— Ну и сравнение, Таллис! Лестного для меня в нем немного. Ведь с этим милым старым занудой тебя не связывает ничто, кроме заскорузлого чувства долга.
— Я, наверное, плохо выразил свою мысль. Брак — это символ кровной связи, создание новых семейных уз.
— Ну а я не в восторге от любых уз, и семейных, и прочих.
— Я говорю не о скованности, я говорю о соединении.
— Не разводи сентиментальность, это невыносимо. И не говори о браке как о некоей категории.
— Конечно, это одна из категорий. Все на свете принадлежит к той или иной категории, и брак — категория. Связывающая прошлое с настоящим.
— Ну а для меня он был соглашением. И для меня прошлое кончено, ликвидировано, похоронено.
— Морган, прошу тебя. Я пытался найти… Пусть это будет не напрасно.
— Таллис, да ты теряешь над собой контроль! Ну давай расскажи: как же я тебя ранила? Интересно послушать.
— Не говори так.
— Таллис, милый! Не взывай к моей жалости. Чтобы произвести на меня впечатление, ты должен обратиться к моей нравственности, а не к состраданию. Но ты не можешь. Тебе никак не настроиться на мою волну, ты просто не понимаешь половины того, что я говорю. Таллис! Если б ты мог хоть немного, совсем немного перемениться, стать хоть чуть-чуть другим! Но об этом бессмысленно говорить, ты никогда не переменишься.
— Ты все еще любишь меня.
— Конечно, глупенький. Мы можем разговаривать. Я надеюсь на частые встречи в будущем. Думаю, мы сумеем построить взрослые отношения.
— Это бессмыслица, детка.
— Не называй меня деткой, а то я разревусь. Ох, Таллис, иногда ты вдруг делаешься таким красивым. Лучше бы этого не было. Ты ведь это нарочно. Иди сюда. — Он медленно подошел к ней. — Давай помолчим минутку.
— Ну вот, наконец-то разумная мысль.
Из груди Таллиса вырвался глубокий вздох. Морган продолжала сидеть на столе. Пристально вглядываясь в нее, он замер. Потом прижался к ее коленям и осторожно провел рукой по ноге. Сняв туфлю, обхватил теплую ступню ладонью. Потом теснее прижал к себе Морган, прильнул щекой к щеке и вдруг почувствовал прикосновение чего-то теплого. Бусы из темного янтаря скользнув через голову, опустились ему на шею.
— Ты хочешь заколдовать меня, Морган?
— Нет, только поставить опыт. Я не хочу потерять тебя, Таллис. Я хочу иметь все, и тебя тоже. Хочу держать тебя на цепочке.
— Я люблю тебя, — прошептал Таллис.
— Если ты встанешь на колени, я ударю тебя ногой в лицо.
— У меня нет никакого желания встать на колени, черт тебя подери. — Туфля со стуком упала на пол. Крепко обхватив Морган, Таллис стянул ее со стола.
— Е-хо, Морган! — Кто-то забарабанил в дверь. Таллис разжал руки и отпустил жену. Ворвался Питер.
— Морган, милая! Привет, Таллис. Морган, я только что получил от тебя письмо и сразу пришел. Меня впустила уборщица. Я все достал. Вот: отвертка, молоток, крючки для картин, проволока, штепсель — все, о чем ты просила. Купил в скобяной лавке по соседству и еще притащил массу всего для кухни. Губку, мочалку для чистки кастрюль, всякие порошки и швабру! Смотри!
В щель между коробками Питер вывалил на пол содержимое двух больших пластиковых пакетов.
— Питер, ты гений! — чмокнула его Морган. — Сейчас налью тебе что-нибудь. Таллис, не уходи. Я попросила Питера помочь мне привести все в порядок. Господи, ну и свалка! Страшно даже смотреть.
— Мне пора, — сказал Таллис.
— В самом деле пора?
— Нужно спешить к этим студентам. — Он направился к двери.
— Питер, ты просто герой. До свидания, Таллис, милый, до встречи. Помни, что я сказала.
Спускаясь по лестнице, он все время слышал их смех.
Оказавшись на улице, торопливо покатил тележку по Фулэм-роуд и потом вверх по Холливуд-роуд. Потом, подогнав ее к тротуару, приостановился. Темно-коричневые янтарные бусы по-прежнему висели у него на шее. Сняв галстук, он засунул их под воротник рубашки. Еще через несколько минут, переходя с тележкой через Редклиф-сквер, снова остановился и снял пиджак. Солнце успело высоко подняться и сияло в безоблачно голубом небе. Пот тек по его груди. Тележка была пустой, но дорога все время шла в гору.
18
— Господи, Джулиус, ты напугал меня!
Силуэт Джулиуса неожиданно возник в полутьме дома Руперта. Было около девяти вечера.
— Извини, Руперт. Мне никто не встретился, и я прошел в туалет.
— Я был в саду.
— Вы что, всегда держите вашу входную дверь нараспашку? Ведь любой может войти и стянуть репродукции Сезанна.
— Наверно, Хильда оставила дверь открытой. Она пошла на собрание, посвященное самолетному шуму и борьбе с ним.
— Хильда такая альтруистка. Вечно хлопочет о чужих делах.
— В ней, безусловно, развита общественная жилка. Но в этом деле есть и личный интерес.
