Идти напрямик — значило обречь отряд на неудачу: сразу обнаружат. А тут промашки быть не могло.
Уже несколько дней белые не давали знать о себе. Ни артиллерийского обстрела, ни попыток прорвать линию фронта. Замерли. Притихли. И в то же время стало известно, что там, в неприятельском тылу, происходит передвижение частей. Почему? Что затевает противник?
Неизвестность тревожила: в один прекрасный день белые могли нанести нежданный и потому вдвойне опасный удар. Но разгадать планы противника оказалось нелегким делом. В расположение белых одна за другой были посланы три разведывательные группы. Но ни одна из них не добилась успеха. Вот тогда и поручили эту операцию Вострецову.
Задание было трудным. Но именно это и обрадовало его: значит, доверяют. А ведь встретили-то неприветливо…
Несколько часов шел Степан заснеженным лесом. Неожиданно из темноты вынырнули двое. Вскинули винтовки.
Вострецов предъявил документы, выданные в Уфе.
— А ну, пошли! — сказал один из солдат. — В штабе разберутся!
Степан шел, теряясь в догадках, куда он попал: к белым или красным?
Попал к своим — вышел в расположение 2-го Петроградского полка. Но не верили ему. Спрашивают: «Кто такой?» Отвечает: «Свой, к вам шел!» — «А это что? — говорят и на документы его показывают. — Какой же ты свой, ты лазутчик! Расстрелять тебя надо!»
Степан понимал — окажись он на месте командира полка — тоже бы, пожалуй, не поверил. Ведь ошибешься — весь полк можно под удар поставить. И все-таки было до слез обидно, что не доверяют. А как докажешь свою правоту?!
Видно, поняли его состояние:
— Садись да рассказывай все, как есть!
Степан говорил сбивчиво, горячо. О деревне, годах, проведенных в окопах, о том, как ехал домой, надеясь, что жизнь теперь пойдет ладно и гладко. О белогвардейском застенке и товарище Федоре, который помог разобраться в том, что происходит в стране. И о поручике, о том, что, принимая его предложение, уже знал, что будет делать, если окажется на свободе.
Поверили. В тот же день и назначение получил: помощником командира роты.
Правда, первое время, случалось, замечал косые взгляды: посмотрим, мол, еще, что за птица. Ну, да теперь все это уже позади. Не всякому такое задание поручают. От его выполнения зависит не только судьба полка — всей бригады, а может быть, и армии.
Вострецов, морща лоб, долго сидел в своей хате над картой, прикидывал и так и этак, «блуждая» от села к селу по разбитым проселкам, пока не сложился точный план действий. А затем стал отбирать красноармейцев, да таких, чтобы не только крепко в седле держались, но чтоб и выправка была хороша. Лихих конников в бригаде было немало. И отряд получился что надо…
Уже совсем стемнело, когда отряд свернул с тракта и пошел кружить по проселкам. В обход, по глухим местам вел конников Вострецов, а когда снова вывел на тракт — отряд был уже в глубоком тылу белых. Теперь бойцы оценили преимуществе кружного пути. Спокойно, не торопя коней, подошли к селу Новотроицкому. Остановились в километре от него. Вострецов выслал вперед разведчиков; если есть у села дозор — снять и постараться захватить пленного.
Через полчаса сторожевое охранение села было снято и доставлен пленный солдат. С перепугу называя Вострецова «благородием», он сообщил, что в селе расположен батальон уфимского полка вместе со штабом.
— Не стрелять! — отдал приказ командир. — Соблюдать осторожность!
Отряд не спеша, чтобы не производить лишнего шума, подошел к селу, двинулся по широкой сельской улице. Бесшумно окружили штабную избу.
Часовой не успел вскрикнуть — ему зажали рот рукой и оттащили в сторону.
— Держите коней наготове! — распорядился Вострецов и вошел в штаб. Офицер, дремавший у керосиновой лампы, вскочил, растерянно глядя на наведенный на него маузер.
— Кто вы?
— Документы! Штабные документы!
Офицер начал совать в руки Вострецова какие-то листки, валявшиеся на столе.
— Ключи!
Распахнуты дверцы шкафа. Выдвинуты ящики стола. Вострецов спокойно, не спеша, словно у себя дома, начал по-хозяйски перебирать содержимое ящиков, пока не увидел кожаную тисненую папку. Она была полна бумаг: приказы, распоряжения, донесения.
— Пленного забрать с собой! — распорядился Вострецов и вышел из штабной избы.
Кони вихрем пронеслись по улице, и только тогда село проснулось: захлопали двери, замелькали фигуры, послышались слова команды. Но отряд уже был далеко. Кстати пришлись и запасные кони, о которых позаботился предусмотрительный командир. Ночь на исходе, надо использовать темноту, чтобы выбраться из расположения врага. По заснеженным проселкам, поднимая снежную пыль, вихрем мчались кавалеристы.
Утро еще только-только начиналось, когда папка с секретными документами уже была в штабе бригады. А затем ее послали в штаб 5-й армии. Дерзкая разведка оправдала себя. В руках советского командования оказались ценнейшие документы. Они раскрывали планы Колчака, объявившего себя «верховным правителем» России.
