Теперь Велицкий уже ничего не делал, Крушевский перестал быть для него угрозой.
— Можем начинать? — Голос журналистки вырвал его из задумчивости. Она выглядела симпатичной и умной. Молодая, хотя пыталась замаскироваться одеждой. Ее съедало волнение, что не осталось незамеченным.
Это хорошо.
— Я готов, — ответил он.
Они сидели в кафе, которое на двадцать минут сняла служба новостей. За окном только светало, а улицы уже были переполнены людьми.
Не нужно было иметь в штате провидца, чтобы знать, каким будет первый вопрос.
— Я действительно не хочу этого, но не могу не обратиться к недавнему скандалу, — сказала она извиняющимся тоном. — Как вы думаете, насколько это уменьшит ваши шансы на победу?
— К сожалению, рейтинги показывают, что вранье и клевета являются все более действенным оружием в политической борьбе.
— То есть вы все еще утверждаете, что обвинение было несправедливым?
— Разумеется! Это политическая атака, а единственный человек, который мог сказать правду, мертв. — Единственный дельный совет, который он получил от агентства, — не нападать на провокаторшу. Хотя это противоречило логике, но большинство людей именно ее считали жертвой, не его. — Я подозреваю, что здесь был применен шантаж. Ее заставили оклеветать меня, а она согласилась, чтобы защитить собственного ребенка.
— Вы имеете в виду ту девочку, ее дочь, в изнасиловании которой она вас обвинила?
Минусом каждого интервью являются неудобные вопросы.
— Я имею в виду ребенка, который появился перед зданием Совета в самый разгар демонстрации. Он не появился там случайно. Его вернули матери похитители, после того как она успешно выполнила задание спровоцировать меня.
— У вас есть доказательства? Полиция только-только начала расследование…
Мешают не только неудобные вопросы, отвлекают все вопросы. Мешают формулировать мысль и создавать правильный посыл.
— …и как вы догадываетесь, результаты этого расследования не будут известны до выборов. Единственное, я знаю, что эта… женщина принадлежала Провокации.
— Откуда у вас информация? Провокация находится под защитой закона об анонимности.
Интервью — это вечная борьба. Вопросы, даже те, которые задает юная неопытная журналистка, загоняют в угол и не позволяют говорить о том, что действительно важно.
— Закон не запрещает запоминать лицо провокатора с предыдущей провокации.
Но это интервью, а не монолог. Так что вопросов не избежать.
— То есть вы уже контактировали с ней раньше?
— Это покажет расследование. Я не хочу давать подсказки службам.
Пусть же эти вопросы будут именно такими, какие нужны.
— Вы считаете, что полиция работает слишком медлительно?
— Если что-то можно сделать лучше, то нужно это менять. Но я не имею в виду работу полиции. В отличие от остальных кандидатов я верю, что мир можно улучшать, если понимать его тайны. Мы не должны доживать в стагнации.
— Вы имеете в виду стабильность?
— Нет. Я имею в виду стагнацию. Это нечто другое. Стабильность дает людям безопасность, стагнация означает отсутствие развития. Изменения необходимы. Неужели вы считаете… неужели кто-либо может считать, — он посмотрел в камеру, — что маленький ребенок заслужил Элиминацию? Система гиперпревентивности наказала девочку за ошибки других. Настоящие виновники остались безнаказанными.
— Вы сами сказали, что следствие идет. Вы уже не хотите ждать его результатов?
Можно игнорировать вопросы. А что еще остается? Его критиковали все. Это последний шанс. Если он проиграет эти выборы, через четыре года новый шанс не появится. На политике можно будет поставить крест, а может, и не только на политике. Пора ответить на незаданный вопрос.
— Я много лет думал, что наихудшие оковы — это те, которых мы не замечаем. Но я ошибался. Невидимые оковы можно в конце концов увидеть, когда кто-то поумнее укажет нам на них. Наихудшие оковы — это те, которые нам нельзя видеть. Те, о которых нельзя даже говорить. Мы должны притворяться, что их нет. Такие кандалы нам никто не покажет, потому что мы видим их, но считаем их необходимым злом, чем-то, с чем нельзя бороться. В необходимости чего нельзя усомниться! — Он набрал воздух в легкие. — Я заявляю, что если я выиграю выборы, то сделаю все, чтобы в Кольце Варшава перестали существовать Провокация и Элиминация.
Мэр Иоахим Велицкий всматривался в рейтинги на экране в комнате совещаний. Он опережал Здонека на восемнадцать процентов, Крушевский был третьим, но его рейтинг тоже рос. Рос медленно, по крайней мере до голубой вертикальной линии. Потом шел резко вверх. Линия обозначала момент гипотетической публикации информации о мюнхенской катастрофе. Справа от линии все менялось. Рейтинг Велицкого стремительно летел вниз, рейтинг Здонека сразу же за ним. В день выборов все три линии пересекались.
— Люди — идиоты, — пробурчал Велицкий.
Из рапорта также выходило, что из-за отсутствия виноватых люди обвинят в трагическом происшествии нынешнюю власть. Даже если она ни на что не могла повлиять.
