[49] в ее розовое ушко, я бы признал себя виновным. Но, Джордж, честное слово, я…
Джордж не смог ему ничего ответить, потому что его охватил неудержимый приступ хохота.
Однако наука покорять женские сердца была Леону отлично знакома. Однажды в Кордове он приударил за одной сеньоритой… И три ножевых шрама у него на правой стороне груди подтверждают, что старания его увенчались успехом. Что же касается тех двоих, напавших на него, они мертвы, поскольку это амурное приключение помогло вывести на чистую воду человека, которого разыскивала полиция Испании и Франции.
И вот одним свежим весенним утром Леон обратил особо пристальное внимание на темноглазую стройную леди удивительной красоты, которую встретил в Гайд-парке. Едва увидев ее медленно идущей по дорожке, он поднялся со скамейки. Это была элегантно одетая женщина лет тридцати, прекрасно сложенная, с безупречной кожей и темно-серыми, почти черными глазами. Встреча их не была случайной, ибо Леон уже не одну неделю наблюдал за ней.
— О, это ответ на молитвы, прекрасная госпожа! — воскликнул он, и сие необычное приветствие прозвучало тем более изысканно, что сказано было по-итальянски.
Не в силах сдержать улыбки, она бросила на него лишь один быстрый веселый взгляд из-под длинных ресниц и легким жестом позволила надеть шляпу, которую Леон держал в руке.
— Доброе утро, синьор Каррелли, — улыбаясь, она протянула ему маленькую ручку в перчатке. Одета женщина была не броско, но дорого. Из украшений — только жемчужная ниточка на белокожей шее. — Я встречаю вас повсюду, — сказала она. — В понедельник вы ужинали в «Карлтоне», до этого я видела вас в театре, вы сидели в ложе. И вчера днем мы встретились!
Леон улыбнулся, обнажив белоснежные зубы.
— Это так, несравненная госпожа, — промолвил он, — но вы не знаете о том, как я мечусь по всему Лондону в поисках кого-нибудь, кто мог бы представить меня вам. И вам неведомо то отчаяние, которое охватывает меня всякий раз, когда я следую за вами, услаждая взор вашей бесподобной красотой, как не догадываетесь вы и о тех бессонных ночах, которые…
Все это было произнесено с пылом, достойным влюбленного юноши, и надо сказать, что на лице женщины не отразилось неодобрения, когда она выслушивала сии речи.
— Прогуляйтесь со мной, — сказала она тоном королевы, дарующей высочайшую привилегию.
Вместе они сошли с аллеи, по которой гуляли толпы отдыхающих, и пошли через открытое пространство. Разговор шел о Риме, об охотничьем сезоне, о прогулках по Кампаньи и о дворе принцессы Лейпниц-Савальо… Леон всегда внимательно штудировал страницы светской хроники в итальянских газетах и запоминал все, что читал.
Наконец они вышли к месту, где росли деревья и стояли удобные садовые скамеечки. Леон заплатил внимательному смотрителю, и после того, как тот важно удалился, восторженно произнес:
— Какое наслаждение остаться наедине с богиней! Синьорина, поверьте, я говорю вам это…
— Лучше скажите мне кое-что другое, мистер Леон Гонзалес, — сказала женщина, на этот раз по-английски, стальным, холодным как лед голосом. — Почему вы следите за мной?
Если она рассчитывала прямотой вопроса привести его в замешательство, то только лишь по той причине, что плохо знала Леона.
— Потому что вы очень опасная женщина, госпожа Кошкина, — совершенно спокойно ответил он. — Тем более опасная, что Господь Бог наградил вас сладострастными губами и прекрасным телом. Сколько молодых и пылких работников иностранных посольств разглядели в вас эти качества?
На это она только рассмеялась, похоже, слова эти доставили ей удовольствие.
— Кажется, вы начитались не тех газет, — сказала она. — Нет, дорогой мистер Гонзалес, я остаюсь вне политики… Политики мне скучны. Мой бедный Иван борется в России с Экономической комиссией и живет там в постоянном страхе из-за своих широко известных либеральных взглядов. А я, как видите, в прекрасном капиталистическом Лондоне. Удивительно комфортный город! Поверьте, Ленинград — не место для благовоспитанной дамы!
Айсола Кошкина была Айсолой Капреветти до того, как вышла замуж за юного красавца — атташе российского посольства. Задатки революционера проявлялись в ней с самого рождения, и теперь эта особенность характера переросла в настоящий фанатизм.
Леон улыбнулся.
— Для благовоспитанной дамы есть места и похуже Ленинграда. Мне будет искренне жаль видеть вас шьющей робы в эйлсберийской колонии.
Она смерила его надменным взглядом.
— Это угроза, а угрозы мне скучны. В Италии мне угрожали… самыми жуткими вещами, если я хоть раз покажусь не с той стороны Симплона[50], хотя я — самое безобидное существо в мире. Вас, разумеется, наняло правительство. Для меня это большая честь! Позвольте узнать, правительство какой страны вы представляете?
Леон усмехнулся.
— После вашего последнего визита Италия практически закрыла свои границы, — сказал он. — Вы и ваши друзья доставляете всем массу хлопот. Ничего удивительного, что правительство не может остаться в стороне. Они там не хотят проснуться однажды утром и узнать, что оказались вовлечены в какой-нибудь скандал и что следы очередного политического убийства ведут… скажем, в Англию.
