- Ешьте, ешьте! - говорит Софья Казимировна. - Шолпана, вот тебе самый румяный. Ты нынче задержалась у своих. Мы уже волновались.
- Чепуха! - резко бросает Сакен Мамутович. - Что могло с ней случиться? Ничего.
Лицо у него сегодня усталое и голос надтреснутый. Была операция? Какая? Очень трудная и опасная? Шолпан знает: спрашивать не полагается.
- Я позавчера был в районе на пленуме. Среди лучших чабанов назвали и твоего отца. Сдал двести девяносто три смушки, из них девяносто шесть процентов высшим сортом.
- Двести девяносто четыре!
- У Садвакасова триста. Не такой уж большой разрыв.
- Отец говорит - зима будет плохая в этом году.
- А когда она была хорошая? Бураны - худо, оттепели - худо. - Он поворачивается к Сауле: - Кстати, на пленуме я видел новое начальство из городка, полковника Степанова. Он сказал, что у него дочь и сын, оба школьники. Дочь, кажется, в восьмом.
- В нашем, - нехотя говорит Сауле.
- Вы уже подружились?
- Пап, ну разве можно так вот сразу и подружиться!
- Можно. Я лично верю в дружбу с первого взгляда, - неторопливо прихлебывает чай Сакен Мамутович. - А вы, коллега?
Коллега - это Шолпан.
- Я тоже верю… в дружбу… - Колючий сухарь с сыром застревает у нее в горле.
- Мы с вами, коллега, единомышленники, - заключает Доспаев.
- Она, видите ли, сделала такое одолжение и стала ходить на уроки казахского языка, - говорит Сауле, и Шолпан понимает, кто «она», - Алик не ходил, а она ходит. Канапия Ахметович спрашивает ее легче легкого и ставит пятерки.
- Но она же раньше казахским не занималась. Нельзя спрашивать с нее, как с вас, - заступилась за новенькую Софья Казимировна.
- С кем она сидит? - спросила Шолпан.
- С Еркином. Он в первый день опоздал, а она сама уселась на последнюю парту. Ты же знаешь, какой Еркин! Подошел и сел рядом. Ну а теперь Гавриловна прокатывается по их адресу. Для потехи. Ничего, конечно, нет, а то Фарида бы уже разнесла на весь Чупчи… Да, вот тебе новая сплетня, на этот раз про саму Фариду, Кто-то написал на баскетбольном щите: «Ф+Н=Л».
- Про Фариду? И еще про кого?
- Нурлан грозится, что поймает, кто пишет, и голову оторвет! - смеется Сауле.
Софья Казимировна не оставляет без внимания гостя в солдатской гимнастерке. Даже в военной форме - воротник хомутом - Володя Муромцев держится раскованно, с этакой утонченностью. Что дается человеку с детства - дается на всю жизнь. Володя Муромцев родился в Индии, его отец там работал в советском консульстве. Володя лет до четырех не говорил по-русски, только по-английски - с родителями, няней, поваром, садовником. Потом Муромцевы переехали в Англию, однако Володин отец навсегда сохранил в душе привязанность к Индии. В эту страну многие влюбляются, например художник Николай Рерих.
- Отец был с ним близко знаком, - рассказывал Володя. - Рерих прекрасно писал горы, а я потрясен здешними просторами. Удивительное ощущение вольности дает человеку степь.
- Очень рада, что вам здесь нравится! - Для Софьи Казимировны самый дорогой подарок - похвала степи и Чупчи. Академик Садвакасов очень верно сказал: у нее в роду все были привязаны к этой земле едва ли не больше самих казахов.
- Сауле мне разрешила порыться в книгах у нее в комнате. Должен вам сказать: книги у нас из тумбочек не пропадают. Вообще ничего не пропадает - и книги тоже.
- Конечно, - разрешает она. - А что вас интересует?
- Шеллер-Михайлов, Боборыкин и Данилевский! - насмешливо отвечает за Володю Сауле.
- Почему эти? - Доспаев, устало чертивший ложечкой по скатерти, поднял голову, настороженно поглядел на солдата.
- Данилевского я и раньше читал. Исторические романы. И, по правде сказать, не думал, что этого писателя когда-то издавали многотомными собраниями сочинений. О Шеллере и Боборыкине только слышал. А тут - сочинения. Если издавали, значит, авторы пользовались популярностью. Читали, спорили о них. И вдруг все исчезло, ушло…
- Если вас интересуют исчезнувшие авторы, - оживилась Софья Казимировна, - то на чердаке вы найдете комплекты старых журналов. Что за чепуха иной раз печаталась рядом с Толстым, Чеховым!..
Володя восхищенно крутил головой:
- Как я вам завидую, Сауле! В вашем доме столько книг! И сам дом такой старинный.
- Ее не интересует старина. Только будущее, - говорит Доспаев. - Она у нас астроном и увлекается фантастикой. - Он коснулся больного места Софьи Казимировны: она хотела видеть дочь врачом, а Сауле то в геологи собиралась, то теперь в астрономы.
Доспаев встал, резко отодвинул стул:
- Прошу меня извинить… Соня, я загляну ненадолго в послеоперационную.
Шолпан поняла: Сакен Мамутович все время помнил о ком-то, лежащем в послеоперационной палате, - помнил и ложечкой чертил по столу, вспоминал в руках какой-то хирургический инструмент. Неужели Сакен Мамутович что-то сделал сегодня неправильно? Нет, не может быть. Он никогда не ошибается.
- Коллега, я буду рад, если вы составите мне компанию.
- Я? - Шолпан растерялась: ее зовут в больницу? В самую главную палату?
