И он рассказал историю, которая впечатлила бы большинство людей, но Левингру лишь улыбнулся.
— Вы напуганы, бедный друг мой. По части разного рода шантажистов у меня опыта побольше вашего, уж будьте покойны. Пусть он сначала покажет, что может. Пусть сходит в полицию…
— Какая полиция! — чуть не взвыл Хайнрих. — Что за чушь вы несете? Я же говорю, им не нужны доказательства, они сами наказывают…
— Тихо! — прикрикнул Жюль, потому что услышал в коридоре приближающиеся шаги дочери.
Девушка пришла сказать, что собирается в театр, но запнулась на полуслове, когда увидела совершенно белое лицо Хайнриха.
— Папа, — с укором в голосе произнесла она, — ты что, ругался с дядей Хайнрихом?
Она наклонилась к сидящему в кресле отцу, поцеловала его в лоб и нежно потянула за ухо. Толстяк обхватил ее за плечи обеими руками и весело рассмеялся.
— Нет, мы не ругались, моя дорогая. Хайнрих просто испугался одной сделки. Вот ведь не скажешь по нему, что он может быть таким мальчишкой, верно?
Через минуту она уже стояла у камина и, глядя в зеркало, умелыми движениями красила губы помадой. На секунду она прервалась, чтобы рассказать отцу новость.
— Пап, я сегодня у леди Атери познакомилась с таким приятным человеком. Мистер Гордон. Ты такого знаешь?
— Я знаю много мистеров Гордонов, — улыбнулся Жюль, а потом с некоторой тревогой в голосе спросил: — Он не приставал к тебе, дорогая?
Это ее рассмешило.
— Что ты, он почти такого же возраста, как ты. Он прекрасный артист и очень веселый человек.
Жюль проводил ее до двери и стоял на пороге, наблюдая, как она сбежала по ступенькам и прошла по мощеной дорожке через маленький садик к калитке. Когда ее «роллс» скрылся из виду, счастливый отец вернулся в свою гостиную, чтобы продолжить разговор о «Четверке благочестивых».
Валери присоединилась к веселой группе молодых людей примерно ее возраста. В ложе, где они заняли места, яблоку негде было упасть, к тому же в зале было очень душно, здесь разрешалось курить. Она даже немного обрадовалась, когда служитель театра легонько постучал ее по плечу и сделал знак выйти.
— Вас спрашивает какой-то джентльмен, мисс.
— Меня? — удивилась она и прошла в вестибюль, где увидела статного мужчину средних лет во фраке.
— Мистер Гордон! — воскликнула она. — А я и не знала, что вы тоже здесь!
Мужчина был необычно серьезен.
— У меня очень неприятные новости, мисс Левингру, — сказал он, и девушка побледнела.
— Надеюсь, не об отце?
— В некотором роде. Я боюсь, что он попал в беду.
Она нахмурилась.
— В беду? Какую еще беду?
— Я не могу с вами разговаривать здесь. Вы могли бы поехать со мной в полицейский участок?
Она воззрилась на него, не веря своим ушам.
— В полицейский участок?
Гордон подозвал стоящего в стороне служителя.
— Принесите плащ мисс Левингру, — приказал он.
Через несколько минут они вместе вышли из театра и сели в ожидавшую их машину.
Часы пробили двенадцать, когда мистер Левингру с трудом поднялся с кресла и потянулся, разминая затекшие члены. Хайнрих ушел часа три назад. И как раз вовремя, чтобы успеть на последний поезд на континент, куда он сбежал, не запасшись даже носовым платком. Не подозревая о его дезертирстве, мистер Левингру уже собрался отправиться наверх в спальню, как вдруг дом сотрясли громогласные удары в дверь.
— Посмотрите, кто это, — зло проворчал он, повернувшись к лакею, и стал ждать.
Когда дверь отварилась, он увидел коренастую фигуру полицейского инспектора.
— Левингру? — спросил блюститель закона.
Мистер Левингру вышел вперед.
— Это я, — сказал он.
Инспектор прошел в холл.
— Прошу вас пройти со мной в полицейский участок. — Это было произнесено грубовато-официальным тоном, и Левингру впервые в жизни почувствовал холодные объятия ужаса.
— В полицейский участок? Но зачем?
— Это я вам объясню на месте.
— Безобразие! — опомнился толстяк. — Я сначала позвоню своим адвокатам.
— Вы не хотите идти тихо?
Прозвучало это настолько угрожающе, что Жюль сразу же сделался послушным, как овца.
— Хорошо, инспектор, я пойду с вами. Но я думаю, что вы делаете очень большую ошибку, и…
Его за локоть вывели из холла, провели по ступеням и усадили в стоящую у дома машину.
Это было обычное такси. Шторки на окнах были опущены, к тому же, когда мистер Левингру оказался в салоне, выяснилось, что он здесь не единственный пассажир. На сиденьях лицом к нему уже сидели двое мужчин. Полицейский же занял место рядом с ним.
Куда ехала машина, он не мог определить. Прошло пять минут, десять… Полицейский участок наверняка должен быть где-то ближе. Он задал вопрос.
— Могу вас успокоить, — произнес спокойный голос. — Вы едете не в участок.
— Тогда куда же меня везут?
— Увидите, — загадочно ответил голос.
