Она опустила руку в карман мокрого пальто и, достав небольшой сверток, начала его разворачивать.
— После того несчастья, которое случилось с моим мужем, его отвезли в сельскую больницу. Там он и умер на следующий день утром. Похоже, перед смертью он ненадолго пришел в себя, чего не заметили медсестры, поскольку верхняя часть его пододеяльника была вся покрыта маленькими рисунками. Он сделал их химическим карандашом, прикрепленным к листку с записями его температуры, который висел у него над головой… Наверное, он как-то дотянулся до него и сумел оторвать карандаш.
Она расстелила на столе кусок грязной ткани. На нем с левой стороны были нарисованы три бесформенных контура, под ними — машина и мотоцикл, посередине — четырехэтажный дом, справа от него — двадцать маленьких кружочков, линия, четыре коротких черты и цветок, а внизу некое подобие груши с длинным хвостиком.
— Бедный Марк, он любил рисовать простые фигурки. Посмотрите, так ведь рисуют только дети или люди, которые совершенно ничего не смыслят в искусстве.
— Как это попало к вам? — спросил Леон.
— Сиделка вырезала и передала мне.
Манфред нахмурился.
— Взрослый человек такое может нарисовать в бреду, — заметил он.
— Напротив, — невозмутимо произнес Леон. — Я совершенно ясно вижу смысл этих символов. Где зарегистрирован ваш брак?
— В Вестминстерском загсе.
Леон кивнул.
— Попытайтесь вспомнить, не происходило ли чего-нибудь необычного в день регистрации? Ваш супруг не разговаривал с глазу на глаз с регистратором?
Тут голубые глаза ее широко распахнулись.
— Да… Мистер Лезерсон и мой муж разговаривали в его кабинете.
Леон довольно хмыкнул, но тут же снова стал серьезным.
— Еще один вопрос. Кто написал завещание? Адвокат?
— Муж… Оно написано им от начала до конца. У него был очень красивый почерк, который невозможно спутать ни с чьим другим.
— В завещании вашего мужа упоминались еще какие-либо условия?
Она замялась, и те, кто смотрел на нее, заметили, что щеки ее на мгновение вспыхнули.
— Да… Это настолько унизительно, что я не стала об этом рассказывать. Там было сказано… и это было основное условие… чтобы я ни при каких обстоятельствах не подписывала наше брачное свидетельство. Для меня это было непостижимо… Я не верю, что он был женат раньше, но до меня у него была такая жизнь, что всякое можно подумать.
Леон улыбался. В такие минуты он был похож на ребенка, получившего прекрасную новую игрушку.
— Могу вас успокоить, — сказал он, изрядно удивив миссис Стэмфорд. — Ваш муж не был женат до вас.
— Вы можете раздобыть планы имений вашего мужа? — спросил Пуаккар, внимательно рассматривавший рисунки на ткани, и Леон снова улыбнулся.
— Этот человек знает все, Джордж! Пуаккар, mon vieux[47], вы великолепны! — воскликнул он и быстро повернулся к миссис Стэмфорд. — Сударыня, вам необходимы отдых, новая одежда и… защита. Первое и третье вы найдете в этом доме, если вы согласитесь стать нашей гостьей. А второе я предоставлю вам через час… вместе с временной горничной.
В некотором замешательстве она взглянула на Леона… и уже через пять минут несколько смущенный Пуаккар открывал перед ней дверь ее комнаты, а на Керзон-стрит с пухлым чемоданом в руке спешила горничная, знакомая Леона. Горничные были слабостью Леона, и по меньшей мере с сотней он был знаком лично.
Хоть время было уже достаточно позднее, он сделал несколько телефонных звонков, дозвонился даже до Стробери-хилл, где жил некий регистратор браков.
В одиннадцать часов вечера он позвонил в дверь роскошного дома на Лоуэр-баркли-стрит. На этот раз открыл другой лакей.
— Вы мистер Гонзалес? Мистер Лезерсон еще не вернулся из театра, но он позвонил и просил передать вам, чтобы вы подождали его в библиотеке.
— Спасибо, — вежливо поблагодарил слугу Леон, хотя повода для благодарности не было, потому что в действительности это он сам позвонил сюда и выдал себя за Лезерсона.
Его провели в богато украшенный кабинет, где оставили в одиночестве. Не успел лакей выйти, как Леон оказался у ампирного рабочего стола и принялся торопливо перебирать бумаги. Но то, что его интересовало, он нашел на листе промокательной бумаги, который лежал чистой стороной вверх.
Это было письмо, адресованное фирме, продающей вино, с жалобой на какой-то недочет в накладной на партию шампанского. Бегло просмотрев письмо (оно не было дописано), он сунул его в карман.
Аккуратно и быстро он осмотрел ящики стола: два были заперты, однако средний оказался открытым. Его содержимое, похоже, заинтересовало Леона, и он едва успел закончить осмотр, когда услышал, что у дома остановилась машина. Выглянув в окно из-за занавески, он увидел выходящих мужчину и женщину. Хоть было достаточно темно, он сумел узнать лицо хозяина дома и, когда тот, бледный от гнева, ворвался в кабинет, уже скромно сидел на краешке кресла.