— Мы не удержим это в тайне до выборов, — сказал Сильвестр. — Слухи уже расползаются, журналисты вынюхивают.
— Сколько они знают?
— Они не знают, что на самом деле произошло. Знают только, что случилось что-то серьезное. Перерыв в связи между Кольцами никогда не длился дольше двух часов.
— Это можно как-то повернуть в нашу пользу? — Велицкий зажмурился. — Одни будут говорить, что это была катастрофа. Другие — что покушение. Это можно очень красиво разыграть. Ну и террористическая угроза, это запрет митингов и разрешение на слежку. Это может понадобиться… Нет, блять! — он ударил кулаком по столу. — Слишком мало времени. Это будет бессмысленно, если я проиграю. Нужно удержать это в тайне до выборов.
— Импортеры и экспортеры технологий несут убытки. Часть из них — наши спонсоры.
— Разозлятся, но им придется это проглотить. Они же знают, что на кону. Если я проиграю, они потеряют больше.
— Разве что начнут договариваться со Здонеком.
— Нет… — Велицкий покачал головой. — Не будут рисковать всем в последний момент.
— У нас еще одна проблема. — Сильвестр показал на второй график. — Чем позже снимем блокаду, тем больший риск для рейтинга. Если до выборов окажется, что это наша работа, что не было никаких солнечных помех…
Второй рейтинг выглядел еще хуже. На нем были две вертикальные линии. Первая означала момент разглашения катастрофы, а вторая — утечку информации о целевом блокировании связи между кольцами. На этом графике Здонек побеждал с пятипроцентным отрывом.
— Люди не любят, когда их дурачат, — сказал мэр. — И поэтому они узнают об этом только после выборов. До следующих они забудут. Что с неопределившимися?
— Большинство проголосует рандомно. — Сильвестр показал графики. — Если бы не обязанность голосовать, они бы не пошли на выборы.
— Что с теми, кто сомневается? Насколько преданы избиратели Здонека и Крушевского?
— Избиратели Здонека хотят нового, они не видят разницы между нами и Крушевским. — Сильвестр посмотрел на шефа, как будто боялся, что тот обидится. — Избиратели Крушевского сомневаются больше. Если бы он отозвал кандидатуру, почти шестьдесят процентов проголосовало бы за вас, за Здонека — всего пятнадцать. Остальные — рандомно.
Велицкий молчал. У него дрожали руки. Может, это был эффект употребления «Несна» уже много дней. А может, и нет.
— Что ты узнал по делу записи с Вислы?
— Там не было ни одного дрона, кроме нашего.
— Не было? Так откуда, черт побери, взялась запись с дрона, если его там не было?!
Сильвестр жестом открыл файл с коммуникатора на экране. Случайная картинка с камеры дрона, который держал оператор сразу после спасательной операции. Камера с нескольких метров зафиксировала момент, когда багажник был открыт. Под этим углом не было видно его внутренности. За несколько секунд перед выключением появился широкий кадр и пустое небо.
Велицкий жестом остановил видео. В нескольких метрах от машины стояли пара человек.
— А эти? Они достаточно близко, чтобы заглянуть в багажник.
— У людей нет камер в глазах, — ответил Сильвестр.
Велицкий молча смотрел на экран.
— А, хрен с ним. Сделаем тебе фотку с какой-то бабой, скажем, что это твоя невеста. У нас тут пиздец посерьезнее.
— Мы должны как можно быстрее созвать следственную комиссию, — предложил секретарь.
— Какую комиссию? — Велицкий удивленно уставился на Сильвестра.
— По делу Мюнхена… Нужно выяснить, понять причины, застраховаться на случай, если в Варшаве появятся подобные симптомы…
— Да насрать! Займешься после выборов. Сейчас это совершенно секретно.
— Это нелегально…
— Ты не будешь рассказывать мне, что тут легально! — зарычал Велицкий. — После выборов я скажу, что было легально!
Сильвестр едва ли не со страхом смотрел на шефа. Он потел.
— Связь между кольцами должна оставаться выключенной. — Мэр быстро взял себя в руки. Он всматривался в рейтинги. — Перехват голосов Крушевского решил бы все проблемы вне сомнений. Встреться со Струминской. Скажи ей, что мы согласны.
Харпад неожиданно понял, что ему не нужно задумываться над тем, хочет ли он присоединиться к Делу. Он уже был в нем. «Глазок», который выпил Восемь Один, должен был прояснить, что происходит в первой фазе Элиминации. Немного, но уже что-то.
Чувство таинственного присутствия время от времени появлялось и пропадало, как только он пытался его отследить. Оно уходило даже тогда, когда он задумывался над его природой. Однако сейчас у него были проблемы посерьезнее.
Он зашел в свою квартиру. Его одолевал соблазн проверить профиль Марыси. Но он сдерживался. Перед глазами все еще было беспомощное тело Жепецкого. Может, он умер от истощения, а может, это было что-то другое. Он отказался уже от трех заказов. Не входил в транс из-за опасения случайно увидеть профиль дочери и нарушить что-то во всем этом непонятном процессе.