Женщина пожала прекрасными плечиками.
— Как драматично! И поэтому бедная Айсола Кошкина должна жить под постоянным надзором сыщиков и бывших убийц? Я надеюсь, вы и ваши драгоценные друзья исправились?
Улыбка на тонком лице Гонзалеса стала еще лучезарнее.
— Если нет, что бы, по-вашему, произошло, синьора? Сидел бы я здесь, вел бы этот чудесный разговор? Или, быть может, однажды утром где-нибудь у Лаймхаусских доков из Темзы выловили бы ваше холодное, скользкое, покрытое илом тело, которое лежало бы на берегу, пока коронер не вынес бы вердикт: «Обнаружена утонувшей»?
Он увидел, как кровь отхлынула от ее лица, как страх проступил в ее глазах.
— Вы бы лучше попытались запугать Ивана… — начала она.
— Я отправлю ему телеграмму, но не в Ленинград. Сейчас он живет в Берлине под фамилией Петерсон… На Мартин-Лютер-штрассе, 904. Как все было бы просто, если бы мы не исправились! В канаве находят труп, полицейский обыскивает его карманы в поисках карточки…
Побледнев как мел, она вскочила со скамейки.
— Мне неприятно разговаривать с вами, — произнесла она, повернулась и быстро пошла прочь. Леон не стал идти за ней.
Через два дня после этого разговора в дом на Керзон-стрит пришло письмо. «Благочестивые» получали множество писем. Среди них были и недовольные, немало встречалось и таких, из которых вообще трудно было понять, что нужно их авторам, но время от времени среди утренней почты можно было отыскать и довольно интересные. И, как оказалось, грязный помятый конверт, весь в отпечатках пальцев, стоил тех денег, которые вытребовал у них почтальон — письмо пришло без марки. На конверте был указан следующий адрес:
«Четверо благочестивых, Керзон-стрит, Мей Фэр.
Уэст-Энд, Лондон».
Послание было написано человеком малограмотным. В письме говорилось:
«Дорогой сэр!
Вы вроде как занимаетесь разными тайнами, так вот вам задача. Я был помощником котельщика в Холлингсесе но теперь я без работы. В одно из воскресений меня зафотографировала какая-то заграничная дама. Прямо поперед меня вышла с фотоаппаратом своим и щелкнула. В парке там полно ребят было, но она зафотаграфировала токо меня. Потом спрасила, как миня завут, где я живу и спрасила знаю ли я священника. Кагда я сказал, што знаю, записала имя преподобнова Дж. Кру. Потом сказала, что пришлет мне карточку, но токо не прислала а спрасила ни хачу ли я присоединится к щасливым странникам, штоб поехать в Швицарию, Рим и так далее и все забесплатно, к тому же мне оплатят все расходы и сверх таво еще приплатят 10 фунтов за время каторое патиряю, дадут мне кастюмы всякие и другую адежду. Так вот дорогой сэр, пригатовился я, она дала мне и десять фунтов и все астальное и даже билеты дала. Тока теперь дама эта гаварит, што мне в Девоншир надо ехать. Ни то штоб я против был. Но вот тут то дорогой сэр и есть загадка, патаму как я токошто встретил приятеля из Лидса и его тоже зафотографировали и он тоже присоединился к щасливым странникам и едет в Корнуолл, и та дама, што делала его фотографию, спрашивала у нево знает ли он священника и записала имя каторое он назвал. Так меня интиресует: это както с рилигией связано?
Искренне ваш, Т. Баргер».
Джордж Манфред прочитал безграмотное письмо и бросил его на стол перед Леоном Гонзалесом.
— Прочитайте-ка это, Леон, — сказал он.
Леон прочитал письмо и нахмурился.
— Счастливые странники… Что-то здесь не то.
Письмо перешло к Раймону, который изучил его с невозмутимым видом.
— Ну что, Раймон? — спросил Леон, в глазах которого загорелись огоньки.
— Думаю, да, — произнес Раймон, медленно кивнув.
— Может быть, посвятите меня в свою «тайну»? — поинтересовался Манфред.
Леон усмехнулся.
— Здесь нет никакой тайны, милый Джордж. Я хочу встретиться с этим Т. Баргером (не сомневаюсь, что его зовут Томас) и разузнать кое-какие подробности, например цвет его глаз и какие у него имеются рекомендации от министра иностранных дел.
— Сплошные тайны, — вздохнул Джордж Манфред и вернулся к кофе… Хотя это дело уже перестало быть для него тайной. Упоминание министра иностранных дел открыло ему глаза.
— Что касается дамы… — сказал Леон и покачал головой.
Его роскошный «бентли» произвел сенсацию на улице, на которой проживал Т. Баргер. Расположена она была недалеко от Ост-индского дока, сам Т. Баргер (которого, как ни странно, звали Теофил) оказался высоким смуглым брюнетом лет тридцати с тонкими черными усиками и тяжелыми черными бровями. Вне всякого сомнения, на нем был один из его новых «кастюмов», и он уже успел истратить если не все, то по крайней мере часть полученных десяти фунтов на то, чтобы подкрепить себя спиртным, ибо находился в приподнятом настроении и был склонен к доверительным беседам.