Тут вернулся Раймон Пуаккар.
— Она хочет поговорить с кем-то из вас, — сказал он. — Ее зовут мисс Браун, но она не выглядит, как «мисс Браун»!
Манфред кивнул Леону:
— В таком случае, это к вам.
Гонзалес вышел в маленькую гостиную и увидел девушку, стоящую спиной к окну так, чтобы лицо ее оставалось в тени.
— Пожалуйста, не включайте свет, — произнесла она спокойным уверенным голосом. — Я не хочу, чтобы вы меня узнали, если мы встретимся еще раз.
Леон улыбнулся.
— Обещаю, я не прикоснусь к выключателю, мисс… — он выжидающе замолчал.
— Браун, — твердо сказала она. — Я говорила вашему другу, как меня зовут.
— Видите ли, мисс Браун, — продолжил он, — у нас бывает очень много посетителей, которые хотели бы остаться неузнанными при последующей встрече. Не хотите ли присесть? Я знаю, что у вас не много времени и вы не хотите опоздать на поезд из города.
Девушка удивилась.
— Как вы об этом узнали? — спросила она.
Леон сделал один из своих неподражаемых жестов.
— В противном случае вы бы дождались, пока станет совсем темно, прежде чем зайти к нам. Ведь вы выжидали до последнего.
Она придвинула к столу стул и медленно опустилась на него, оставаясь спиной к окну.
— Разумеется, все верно, — кивнула она. — Да, у меня мало времени, и я рассчитывала его очень тщательно. Вы мистер Манфред?
— Гонзалес, — поправил он ее.
— Я пришла за советом.
Говорила она ровным бесстрастным голосом, положив руки на стол. Даже в темноте, напротив света, Леон видел, что она очень красива. По тембру голоса он определил, что ей около двадцати четырех.
— Меня шантажируют. Вы, наверное, посоветуете мне обратиться в полицию, но я боюсь, что полиция не сможет мне помочь, даже если бы я решилась дать показания на суде, чего я делать не собираюсь. Мой отец, — тут она на секунду задумалась, — работает в правительстве. Если он узнает, что произошло, это убьет его. Какой же дурой я была!
— Письма? — с сочувственной интонацией предположил Леон.
— И письма, и другие вещи, — сказала она. — Около шести лет назад я работала практиканткой в больнице святого Иоанна. Но выпускные экзамены я так и не сдала, и скоро вы поймете, почему. Мои познания в хирургии мне мало в чем пригодились, разве что… Однажды я спасла человеку жизнь, хотя теперь сомневаюсь, стоило ли того эта жизнь. Он, похоже, думает, что стоило, но это не имеет отношения к делу. В больнице я познакомилась с одним студентом (имя его вас вряд ли заинтересует) и, как это часто случается с девушками моего возраста, без памяти влюбилась в него. Я не знала, что он женат, хотя он рассказал мне об этом прежде, чем наша дружба зашла за известный предел. В том, что случилось потом, мне винить некого. Как обычно, мы переписывались…
— И этими письмами вас сейчас шантажируют? — уточнил Леон.
Она кивнула.
— Я ужасно переносила то, что… происходило между нами. Я чуть не заболела, я бросила работу и вернулась домой. Но это вам тоже не интересно.
— Кто шантажирует вас? — спросил напрямую Леон.
Она не сразу ответила.
— Он. Ужасно, правда? Но, понимаете, он стал опускаться все ниже и ниже… У меня есть свои деньги (мать завещала мне капитал, который приносит две тысячи фунтов в год), и я платила ему.
— Когда вы в последний раз встречались с этим человеком?
Задумавшись о чем-то своем, девушка не ответила. Когда он повторил вопрос, она быстро подняла глаза.
— На прошлое Рождество… Только встреча наша была очень короткой. Он ведь уже собирался… То есть, я хочу сказать, что было это в конце…
Неожиданно она очень смутилась и продолжила срывающимся голосом:
— Я случайно его увидела. Он меня не заметил, но для меня это было настоящее потрясение… Все дело в его голосе. У него чудесный тенор.
— Он пел? — спросил Леон, когда она ненадолго замолчала, как он понял, чтобы перевести дыхание.
— Да, в церкви, — взволнованно воскликнула она. — Там я его и увидела.
После этого она заговорила очень быстро, как будто хотела и сама поскорее отделаться от этого воспоминания, и Леона заставить об этом забыть.
— Он написал мне спустя два месяца после этой встречи. Написал на наш старый адрес в Лондоне. Он писал, что отчаянно нуждается в деньгах и что ему нужно раздобыть пятьсот фунтов. До этого я ему уже отдала больше тысячи фунтов, и у меня хватило благоразумия ответить, что продолжать снабжать его деньгами я не намерена. И вот тогда он испугал меня по-настоящему… Прислал мне фотографию письма, одного из моих писем, которое я когда-то писала ему. Мистер Гонзалес, я повстречала другого человека, и… В общем, Джон прочитал о нашей помолвке.
— И ваш жених ничего об этом не знает.
Она покачала головой.
— Ничего. И он не должен ничего узнать. Если это произойдет, понятно, что будет дальше. Думаете, если бы не это, я позволила бы себя и дальше шантажировать?
Леон достал из одного кармана лист бумаги, а из другого — карандаш.
