— Как я и думал, — стал объяснять Фалмут, — человек, которого вы видели, был один из «Четверки», ряженный под меня. Время он подобрал исключительно точно. Даже моих людей сумел провести! Им удалось найти автомобиль точно такой же конструкции и цвета, как у меня. Дождавшись подходящего времени, они приехали на Даунинг-стрит через несколько минут после того, как уехал я. У нас есть последний шанс поймать голубчика: по счастью, дежурный сержант заметил номер автомобиля, и, возможно, нам удастся по нему вычислить… Что вам?
В двери появился служитель.
— Вас хочет видеть детектив Джексон, сэр.
Фалмуту пришлось снова спуститься в вестибюль.
— Прошу прощения, сэр, — сказал Джексон, отдав честь, — но не могла ли с этим номером произойти какая-нибудь ошибка?
— А в чем дело? — напряженно спросил детектив.
— Видите ли, — сказал офицер, — номер А17164 зарегистрирован на вас.
Глава VIIIЗаписная книжка
Последнее предупреждение было изложено кратко и по существу:
«Мы даем Вам срок до завтрашнего вечера, чтобы пересмотреть свою позицию в отношении законопроекта об экстрадиции. Если к шести часам в газетах не появится сообщения о том, что Вы отозвали данный законопроект, у нас не останется другого выбора, кроме как исполнить данное нами обещание. Вы умрете в восемь часов вечера. К Вашему сведению прилагаем краткий перечень секретных мер, подготовленных полицией для обеспечения Вашей безопасности завтра.
Сэр Филипп прочитал послание, не дрогнув. Просмотрел он и второй листок, на котором необычным иностранным почерком были перечислены подробности завтрашней операции, которые полиция в целях безопасности не решилась зафиксировать в письменном виде.
— Где-то происходит утечка информации, — сказал он, и двое встревоженных стражей увидели, что лицо человека, которого они были призваны защитить, посерело и поникло.
— Только четыре человека знали эти подробности, — тихо сказал детектив, — и я даю голову на отсечение, что ни комиссар, ни я не имеем к этому отношения.
— Я тоже! — в сильном волнении воскликнул секретарь.
Сэр Филипп, пожав плечами, устало рассмеялся.
— Какая разница?.. Они все знают, — сказал он. — Каким чудом они разведали тайну, я не знаю да и знать не хочу. Вопрос в том, могу ли я рассчитывать на защиту завтра в восемь вечера?
Фалмут стиснул зубы.
— Завтра вы либо выйдете отсюда живым, либо им придется убить двоих! — И глаза мужчины сверкнули так, что стало понятно: иному не бывать.
Весть о том, что видный политик получил еще одно послание, разнеслась по столице к десяти часам вечера. Об этом говорили в клубах и театрах, в антрактах люди с серьезными лицами обсуждали нависшую над Рамоном опасность. Палата общин кипела и бурлила от волнения. В надежде увидеть министра иностранных дел здесь собрались почти все члены парламента. Но после перерыва на обед выяснилось, что сэр Филипп сегодня вечером не имеет намерения показываться.
— Могу ли я спросить достопочтенного премьер-министра, входит ли в планы правительства Его Величества продолжать рассмотрение законопроекта об экстрадиции политических преступников, — спросил депутат от Западного Дептфорда, — и не находит ли целесообразным министр иностранных дел, в свете чрезвычайных обстоятельств, вызванных этим законопроектом, отложить внедрение этой меры?
Депутаты зашумели, послышались выкрики: «Правильно!», «Ответьте!», и премьер министр медленно встал, с некоторым удивлением глядя на спрашивавшего.
— Мне не известны обстоятельства, заставившие бы моего уважаемого друга, который, к сожалению, сегодня отсутствует, отказаться от его намерения вынести завтра на второе чтение данный законопроект, — заявил он и сел.
— Что это он так улыбался? — тихо спросил депутат от Западного Дептфорда у своего соседа.
— Волнуется просто, — со знанием дела ответил тот. — Чертовски волнуется. Сегодня я разговаривал с одним знакомым из кабинета, и он рассказал мне, что старик совершенно не понимает, что теперь делать. «Уж поверьте, — сказал он, — из-за этого дела о „Четверке благочестивых“ премьер просто места себе не находит», — и многоуважаемый депутат замолчал, давая возможность собеседнику в полной мере оценить степень его осведомленности.
— Я попытался убедить Рамона отказаться от законопроекта, — тем временем продолжал премьер, — но он остался непреклонен. А страшнее всего то, что он, похоже, не сомневается в серьезности намерений этих людей.
— Это чудовищно! — возмутился министр колоний. — Просто непостижимо, как подобное может происходить. Это же подрывает все устои человечества, сводит на нет все достижения цивилизации!
