Они не касались друг друга. Глаза у обоих блестели.
— Морган, ты извини… Но, видишь ли… Мне так хочется… Пусть это будет… значимо.
— Конечно, это значимо, — ответила она.
— Это не часть видения… или как там его назвать… то, что с тобой недавно приключилось? То, что сейчас произошло, реально и случилось в реальном мире?
— Да, Питер, это реальная часть реального мира. Может быть, тут сыграли роль и… последствия шока. Но это реально, мой дорогой, и это прекрасно. Это часть благодати, которой меня одарили таким сверхъестественным образом, но она совершенно реальна.
— Тогда поцелуй меня еще раз.
— Милое, милое дитя, — говорила она, медленно, нежно целуя его.
— Я для тебя дитя?
— В каком-то смысле это неизбежно. Я знала тебя ребенком. Хотя сейчас ты, конечно, уже не ребенок. Ты высокий, большой. Ты сильнее меня. Ты мужчина.
— Я никогда не влюблялся, Морган. У меня были девушки, но это другое. По-настоящему я никогда не влюблялся.
— Влюбишься.
— Думаю, что уже влюбился. Сейчас. — Нахмурясь, он взял ее за плечо и сжал, не давая ей отодвинуться.
— Нет-нет, это другое. Это…
— Почему «нет»? Я всегда любил тебя. Просто раньше мне было этого не сказать. Я сам не осознавал, что это такое. Теперь я вырос, и моя любовь тоже выросла, стала взрослой.
— Так тебе кажется в эту минуту, но…
— Я ужасно хочу тебя. Морган, давай займемся любовью. Позволь мне, Морган, пожалуйста, сейчас, здесь, в этом волшебном месте. Ведь это суждено. И ты сказала, это часть чего-то большего, реальная его часть. Мы должны заняться любовью. Пожалуйста. Упустить этот шанс — преступно.
У Морган снова закружилась голова. Ее тянуло к Питеру, со страшной силой тянуло в его объятия. Да, здесь, сейчас, в этом волшебном месте. Но с той же силой, хоть и не ясно осознавая причины, она ощущала всю непреложность вето.
— Нет.
— Почему «нет»? Ведь нам наплевать на условности. Никто никогда не узнает. И если ты не захочешь, это не повторится. Но сейчас это должно произойти, пойми, должно.
Морган стиснула голову руками. Похоже, опять подступала та жуткая дурнота. А ведь ему нужно ответить разумно и четко. То, что она сейчас хочет сказать ему, очень и очень важно. «Подожди, подожди минутку…»
— Питер, послушай, — проговорила она. — Я люблю тебя. И это самое главное из того, что сейчас открылось. Я всегда буду любить тебя. Но если мы отдадимся любви, все изменится. Завяжется история, начнется действие…
— И что тут плохого? Я от тебя без ума.
— А вот этого быть не должно.
— Почему? Ты не так уж и сильно старше, да если бы и была, так что с того? Ты сестра моей матери, но это и чудесно. Ты похожа на маму, но ты и совсем другая. И именно поэтому ты для меня — совершенство.
— Ох, Питер, Питер…
— Я знаю, как к этому принято относиться. Но ведь все дело в том, действительно ли это настоящая любовь, такая, что захватывает целиком. Я чувствую, что весь отдан ей. Морган, родная, давай займемся любовью. Ты тоже хочешь этого, я знаю.
— Питер, пожалуйста, ведь нужно все обдумать. — Не отводя от него глаз, она по-прежнему сжимала голову и тихо покачивала ее, как посторонний предмет, то вперед, то назад. — Признаюсь, я хочу тебя. Ты мил, красив, молод. Но сейчас речь идет о куда более важном. О том, что мы можем выиграть. — Только бы ей найти нужные слова, только бы схватить суть, и тогда слова придут сами.
— Я влюблен. Ты для меня особенная, настоящая. С другими это бывало случайно и походя. Теперь…
— Стоп, Питер. Слушай. Ты все время думаешь о себе. Подумай и обо мне. Может быть, ты и не чувствуешь преграды, что стоит между нами, но я ее чувствую. И я несу ответственность… Да, так, но я собиралась сказать другое. Видишь ли, я хочу от тебя чего-то неизмеримо большего, того, что, пожалуй, кроме тебя никто мне не может дать.
— Чего, Морган? Если я в состоянии, я дам тебе это. Чего ты хочешь?
— Невинной любви.
Нахмурившись, Питер молчал и жмурился от слепящего глаза солнца.
— Это значит никогда не ложиться в постель? Морган звонко и весело рассмеялась. Питер продолжал хмуриться.
— Питер, ты даришь мне столько счастья. Разве ты сам не видишь? И разве не понимаешь, что это главное? Постель для тебя так важна, потому что ее у тебя почти не было. А у меня было, наверное, слишком много. Нет-нет, я знаю, все это имеет большое значение, но сейчас во мне говорит эгоизм, рассудительный эгоизм. Раньше все было как-то непонятно. Но теперь я разобралась. Питер, я была в страшном переплете и была жутко несчастна. Ты это знаешь. И вот теперь я чувствую, что, если сумею найти кого-то, кого смогу бескорыстно любить, о ком буду немножко заботиться, за кого буду естественно и спокойно нести ответственность, это поможет мне, действительно очень поможет. Ты сказал, я для тебя — совершенство. Что ж, и ты для меня совершенство. Ты идеален для требуемой роли, ты тот, кто так мне необходим. Приехав домой, я думала: Хильда, семья, надежная крыша, — но оказалось, что этого недостаточно. Вы все были очень добры, Но я все равно ощущала себя вне круга, за рамками ваших подлинных интересов. У тебя есть возможность приобщите меня. Мы будем невинно любить друг друга и будем счастливы этой любовью. Питер, никогда в жизни у меня не было счастливой любви. Позволь мне получить ее. Пойми меня. Прошу.
Она протянула руку, но Питер не реагировал и все еще продолжал хмуриться.
— Ты не ответила, Морган. Этот твой план исключает постель?
— Да.
Лоб Питера начал разглаживаться, но лицо стало жалким.
— Ой-ой-ой, — вздохнул он.
Морган опять рассмеялась и вдруг поняла, что плачет: счастливые слезы струились у нее по щекам.
— Голубчик Питер, не сердись. Ты найдешь себе замечательных девушек. Но мое место останется незаменимо. И для меня ты всегда будешь незаменим.
— Ты серьезна, когда говоришь «всегда»? — спросил он. — Ты сказала, что всегда будешь любить меня. Это действительно так? Если твоя любовь исчезнет, я этого не переживу.
— Конечно, я всегда буду любить тебя, милый, чудесный мой мальчик. Ну-ну, не сердись. Наше чувство будет прекрасным, неуязвимым. Неподвластным ни времени, ни переменам. Ну разве тебе непонятно, как это будет значимо для нас обоих?