- Шолпаша, - мягко вмешалась Софья Казимировна, - в спальне за дверью возьми мой халат.
Шолпан вприпрыжку поспешала по двору за Доспаевым. В детском отделении огни уже погасли, а в других корпусах жил в окнах слабый свет и на койках люди в пижамах лежали и сидели, занятые своими делами.
- Послушай, Шолпан, почему тебе не нравится этот москвич из городка?
- Да я…
- Впрочем, какое нам с тобой до него дело! Правда?
- Правда! - честно сказала Шолпан.
В коридоре хирургического корпуса при появлении Доспаева возникло беспокойство: куда он идет в неурочный час? По обе стороны приоткрывались двери, хотя никто не пробежал в обгонку, всех оповещая. Из-за столика, отсекающего конец коридора, поднялась женщина в белой чалме, скрученной из накрахмаленной марли. Медсестра Роза Хасановна. Ее племянница Фарида учится с Шолпан в одном классе.
- Добрый вечер, Сакен Мамутович! Ах, вот кто с вами! Мне показалось - Сауле. Здравствуй, Шолпана! Вы напрасно беспокоитесь, Сакен Мамутович. Больная только что уснула.
- Прошу вас не регламентировать мои обязанности.
- Виновата! - Она обиженно поджала губы.
Там дальше дверь была - сразу за столиком. Доспаев распахнул ее резко, бесшумно. В просторной, слабо освещенной палате стояла посередке всего одна кровать, на кровати лежал кто-то, очень маленький. Шолпан подумала: девочка. А разглядела - желтолицая старушка. Лежит навзничь, слышно прихрапывает. Сакен Мамутович сел на табурет у кровати, Роза Хасановна встала за его спиной. Доспаев отрывисто спрашивал ее о чем-то, Шолпан непонятном, она почтительно отвечала: «Да», «Нет», «Сколько?»
И тут Шолпан поняла: старушка не спит. Старухи чуткие. Они от слабого шороха просыпаются. А эта прихрапывает и прихрапывает. Она не спит. Ее лекарства успокоили. В палате живет не ее сон, а что-то чужое. И страшное. На это нельзя глазеть только из любопытства. Приходя сюда, надо что-то знать и делать здесь, в послеоперационной палате. И надо иметь право здесь хоть до чего-нибудь дотронуться. У Шолпан такого права не было.
Доспаев поднялся и вышел. За ним - будто на веревочке - Роза Хасановна и Шолпан.
- Пойдем, Шолпан, посмотришь операционную.
Сакен Мамутович, на минутку, - остановила его Роза Хасановна. - Уж раз вы пришли… Я собиралась утром сказать, но, наверное, можно и сейчас?
- Можно, - кивнул Доспаев. - Все можно. Что там у вас?
- Полчаса назад муж мне прямо сюда позвонил из Алма-Аты, из управления дороги. Ему предлагают хорошее место с повышением. В Аягузе. И я…
- Одним словом, - перебил ее Доспаев, - вы собираетесь уезжать. Когда?
- Муж сказал: две недели - крайний срок. Конечно, медсестру сразу не подыщешь. Но ведь ничего не поделаешь. Жена за мужем, как нитка за иголкой.
- Напишите завтра заявление.
- Завтра?
- Сейчас напишите и оставьте, чтобы мне передали. - Никогда не видела Шолпан у Сакена Мамутовича такого недовольного лица.
- Прошу, коллега! - Он открыл дверь с табличкой «операционная», щелкнул выключателем. Сразу же Доспаев и Шолпан оказались в темноте, вовсе невидимки, а свет огромной лампы со многими отростками весь устремился на узкий стол, зачехленный больничной простыней.
- Здесь мы оперируем… - Доспаев пощелкал выключателем. Резкий свет исчез, горели матовые шары под потолком, ровно освещали всю комнату: стеклянные шкафы по стенам, блестящие инструменты на стеклянных полках.
- Типичная операционная сельской больницы. В больших городах сейчас такого не увидишь. Каменный век. Впрочем, ту больную не спасли бы нигде. Ни в Москве, ни в Ленинграде. Она верила, что я ее спасу. Но я ничего не смог сделать. Разрезал, посмотрел и зашил. Сыну ее сказал всю правду, а ей - ничего. Когда я ее выпишу, она будет уверять меня, что чувствует себя гораздо лучше. Но я знаю: ей осталось жить не больше года. И ты, Шолпан, теперь все знаешь, но - я уверен! - никому не скажешь. Твоя первая врачебная тайна.
- Да, - почти неслышно ответила Шолпан.
- Ты не спрашиваешь, какая операция, какая у бабушки болезнь?..
- А можно спросить?
- Спрашивай.
- Почему она в больницу пришла? У нее что-нибудь болело?
- Ей уже восемьдесят лет, и у нее никогда ничего не болело. Она вырастила девятерых детей, и теперь у нее семнадцать внуков и четыре правнука. Детишки подглядели, что бабушка боится есть мясо. Только чай пьет с лепешкой. Старший из сыновей привез ее в больницу. Она никогда прежде не лечилась. Осмотры, анализы, рентген. Старых людей все это пугает, отталкивает. А бабушке все казалось интересным. Как будто тут театр, и она смотрит, что происходит на сцене. Глаза молодые, блестят от любопытства… У нее рак. В печени, в почках… всюду. Страшно? Да?
- И ничего не болело?
- В том-то вся подлость рака. В молодом организме он действует стремительно. У старого человека болезнь нередко течет замедленно. Старые люди могут дольше протянуть, чем молодые. Вот так-то… Хочешь обойти операционную, поглядеть, что в шкафах?