— Вы мне скажете, как зовут этого человека? Джон…
— Джон Летеритт, Уайтчерч-стрит, Лайон-роу, 27. Там он снимает маленькую комнатку, что-то вроде рабочего кабинета, в ней же и спит. Я уже навела справки.
Леон помолчал.
— А что произошло сейчас? Что заставило вас обратиться к нам? — спросил он.
Она достала из ридикюля письмо. Леон обратил внимание на то, что конверт без надписей — она явно очень не хотела, чтобы стали известны ее настоящее имя и адрес.
Он прочитал письмо и ничего необычного в нем не увидел: обыкновенное послание вымогателя с требованием передать ему три тысячи фунтов и угрозой в случае отказа передать «бумаги» в «определенные руки». Чувствовался тут и тот оттенок мелодрамы, который по какой-то неведомой причине все обычные шантажисты придают своим сочинениям.
— Я подумаю, чем смогу помочь вам. Как мне связаться с вами? — спросил Леон. — Насколько я понимаю, вы настаиваете на том, чтобы ни ваше имя, ни ваш адрес не были известны даже мне.
Вместо ответа она достала из ридикюля пачку банкнот и положила на стол. Леон усмехнулся:
— Я думаю, вопрос об оплате мы обсудим после успешного завершения дела. Итак, о чем вы меня просите?
— Я хочу, чтобы вы раздобыли эти письма и, если это будет возможно, навсегда отбили у этого человека охоту обращаться ко мне. Что касается денег, я бы очень хотела заплатить вперед.
— Это противоречит правилам фирмы! — улыбнулся Леон.
Она назвала ему улицу и номер дома. Как догадался Леон, это был временный адрес.
— Прошу вас, не нужно меня провожать. Я найду выход, — сказала она, взглянув на свои часы.
Леон дождался, пока за ней закроется дверь, после чего поднялся к друзьям.
— Я столько всего знаю об этой леди, что мог бы написать о ней монографию, — сказал он.
— Расскажите нам хоть что-нибудь, — попросил Манфред, но Леон покачал головой.
Тем же вечером он наведался на Уайтчерч-стрит и нашел переулок Лайон-роу. Это была жалкая крохотная улочка, совершенно не заслуживающая столь громкого названия[65]. В одном из старых домов, должно быть, помнивших еще те дни, когда район этот считался главным прибежищем для лондонских воров и несостоятельных должников, пройдя по трем шатким лестничным пролетам, Леон увидел дверь, на которой, как видно, недавно было выведено краской: «ДЖ. ЛЕТЕРИТТ, ЭКСПОРТЕР».
На стук никто не ответил.
Он постучал еще раз, громче, на этот раз за дверью раздался скрип кровати и чей-то недовольный голос спросил: «Кто там?» Убедить хозяина комнаты открыть удалось не сразу. Когда это произошло, Леон увидел перед собой длинную узкую комнату, освещенную единственной настольной электрической лампой без абажура. Кровать, старый умывальник и грязный письменный стол, заваленный нераспечатанными рекламными конвертами, составляли всю мебель.
Представшему перед ним небритому мужчине в мятой сорочке и засаленных брюках он дал лет тридцать пять, хотя выглядел тот старше. В комнате стоял едкий запах опиума.
— Что вам нужно? — буркнул Джон Летеритт, с подозрением осматривая посетителя.
Леону было достаточно одного взгляда, чтобы понять, что за человек перед ним стоит: слабовольный и слабохарактерный тип, который нашел самый простой способ существования и не собирается искать более достойного занятия. Маленькая курительная трубка на столе рядом с кроватью говорила очень о многом.
Прежде чем он успел ответить, Летеритт добавил:
— Если вы пришли за письмами, здесь вы их не найдете, дружище. — Дрожащей рукой он помахал перед лицом Леона. — Можете вернуться к дорогой Гвенде и сказать ей, что вам повезло не больше, чем тому последнему господину, которого она сюда присылала.
— Шантажист, значит, да? Вы — самый грязный и жалкий вымогатель, которого я когда-либо видел, — протянул Леон. — А вам известно, что леди намерена подать на вас в суд?
— На здоровье! Пусть подает. Пусть получит ордер и засадит меня. Мне уж доводилось там бывать. Может, она еще и ордер на обыск раздобудет, а? Тогда письмишки ее зачитают перед всем судом. Я вам же облегчаю жизнь. И Гвенде тоже! Она у нас теперь обручена. А вы, часом, не будущий жених, а? — ухмыльнулся он.
— Если бы я им был, я бы свернул вам шею, — холодно произнес Леон. — Если вы умный человек…
— Не умный я, — прорычал Летеритт. — Вы что, думаете, я стал бы жить в этом свинарнике, если бы был умным? Я… человек с медицинским образованием?
И тут, охваченный неожиданным порывом, он со злостью оттолкнул посетителя к двери.
— Убирайтесь! И держитесь отсюда подальше!
Леона до того удивило это стремительное нападение, что он даже не успел понять что произошло, когда в замке повернулся ключ и раздался щелчок задвижки.
Поведение человека не оставляло сомнения: письма находятся в этой комнате. Там было множество мест, где их можно было спрятать. Ему бы ничего не стоило побороть этого опустившегося человека, он мог запросто привязать его к кровати и обыскать комнату, но в те дни трое благочестивых были очень законопослушны, поэтому он просто вернулся к друзьям с рассказом о своем частичном поражении.