Прошел почти час, прежде чем автомобиль остановился у темного дома, и властный «инспектор» коротко приказал выходить. Дом казался заброшенным: коридор его был завален мусором и какой-то покрытой пылью старой рухлядью. Мистера Левингру провели по каменным ступеням в подвал, там открыли железную дверь и толкнули его внутрь.
Едва он вошел, на стене тускло загорелась электрическая лампочка и стало видно, что представляло собой это помещение: небольшая комната с бетонными стенами, кровать, в дальнем конце — приоткрытая дверь, как ему сказали, в уборную. Но не это больше всего испугало мистера Левингру. Сердце его сжалось от ужаса, когда он увидел, что двое мужчин, которые привели его сюда, были в масках. Давешнего инспектора рядом с ними не было, и Жюль, как ни старался, не мог вспомнить, как он выглядел.
— Вы останетесь здесь, и будете вести себя тихо. Не думайте, что вас кто-то хватится.
— Но… моя дочь! — в страхе пробормотал Левингру.
— Ваша дочь? Ваша дочь завтра утром отправляется с неким мистером Гордоном в Аргентину… Как дочери других людей.
Левингру остолбенел, потом сделал один шаг вперед и как подкошенный рухнул без чувств на бетонный пол.
Прошло шестнадцать дней, шестнадцать дней сплошного кошмара для наполовину обезумевшего человека, который, истошно крича, метался по своей камере, пока не падал, обессилев и чуть дыша, на кровать. И каждое утро к нему приходил человек в маске, чтобы поведать о том, какая судьба ждет его дочь, чтобы подробно описать заведение в Антофагасте[61], уготованное для Валери Левингру, чтобы показать фотографии владельца этого заведения… самого грязного из городских борделей.
— Чудовища! Чудовища! — кричал Левингру, бросаясь к двери, но его ловили и бросали обратно в камеру на кровать.
Потом, это было на восемнадцатое утро, трое мужчин в масках вошли в его камеру и сообщили, что его дочь приступила к выполнению обязанностей танцовщицы…
Жюль Левингру всю ночь пролежал в углу камеры, сжавшись в комок и дрожа всем телом. Они пришли к нему рано утром и сделали подкожный укол. Проснувшись, он подумал, что все еще видит сон, потому что находился у себя дома в гостиной. Под покровом ночи сюда его принесли трое в масках.
Неожиданно в комнату вошел лакей и тут же выронил из рук поднос.
— Господи, откуда вы взялись, сэр? — пролепетал он.
Левингру не мог говорить, он лишь покачал головой.
— А мы думали, вы в Германии, сэр.
Потом, прочистив сухое горло, Жюль прохрипел:
— Что известно… о мисс Валери?
— Мисс Валери, сэр? — этот вопрос, похоже, еще больше озадачил лакея. — Она наверху, сэр. Должно быть, спит. Она немного беспокоилась в тот вечер, когда вернулась домой и не застала вас. Но потом, когда получила письмо, в котором вы сообщали, что вам срочно понадобилось ехать за границу, разумеется, успокоилась.
Лакей с нескрываемым удивлением продолжал осматривать хозяина. Что-то было не так. Жюль неуверенно поднялся на ноги и подошел к зеркалу. Его волосы и отросшая борода были совершенно седыми.
Пошатываясь, он подошел к письменному столу, выдвинул ящик и достал бланки для заграничных телеграмм.
— Вызовите посыльного, — хриплым и дрожащим голосом сказал он. — Мне нужно отправить четырнадцать каблограмм в Южную Америку.
Глава 8Толкач акций
Мужчине, которого Раймон Пуаккар проводил в гостиную к Манфреду, было, по всей видимости, под шестьдесят, но он был аккуратен и подтянут. Добротный костюм сидел на нем безупречно, а осанка и манера держаться выдавали в посетителе бывшего военного. «Отставной генерал», — подумал Манфред, но в человеке этом он разглядел и нечто большее, чем то, о чем говорила его наружность. Этот человек был сломлен. На лице его застыло какое-то трудноопределимое выражение, затаенная мука, которую самый проницательный из троицы благочестивых заметил с первого взгляда.
— Меня зовут Поул. Генерал-майор сэр Чарлз Поул, — представился гость, когда Пуаккар поставил рядом с ним стул и молча удалился.
— И вы пришли поговорить со мной о мистере Бонсоре Тру, — тут же добавил Манфред и, видя, как военный удивленно вздрогнул, рассмеялся. — Нет, дело не в моем гениальном уме, — мягко сказал Манфред. — Просто уже очень много людей приходило ко мне поговорить о Бонсоре Тру, так что, думаю, я могу догадаться о сути вашего дела. Вы вложили деньги в одно из его нефтяных предприятий и потеряли значительную сумму, верно? Это была нефть?
— Олово. Нигерийское олово. Вам кто-то рассказал о моей беде?
Манфред покачал головой.
— Вы далеко не единственный, попавшийся на удочку мистера Тру. Сколько вы потеряли?
Старик глубоко вздохнул.
— Двадцать пять тысяч фунтов, — сказал он. — Все, что у меня было, до последнего пенни. Я обращался в полицию, но там мне сказали, что они ничего не могут сделать. Оловянная шахта действительно существовала, и ни в одном из писем, которые я получал от Тру, не было ни слова лжи.