— Ты говоришь о культуре? Об обычаях и общественных нормах?
— Можешь и так это называть. Когда-то давно это было правдой. Ты знаешь, как живут мурашки? В одной колонии их больше тысячи. Они отличаются по запаху. Если мурашка перейдет в другую колонию, то ее узнают и убьют.
— Мы не мурашки.
— Тут это именно так и выглядит.
— Разведение скота.
— Название не важно. Важно то, что за ним стоит. Ты не можешь оставить эту зону или Межуровень. Ни из одной зоны нет выхода Наверх. Малая спит?
— Спит. Наверное. Она милая, сегодня принесла мне шампунь.
— Это плохо кончится.
Она уже не тосковала. Ни по маме, ни по небу.
Зов в ее случае был слабым, намного слабее, чем у остальных. Она точно знала, потому что у нее не выключалось сознание. Это была просьба, не приказ.
Она стояла возле конвейерной ленты и складывала что-то, назначение чего не знала. Три разных элемента должна соединить между собой, используя силу. У нее болели пальцы, хотя не прошло и половины времени работы.
И тогда пришло озарение. Почему просто не уйти? Почему не выйти с фабрики? Никто не следит. Она опустила руки. Лента с несложенными деталями проехала дальше. Мужчина, стоящий слева от нее, вставлял в этот предмет следующий элемент. Когда он потянулся за первым несложенным предметом, остановился. А вместе с ним и вся лента. Он посмотрел на Марысю, а она ощутила холодную дрожь. Из его глаз смотрело что-то чужеродное.
Еще немного, и она бы вернулась к работе. Однако в этот момент в зал забежала девочка, может лет шести, и сразу же приступила к работе. Лента запустилась.
— Эй ты, — закричала Марыся и подошла к ней. — Откуда знаешь, что делать?
Она схватила ее руки. Лента остановилась, после чего девочка вырвала ладони и вернулась к работе. В этот момент на ее лице отразилась гримаса боли.
Марыся не хотела больше рисковать. Она вышла с фабрики.
Она знала, что никогда больше не должна будет работать.
Уже было заметно округлившийся живот, значит, дядя был прав. В последнее время он реже приходил. Вместо него все чаще приходил Реведа, но они уже не закрывали металлические двери. Разговаривали шепотом. Думали, что Марыся спит. Обычно она не спала, слушала.
Она не любила его и даже не могла сказать почему. Может быть потому, что он приходил вместо дяди? Приносил ей сладости, также кое-какие вещи для Элизы. Но, несмотря на это, он казался ей неприятным.
Но это был не его ребенок. Марыся знала о детях достаточно много. Элиза была беременна, когда попала в Межуровень. А это значит, что отец остался Наверху и даже не узнает, что является отцом.
— Ты зациклилась на своем раскаянии. — Реведа встал. Он всегда вставал, когда собирался долго говорить. — Гиперпревентивность не проектировалась как справедливая система, она должна была быть просто эффективной. Как военный трибунал. Наказываешь пятьдесят подозреваемых, чтобы не ушел один виновный. Ты думаешь, что знаешь правила начисления пунктов ПО? Ты пришла к выводам, что если тебя элиминировали, то ты это заслужила? Нет, это не так работает.
— Сядь, малая спит, — тихо попросила Элиза. — Я сделала много плохого в жизни, — добавила она шепотом, когда он усаживался. — Я никого не убила, никого не ограбила. Но не это важно. Моя жизнь последние несколько лет была ложью. Я обманывала всех, кого могла.
Реведа взял ее за руку.
— В прошлой жизни я был адвокатом. Эта профессия с очень низким риском Элиминации, одним из самых низких. Адвокаты служат закону, в этом суть их профессии. Элиминация не должна их касаться. Однако я здесь. Ничего особенного не произошло, кроме того что я начал работать на человека, преданного Делу.
— Делу? Что это такое?
— Они поставили себе цель ограничить гиперпревентивность. Можешь их называть движением сопротивления, подпольного, если хочешь. Сейчас я в реальном подполье только потому, что помогал им. И ты тут по тому же поводу. Ты была ассистенткой Крушевского, а он почти открыто критиковал гиперпревентивность. Это единственная причина, почему ты подлежала Элиминации. Подумай, — он понизил голос еще сильнее, — почему она оказалась тут?
Молчание затягивалось. Из-за стены доносились звуки шагов. Они никогда не стихали.
— У тебя тоже зацикленность, — прошептала Элиза. — Зациклился на Элиминации. Хватит разговаривать, малая спит.
Марыся прикладывала все силы, чтобы не шевелиться.
Прошло несколько дней. Несколько циклов, так это тут называется. Несколько раз она ощущала Зов. Слабый, как желание пойти за конфетой на кухню; настолько слабый, что она могла противостоять. Это было неприятно, но все же лучше, чем перспектива многочасовой работы возле конвейерной ленты.
Но когда ей становилось скучно, она поддавалась Зову. Это обычное любопытство. Она немного работала и уходила с трофеем. Ее место занимал кто-то другой. Могла его обменять на что угодно с подобной ценностью. Ей потребовалось несколько циклов, чтобы понять, что сколько стоит. Косметика, кофе, сигареты и алкоголь — были самыми дорогими. И тем легче их было сбывать, они не представляли для нее никакой ценности.
