— Пригнись! — заорал охранник и, не мешкая, выстрелил в стоящих поблизости людей.
Кровь брызнула на обивку. Кто-то закричал, кто-то упал на землю, но эффект был достигнут. Толпа отступила на два шага, и двери, наконец, можно было закрыть.
Водителя внутри не было.
Олаф пересел на его место.
— Ждем подмогу, — с интеркома прозвучал голос Крушевского. — Кузов пуленепробиваемый. Они нам ничего не сделают.
— Но не огнеупорный. — Охранник касанием залогинился к панели управления. — Если перевернут машину, нам конец!
— Не едь в толпу!
— Нет выхода, — сказал охранник.
Он отключил противоаварийную систему и поехал.
Демонстрация обложила лимузин транспарантами. Люди раскачивали его, чтоб перевернуть. Они уже утратили индивидуальность, уже перестали быть гражданами, которые пришли продемонстрировать свои взгляды, они превратились в массу, уверенную в своей правоте и безнаказанности. Они окружили машину. Внезапно раздался хлопок. Что-то начало мигать и дымить. У нюхача закрутило в носу. Он отступил и обошел Татру на безопасном расстоянии. Система защиты лимузина плевалась дымом и слезоточивым газом, стреляла светошумовыми гранатами. Люди отскочили, но только на минуту. Кто-то уже разбирал брусчатку. Несколько камней попало в стекло, не причинив ему никакого ущерба.
Немногочисленные полицейские были в растерянности, они даже не пытались вмешиваться. Они бежали в сторону здания Совета, чтобы защищать его и себя. Ярость толпы сосредоточилась на лимузине. Несколько камней попало и в другую машину, принадлежащую Велицкому. Лимузин Крушевского раскачивало уже несколько десятков рук; было понятно, что скоро они его перевернут. Это понял и водитель, поэтому машина с включенными фарами и клаксоном медленно тронулась. Люди с трудом расступались, а те, что были ближе, кидали в окна, что могли, царапали кузов, пинали двери, пытались пробить шины. Кто-то запрыгнул на капот, какой-то лысый и мускулистый двадцатилетний парень залез на крышу. Наконец толпа настолько сгустилась, что дальше невозможно было ехать, не сбив людей. Водитель повторил маневр с дымом и медленно двинулся, расталкивая толпу, как когда-то ледокол — лед. Кто-то упал и попал под колеса.
Толпа утратила импульс, не видя цели в форсировании входа в здание Совета, и последовала за лимузином, который продирался к площади Трех Крестов. Сейчас он ехал быстрее, расталкивая тех, кто не успевал отскочить. Некоторые люди от избытка высвободившейся ярости начали бить второй лимузин. А потом принялись уничтожать все, что было в пределах их досягаемости.
Юдита опустилась на колени возле Ренаты и попыталась остановить кровь. Безнадежно. Пуля прошла навылет. Темная лужа увеличивалась, а взгляд женщины заволокла мгла.
— Извините… — прошептала Юдита и склонила голову. На нижней кромке серебряного шлема задрожала маленькая серебряная капля. — Все должно было сложиться иначе…
Несмотря на толпу вокруг, к ним никто не приближался, словно их окружало невидимое силовое поле.
— Что это было? — Крушевский пытался разглядеть что-нибудь в заднем, затемненном стекле лимузина. — Какая-то организованная акция?
— Сейчас узнаем из новостей. — Элиза подала ему стакан виски, без воды и льда. Себе тоже налила.
— Еще пятнадцать минут назад я думал, что обвинение в изнасиловании несовершеннолетней — это вершина скотства, а тут такое. Кто мог управлять толпой? Сколько должно быть аниматоров?
Он вспомнил, что лимузин был оборудован внешними камерами. Он включил AV, и посередине появился виртуальный экран, поделенный на четыре части. Каждая показывала картинку с одной из камер, за исключением левой, уничтоженной демонстрантами.
— Мы в безопасности, — заявил через интерком охранник. — Едем домой?
— Да, я выдохся.
И со мной покончено, добавил он мысленно. Он сделал глоток прямо из бутылки и даже не поморщился. Пылающая жидкость стекла вниз по горлу.
— Кто это спланировал? Велицкий или Здонек? Откуда он, блять, взялся? Три месяца назад вынырнул из небытия, а сейчас набирает проценты в рейтинге. Всю пресс-конференцию почти не открывал рта.
— Конференция продолжается! — удивленно сказала Элиза, что-то проверяя на своем коммуникаторе. Там шла трансляция из конференц-зала.
— В смысле — продолжается? — Крушевский наклонился к Элизе. — Можно?
Элиза придвинула коммуникатор ближе, подняла его и повернула вертикально, пальцами увеличивая экран в несколько раз. Здонек презентовал свое видение Варшавы в ближайшем будущем.
Крушевский слушал его, нервно глотая виски словно воду. Он не чувствовал вкус, но даже не замечал этого.
— Это чистый популизм! — взорвался депутат наконец. Он махнул рукой, в которой держал бутылку, разливая алкоголь. Элиза забрала экран. — Даже Велицкий бы до такого не опустился. Этот мудак не имеет никакого понятия…
— Он представляет твои идеи, — добавила Элиза. — Из третьего списка.
Двери второго лимузина открылись. Велицкий вышел и вырвал из рук худого мужчины транспарант, которым тот лупил по крыше.
— Что ты делаешь, дебил?!