— Так-так. А могу ли я покуситься на твой альтруизм, общественную жилку или личный интерес и попросить налить мне стаканчик виски?
— Разумеется. Я как раз собирался предложить. Пошли ко мне в кабинет. Ты обедал?
— В гостях. Но там не было ни одной красивой женщины. Поэтому я ушел рано. Ты говорил, что хотел повидать меня?
— Да, но я не имел в виду спешки. Хотя, разумеется, рад тебе: все складывается очень удачно.
Руперт зажег в кабинете свет и задернул шторы, отгородив комнату от густеющей синевы за окном:
— Давай закупоримся, ты не против?
Он достал виски, стаканы и сел за свой большой письменный стол, стоящий посередине комнаты. Пододвинув себе мягкий стул, Джулиус устроился напротив и так вытянул ноги, что заставил Руперта поджать свои. Затем зевнул и с чувством потянулся:
— Без воды, Руперт, я выпью неразбавленное. После этого жуткого обеда мне требуется что-то крепкое и чистое. Почему все английские хозяйки очень стараются, но совсем не умеют путно готовить? Со дня возвращения в Англию я ни разу еще не поел прилично.
— Тебе нужно съездить проветриться на континент.
— В прошлый раз даже в Париже не удалось хорошо поесть. Похоже, что все постепенно портится. Или я становлюсь старчески нетерпимым и чересчур педантичным.
— Во время последней поездки в Париж мы с Хильдой обнаружили великолепный ресторанчик, к тому же еще и дешевый. На улице Жакоб. Называется A la Ville de Tours.
— Турская кухня? В следующий раз загляну туда. А какие у вас отпускные планы?
— В этом году остаемся в Англии. При таком прыгающем курсе фунта это, пожалуй, самое разумное. Вторую половину сентября проведем в нашем коттедже в Помбершире.
— Природа, деревенская жизнь. Как я все это ненавижу! И маленьких городков не люблю. Отныне и до конца своих дней буду жить только в европейских столицах. Поэтому я и уехал из Диббинса.
— Ну, думаю, это была не единственная причина.
— Мне дико надоел этот жалкий сплетничающий кампус и эта невыразимо пошлая главная улица. Не понимаю, как я там выдержал столько времени.
— Ты единственный мой знакомый, который обожает выставлять себя в невыгодном свете.
— Сами исследования, правда, тоже допекли, но не по тем причинам, о которых ты думаешь. В последний период эти работы были неприятны чисто эстетически.
— Думаю, свойственное нам всем уважение к человеческой расе…
— Мне вовсе не свойственно уважение к человеческой расе. В целом, она отвратительна и не заслуживает выживания. Но двигается по пути самоуничтожения так быстро, что моя помощь тут не нужна.
— Ты всегда ратуешь за цинизм, Джулиус. Интересно, многих ли ты совратил?
— Это отнюдь не цинизм. Игры, которыми мы забавляемся, прикончат цивилизацию, а то и всю человеческую жизнь нашей жалкой планеты в достаточно близком будущем.
Почему все так часто болеют какими-то таинственными вирусными заболеваниями? Кое-что просачивается из учреждений типа Диббинса — а таких учреждений много по всей планете и будет все больше и больше — и проникает через определенные интервалы во внешний мир. Предотвратить это практически невозможно, хотя, разумеется, все эти случаи тщательно замалчивают. И вот однажды какой-нибудь поистине необыкновенный вирус, любимое детище чудака-биохимика вроде меня, вырвется на свободу, и человеческая жизнь иссякнет буквально в течение нескольких месяцев. И это, Руперт, не научная фантастика. Конечно же, ты мне не веришь. Кто поверит такой правде! Поэтому все так и будет катиться, пока этот чертов эксперимент по созданию человеческой жизни не окончится сам собой, раз и навсегда.
Какое-то время Руперт молчал, внимательно вглядываясь в своего друга. Джулиус был спокоен и как бы смотрел в себя. Лицо походило на лицо человека, слушающего музыку. Коричнево-фиолетовые глаза в обрамлении тяжелых век мечтательны и рассеянны, длинные губы безмятежны и слегка изогнуты улыбкой.
— Надеюсь, что ты не прав, — сказал Руперт. — И в любом случае, нам остается одно: работать, исходя из предположения, что будущее существует. Мы, свободные и обладающие чувством ответственности члены общества, безусловно, способны сделать многое, чтобы убедить наши правительства…
— Руперт, Руперт, Руперт, твой голос звучит как из какого-то далекого прошлого, как из учебника истории, написанного тысячу лет назад.
— Не понимаю, что ты имеешь в виду.
— Ты просто не видишь, что движет событиями. Ладно, неважно. А то ты снова обвинишь меня в цинизме. Так о чем ты хотел поговорить со мной?
— Да так, — Руперт беспокойно поерзал на стуле, — я просто хотел с тобой повидаться. А если уж говорить совсем честно, то вот что: я очень обеспокоен положением Морган.
— Понятно. — Теперь внимание Джулиуса полностью сконцентрировалось на Руперте. — И ты решил пригласить меня для беседы. Поступить как свободный и обладающий чувством ответственности родственник. Если ты собираешься меня высечь, то приступил к делу как-то неловко.
— Не будь идиотом, Джулиус. Мне нужна твоя помощь. Во вторник мы с Хильдой виделись с Таллисом и убедились, что от него невозможно ждать никаких шагов. Поэтому я подумал…