— Какого черта тут происходит? — с грохотом захлопнув за собой дверь, вскричал Лезерсон. — Да я вас арестую за этот наглый розыгрыш…
— Значит, вы догадались, что это я звонил… Недурно, — улыбнулся Леон Гонзалес.
Мужчина нервно сглотнул.
— Что вам нужно? Наверное, это касается той несчастной, которая сегодня сбежала из сумасшедшего дома… Я услышал об этом перед отъездом.
— И это говорит нам о том, что ваши люди дежурили и сегодня, — констатировал Леон. — Только они немного опоздали.
Лицо Лезерсона сделалось еще бледнее.
— Вы ее видели? — рявкнул он. — Представляю, что она вам обо мне наговорила…
Леон вынул из кармана обрывок грязной ткани и развернул его.
— Вам это знакомо? — спросил он. — Когда Марк Стэмфорд умер, это было на его пододеяльнике. Вы знали, что он нарисовал эти странные картинки.
Льюис Лезерсон не ответил.
— Сказать вам, что это? Это его настоящее завещание.
— Ложь! — хриплым голосом вскричал хозяин дома.
— Это его подлинное завещание, — твердо повторил Леон. — Эти три странных ромбовидных контура — грубые планы трех принадлежащих ему поместий. Дом — его особняк на южном берегу, а кружочки — это деньги.
Лезерсон изумленно разглядывал рисунок.
— Ни один суд не примет этой бессмыслицы, — наконец процедил он.
Леон белозубо улыбнулся.
— Так же, как обычных английских слов «all», «for», «Margaret» и в конце «Mark» («все», «для», «Маргариты», «Марк»)? Марк Стэмфорд был безграмотен, поэтому изобразил эти слова в виде предметов, названия которых напоминали ему звучание данных слов: шило («awl») — это «все» («all»), четверка («four») в виде четырех черточек — это «для» («for»), маргаритка («marguerite») — это «Маргарита», («Margaret»), и в конце подпись — собственное имя, Марк, в виде изображения следа ноги («mark»).
Огромным усилием воли Лезерсон сумел взять себя руки.
— Уважаемый, эта идея абсурдна… Он собственноручно написал свое завещание…
Леон, слушавший его, прищурив глаза и чуть опустив голову, не дал ему договорить.
— Он не умел писать! — напористо произнес Гонзалес. — Он мог рисовать картинки, но не смог бы написать и собственного имени. Если бы миссис Стэмфорд показали свидетельство о браке, она бы увидела, что вместо подписи он поставил крестик… Именно поэтому вы вставили в тот документ небольшой пункт насчет того, чтобы она не подписывала свидетельство, поэтому вы держали ее узницей в Харлоу — боялись, как бы она не провела собственное расследование.
И тут Лезерсон совершенно неожиданно метнулся к своему столу и рывком выдвинул один из ящиков. В следующий миг в руке его блеснул автоматический пистолет. Подбежав к двери, он распахнул ее и отчаянно закричал:
— Помогите… Убивают!
После этого развернулся к стоявшему неподвижно Гонзалесу, вскинул пистолет и нажал на спусковой крючок. Раздался щелчок, но выстрела не последовало. На лице Леона не дрогнула ни одна черта.
— Я вынул патроны из обоймы, — ледяным голосом произнес он. — Столь искусно разыгранная вами трагедия превратилась в фарс. Мне позвонить в полицию или вы сами?
Люди из Скотленд-Ярда задержали Льюиса Лезерсона в Дувре[48], когда он садился в лодку.
— С доказательством завещания могут возникнуть трудности, — заметил Манфред, читая описание этих событий в газете, — но я не сомневаюсь, присяжные позаботятся о том, чтобы наш друг Льюис оказался в том месте, которого заслуживает…
Когда на допрос был вызван Леон (при этом Пуаккар, сидевший в зале рядом с Манфредом, шепотом описывал ему все происходящее с точки зрения психологии, которой давно и основательно увлекался), он удостоил суд следующим объяснением:
— Ребус подсказал мне, что он не умел писать… Тот факт, что завещание не обязывало миссис Стэмфорд выйти замуж за Льюиса, указал на то, что этот человек женат и любит свою жену. Остальное было до смешного просто.
Глава 2Счастливые странники
Из трех мужчин, чья контора располагалась на Керзон-стрит, самым импозантным бесспорно был Джордж Манфред. И лицо, и манера держаться у него были поистине аристократическими. На улице среди обычных людей его невозможно было не заметить, и виной тому был не только его немалый рост, но и то трудно уловимое «нечто», отличающее человека истинно благородного происхождения.
— В толпе Джордж выглядит, как скаковая лошадь в табуне пони! — не скрывая восторга, заметил как-то Леон Гонзалес, что было недалеко от истины.
И все же именно Леон привлекал к себе обычных женщин… Да и не только обычных. Было непростительной ошибкой поручать ему дела, в которых участвовали женщины. И не потому, что он был таким уж волокитой, а потому, что всякий раз после этого неизменно находилась как минимум одна незамужняя девица, которая начинала забрасывать его письмами по десять страниц.
Самого Леона это немало удручало.
— Да я ей в отцы гожусь! — однажды, не выдержав, вскричал он. — Клянусь, я ей всего лишь «Доброе утро!» сказал, не более того! Если бы я взял ее за руку, да напел пару canto