Удивленный демонстрант хотел сначала ударить, но потом узнал мэра, буркнул «извините» и убежал. Два охранника, тоже удивленные действиями шефа, лишь сейчас вышли из машины и заняли стратегическое положение, чтобы закрыть Велицкого от потенциальной угрозы.
— Предлагаю вернуться в машину, — сказал один из них.
Велицкий не послушался. Он пошел на двоих подростков, которые возились с решеткой радиатора.
— Отвалите от этой машины, ублюдки! — зарычал он.
Они просто убежали. До некоторых демонстрантов наконец дошло, что они громят не тот лимузин. Они отступили. Толпа поредела, открывая вид. Как будто после битвы.
— Неплохая заварушка! — Мэр, к отчаянию охранников, не собирался возвращаться в лимузин. Он заметил полицейскую, что сидела перед раненой женщиной. — Это та репортерша, — заметил он и двинулся в ее сторону.
— Не советую, — удержал его Сильвестр, который тоже вышел из машины. — Мы не знаем, кто это. Она, кажется, первой вытащила оружие.
— В нее стрелял охранник Крушевского. Если заинтересуюсь ее судьбой, получу парочку голосов.
— Рискованно. Если она террорист, то вас не должны видеть с ней.
— Сегодня вы уже показали свой профессионализм с конфетами, — Велицкий был зол, однако сдался. Посмотрел на дорогу, где на земле лежало несколько демонстрантов. Часть из них уже никогда не поднимется. — К счастью, с Крушевским покончено, — оценил он ситуацию. — Остался Здонек.
Левая половина куртки было красной от крови. Харпад не знал, куда делся нож. Он не удивлялся тому, что еще жив, он не думал об этом. Кружил вокруг места, где видел на экране Марысю. Ее нигде не было. Он взобрался на возвышенность возле здания, чтобы разглядеть хоть что-то поверх толпы. Люди снова бежали, только теперь в обратном направлении. Полиция приступила к контратаке, избивая и отгоняя демонстрантов от входа. Ярость превратилась в страх, и люди просто разбегались. Дым развеялся, было видно несколько раненых. Часть из них не двигались. Харпад заметил неестественно изогнутое тело Крысы, сплющенное, словно по нему проехал танк.
Он увидел человека в полицейской форме, сидящего перед раненой женщиной. Перед Ренатой. Он ощутил панику, когда рядом не заметил Марыси. Побежал туда и опустился на колени.
— Скорая уже едет, — тихо сказала полицейская. Она сняла шлем и кинула его на землю. Изнутри слышались приказы.
— Где Марыся?! — Харпад поднял голову Ренаты. Сглотнул слюну и проигнорировал нарастающую боль в груди. — Где она? Говори… Рената…
И тогда он понял, что она уже не ответит. Что ее уже нет. Он обнял тело, ее кровь смешивалась с его кровью. Он закрыл глаза.
— Как это могло случиться? — Юдита плакала. — Это был только один вопрос. Простой вопрос…
— Где Марыся?! — Харпад схватил ее за руку. — Где моя дочь? Она была тут минуту назад. Я видел!
Юдита медленно подняла голову и посмотрела на него из-под спутанных волос.
— Они забрали ее. Ее забрала Элиминация.
Часть II
I
С тем же успехом это мог быть экран или спрятанный за обоями динамик. Однако кто-то подумал, что такая форма будет более эффективной. Мусорный бак с крышкой, оборудованный сенсорами и пластинками для выражения эмоций, ждал, пока посетительница заговорит первой. В этот раз он победил.
— Не понимаю, зачем я сюда прихожу. Это ничего не дает.
— Психотерапия — это медленный процесс. — Пластинки сложились в выражение обеспокоенности. — Эффект не появляется после нескольких визитов.
— Я ведь говорю с машиной! Разве машина в состоянии понять человека?
— Я располагаю базой данных с записями подобных случаев в Варшаве и других Кольцах. Ни один человек не имеет доступа к такому количеству данных, не говоря уже об их обработке.
— Может, здесь важна интуиция?
— Давай лучше поговорим о тебе. Что произошло с момента последнего визита?
— Ничего такого, о чем я хотела бы сейчас говорить. Может потом, но не сегодня.
Пластинки смотрели разочарованно. Секунда молчания.
— А есть что-нибудь, о чем ты хотела бы поговорить сегодня?
— Когда я говорила, что не чувствую необходимости любить, это была не совсем правда. Я могу любить, но это короткие мгновения. К тому же мне нужно… внешнее содействие.
— Можешь рассказать, как ты это делаешь?
Она покачала головой.
— Боюсь, что это нелегально.
За бронированным окном без решетки была заставка с изображением тополей. Комната, хоть и была небольшой и не особо уютной, не напоминала тюремную камеру. Две кровати, рабочий стол, душевая кабина и туалет, два кресла возле низкого столика и шкаф. За раздвижными стеклянными дверями виднелись декоративные ограждения и растения высотой в несколько метров. Можно было пользоваться спортзалом, теннисным кортом и бассейном. Если бы не запрет выходить на улицу, пребывание здесь не очень отличалось бы от санатория. Эта тюрьма выходила за рамки общественного представления. Двери в камеру закрывали после ужина и открывали перед завтраком. Целый день можно было ходить по блоку. Но возможность отсиживать здесь свой срок стоила куда больше, чем номера в комфортабельных отелях.