— Все это, я бы сказал, достаточно романтично, — ответил флегматичный премьер, — да и позиция этих «Четырех» вполне логична. Подумайте, какая огромная сила — добрая ли, злая ли — часто бывает сосредоточена в руках одного человека: капиталист, контролирующий мировые рынки; перекупщик, придерживающий хлопок или пшеницу в то время, как мельницы простаивают без дела, а люди голодают; тираны, деспоты, держащие в своих руках судьбы целых народов… А теперь подумайте о четверых людях, никому не известных, которые как призраки скитаются по свету, выносят приговор и казнят капиталиста, перекупщика, тирана… Борются со злом, неподвластным закону. Мы, те из нас, кто больше склонен к идеалистическому мировоззрению, считаем: Бог им судья. Эти люди присвоили себе божественное право вершить высший суд. Если нам удастся их поймать, смерть этих людей не будет романтичной, они расстанутся с жизнью самым обычным способом в небольшом здании в Пентонвилле[33], и мир так никогда и не узнает, каких великих художников потерял.
— Но как же Рамон?
Премьер улыбнулся.
— Тут, я думаю, эти люди переоценили свои силы. Если бы они хотели сначала нанести удар, а потом объявить, какие преследуют цели, я почти не сомневаюсь, что Рамон был бы уже мертв. Но они заранее предупредили нас о своих планах и повторяли предупреждение многократно, всякий раз открывая свои карты. Мне ничего не известно о мерах, которые предпринимает полиция, но я совершенно уверен, что завтра подобраться к Рамону ближе чем на дюжину ярдов, будет сложнее, нежели какому-нибудь сибирскому каторжнику попасть на обед к царю.
— И Рамон не собирается отзывать законопроект? — поинтересовался министр колоний.
Премьер покачал головой:
— Однозначно, нет.
Тут в переднем ряду поднялся один из представителей оппозиции с предложением внести поправку в дополнение к последнему обсуждавшемуся законопроекту, на чем разговор о «Четверке» закончился.
Когда не осталось сомнений, что Рамон не приедет, зал заседаний стал быстро пустеть. Члены парламента собирались в курительной и кулуарах, чтобы обсудить дело, которое их занимало больше всего.
Рядом с Вестминстерским дворцом собралась огромная толпа лондонцев, надеющихся хоть вполглаза увидеть человека, чье имя было у всех на устах. Уличные торговцы продавали его портреты, у грязноватого, растрепанного вида людишек, торгующих дешевыми книжонками, описание «истинной» жизни и приключений «Четверых благочестивых» шло нарасхват, а бродячие певцы, включая в свой репертуар сочиненные на скорую руку куплеты, превозносили бесстрашие государственного деятеля, не побоявшегося угроз «трусливых иностранцев» и «смертельно опасных анархистов». В этих виршах сэра Филиппа хвалили главным образом за его стремление не позволить чужеземцам отбивать кусок хлеба у честных трудяг.
Все это изрядно забавляло Манфреда, который с Пуаккаром ехал по набережной Виктории. Немного не доехав до Вестминстера, они отпустили кеб и пошли пешком к Уайтхоллу.
— По-моему, эти строки о «смертельно опасном чужеземном анархисте», который хочет лишить куска хлеба местных бездельников, особенно удачны, — посмеиваясь, заметил Манфред. Оба мужчины были во фраках, а в петлице Пуаккара красовалась шелковая ленточка ордена Почетного легиона. — Сомневаюсь, что Лондон так лихорадило со времен… Чего?
Недобрая усмешка Пуаккара не укрылась от взгляда его товарища, и Манфред тоже улыбнулся.
— Чего же?
— Этот же вопрос я задал метрдотелю, — медленно, как бы нехотя произнес Пуаккар. — Он сравнил нынешнее возбуждение с жуткими ист-эндскими убийствами.
Манфред остановился и в ужасе посмотрел на спутника.
— Боже правый! — сдавленным голосом воскликнул он. — Мне никогда не приходило в голову, что нас могут сравнивать с ним![34]
Они двинулись дальше.
— Это неизменная часть неискоренимой пошлости, — невозмутимо продолжил Пуаккар. — Даже Де Квинси[35] ничему не научил англичан. Здесь у бога справедливости есть только один пророк, и живет он в казенном доме в Ланкашире. Это ученик и ревностный последователь незабвенного Марвуда[36], чью систему он значительно развил и улучшил.
Они пересекли ту часть улицы Уайтхолл, от которой отходит Скотленд-Ярд. Им навстречу медленно шел сутуловатый человек, низко склонив голову и засунув руки в глубокие карманы старого засаленного плаща. Покосившись на них, он тут же отвел взгляд, остановился и вжал голову в плечи. Подождав, пока они пройдут мимо, он повернулся и шаркающей походкой последовал за ними. Толпа людей и казавшийся бесконечным поток транспорта на углу Кокспер-стрит заставили Манфреда и Пуаккара на время остановиться у перехода на другую сторону улицы. В толпе им пришлось немного потолкаться, поскольку сзади напирали все новые люди, но наконец они перешли дорогу и направились в сторону Сент-Мартинз-лейн.
Сравнение, приведенное Пуаккаром, все еще не давало покоя Манфреду.
— Но ведь сегодня вечером в театре Его Величества, — говорил он, — люди будут рук