Она научилась перемещаться по Межуровню так, чтобы избегать проблем. Умение не выделяться было ключом к успеху. Если притворяться тем, кого ведет Зов, никто тебя не трогал. А те, кого вел Зов, были как машины, настроенные на одну цель — достигнуть места назначения. Попытка их задержать начиналась с драки и заканчивалась борьбой за жизнь. Зов обретал, как говорил дядя, высший приоритет. Это означало, что остановить такого человека было невозможно. Поэтому, когда она прикидывалась кем-то таким, все было хорошо. На практике все сводилось к тому, что она смотрела в землю и создавала впечатление отстраненности. Даже отморозки обходили тебя стороной, если не видели в тебе лакомого кусочка.
Но было еще кое-что. Обычные люди следили за порядком и не позволяли делать… плохие вещи. Плохие в понимании Марыси. Мелких краж практически не было. Один раз она видела новенького, такого, что только что прибыл Сверху. Он пытался украсть печенье с прилавка: был голодным. Возле него сразу же оказалось восемь или девять человек. Потолкали его, чтобы запомнил, забрали печенье и провели к компу. Выглядели они при этом так, как при Зове, словно что-то ими управляло. Когда они закончили, к ним вернулась власть над телами.
Сначала она думала, что от лысых амбалов лучше держаться подальше. А потом поняла, что именно они поддерживают тут порядок. Это от них убегали те, кого она пыталась избегать.
Пока не узнала, что означает — поддерживать порядок.
Слабый Зов во второй раз привел ее на ту же фабрику. Раньше такого не случалось, но она не жаловалась. Шоколадная фабрика была ее любимой. Ее определили на упаковку. Двадцать плиток шоколада складывали в картонные коробки, которые нужно заклеить — информация сама, непрошеная, появилась в ее голове. Она заклеила несколько коробок, думая о том, повредит ли кому-нибудь то, что в одной коробке будет девятнадцать плиток. А почему бы не забрать всю коробку?
После неудачных попыток спрятать коробку под комбинезоном Марыся просто вынесла ее в руках. Не лучшая идея.
Она увидела его, когда он был уже очень близко — гора мускулов бежала навстречу. Не сомневалась, что он направляется к ней. Побежала в сторону, инстинктивно выбирая самые узкие проходы. Однако лысый везде проходил. Вот что имел в виду дядя!
Шоколадки выпадали из коробки, помечая ее след. Она подумала выкинуть их. Дистанция все сокращалась. Она постоянно оглядывалась, но перестала, когда увидела его взгляд. Его вел Зов. И она была его целью. Поэтому она просто бежала, переворачивая все, что попадало на ее пути. Она слышала крики продавцов и тех, кто не успел отскочить перед лысым. Он налетал на людей, отпихивал в сторону, как мчащийся грузовик. К счастью, его это тормозило.
Перед глазами пронеслась вся жизнь, точнее те обрывки, которые она еще помнила. От Варшавы ей осталось только лицо мамы и голубое небо. Остатки воспоминаний заполнил Межуровень. У нее не было сомнений, что, если лысый ее схватит, это будет конец. Конец всему. Она знала, как обстоят дела — тут ни у кого не было второго шанса. Но… за шоколадки? Нет, не только за шоколадки! За все, что она успела вынести. Дядя был прав.
Она задыхалась. Свернула в следующий проход, перевернула за собой столик с чем-то, даже не заметила с чем. Лысый бежал в нескольких метрах от нее. Он тяжело дышал, теряя время и энергию на поворотах. Поэтому она сворачивала, когда только могла. Но когда девочка свернула в широкий пассаж, то каждый следующий поворот на открытом пространстве только уменьшал дистанцию. Ее сердце было где-то в горле. Она бежала так, как будто от этого зависела ее жизнь, хотя именно так и было. Она много бегала, делая это каждый день, обычная прогулка — пустая трата времени.
Пальцы скользнули по ее плечам. Она ускорилась, но уже появились черные точки перед глазами. Звуки стали приглушенными, угол обзора сузился, а ноги ослабли. У нее больше не было сил бежать. Ей уже было все равно. Главное не бежать дальше. Она упала.
Не было сил встать. Не было сил ни для чего. Это был конец.
— Я больше не буду…
Лысый остановился в нескольких шагах от нее. Он тяжело дышал, глаза налились кровью, лицо покраснело от напряжения. Вместо того чтобы схватить беглянку, он упал на колени и тяжело повалился на землю. Марыся приподнялась на локтях. Пот стекал по ее лицу. Лысый лежал в нескольких шагах от нее. Продавцы вышли со стаканами и мисками и начали поливать его водой. У них был тот же отсутствующий взгляд. Вода испарялась на перегревшейся горе мышц.
— Они придут за тобой.
Марыся открыла глаза. Рядом с ее нишей сидел дядя. Они были одни.
— Придут за тобой, — повторил он. — Если не сегодня, то завтра. Будут тебя искать, пока не найдут.