«ТРУБКА»
Найти начальника станции оказалось нелегким делом. А когда, наконец, обнаружили его где-то на путях, у неисправной стрелки — вести были неутешительны:
— Поездов нет. Может, дня через три подвернется какой-нибудь.
Вострецов только рукой махнул; тут и часа ждать трудно, не то что три дня, время в обрез.
— Сегодня только резервный паровоз в том направлении пойдет…
Начальник станции еще не договорил, а Вострецов уже заспешил к резервному паровозу: стоит под парами, вот-вот отправится. Машинист долго не соглашался взять нежданного пассажира. Но, узнав, куда и зачем он направляется, сдался.
В первой половине апреля Петроградский полк остановился в районе станции Нурлат. Наступление колчаковцев было приостановлено. После отчаянных схваток наступило затишье, Эту передышку надо было использовать с толком — подготовиться к новым боям. Тысячи неотложных забот свалились на Вострецова. Никакой мелочи не упускал его по-хозяйски зоркий глаз. Не раз сам надевал фартук кузнеца, чтобы показать, как ремонтировать оружие, как подковать лошадь. Спокойный, неторопливый, он успевал всюду и все деловито доводил до конца. Вострецов знал: все эти «мелочи» станут поддержкой и опорой бойцам.
Заботу о красноармейцах Вострецов ставил превыше всего и не изменял этому правилу ни при каких условиях.
Красноармейцы только что вышли из боя. А впереди снова бой. Но сначала переход, да не близкий. Не беда: и в походе можно отдохнуть. И командир отдает приказ: в обязательном порядке спать по очереди на обозных повозках. Сменяя друг друга, бойцы отдыхают. Приказ касается всех. Кроме самого Вострецова.
— Мне не положено, — посмеивается он. И хоть томительная усталость охватывает тело, всю дорогу не покидает седла.
Красноармейцы души в нем не чаяли и между собой ласково называли Трубкой.
Это прозвище Вострецов получил потому, что не выпускал изо рта старой прокуренной трубки. Впервые так «окрестили» его еще в ту пору, когда Степан был всего-навсего помощником командира роты, сохранилось прозвище и теперь, когда он стал командиром Петроградского полка.
Это случилось после кровопролитного ночного боя возле деревни Кильды.
На рассвете за Вострецовым прискакал связной.
— Срочно в штаб!
Командир полка, Роман Сокк, лежал на скамье. Лицо его было бледно, на плече белела повязка.
— Вот выбыл из строя, Степан Сергеевич. Думаю — ненадолго. А пока принимай полк. Ты знаешь людей, и они тебе доверяют.
Боевой опыт у Вострецова не малый. Всего пришлось хлебнуть: несколько раз был ранен, несколько раз попадал в такие передряги, что казалось: уже не выбраться. Да и природной сметки не занимать стать: любое дело ладится, из любого положения найдет выход.
Так было всегда, и бойцам стало казаться, что иначе и быть не может.
Но на этот раз и всемогущий Трубка оказался бессильным. Когда заходила речь об обмундировании, только мрачнел и беспомощно разводил руками.
Вконец обносились бойцы. Особенно с обувью плохо. У кого солома из валенок торчит, у кого на ногах лапти, да и те еле держатся.
— Как в таком обмундировании в бой идти? — спрашивают бойцы.
А что им ответить!
Уже не раз отправлял Вострецов заявки на обмундирование — в ответ лишь обещания выполнить просьбу при первой возможности. Вот он и решил сам отправиться в Реввоенсовет армии…
В Мелекес прибыли засветло, Вострецов соскочил с подножки паровоза и оказался как раз у интендантского склада. Возле него стоял товарный вагон, в него грузили сапоги. Обошел Вострецов вокруг вагона, прочитал выведенную на нем мелом станцию назначения. «Не нам», — с завистью подумал командир. Но сапоги есть — вот они, значит можно их получить. Или уже последние? Хотел он спросить, много ли еще обуви на складе, но какой-то человек, уже давно наблюдавший за командиром, заподозрил что-то недоброе:
— Ступай своей дорогой! Нечего здесь толкаться.
Уж очень подозрительным казался интерес к дефицитным сапогам так странно одетого человека: видавшая виды солдатская фуражка (она досталась Вострецову с какого-то колчаковца), старая, прожженная в двух местах фуфайка, разбитые лапти.
— Ступай, ступай отсюда!
Вострецов не стал разуверять интенданта. Но когда часовой возле здания, где находился Реввоенсовет, отказался признать в нем командира Красной Армии, вскипел не на шутку.
— Я не с гулянки! Я с фронта! А что в лаптях — так не я один в них хожу! — и, отстранив часового, вошел.
Член Реввоенсовета удивленно поднялся.
— Вам что, товарищ?
Вострецов — солдатская косточка! — вытянулся в струнку. Отрапортовал, как положено, кто он, зачем прибыл. Браво щелкнул… лаптями.
Член Реввоенсовета едва взглянул на врученную ему заявку. Вид бравого командира говорил сам за себя. Если уж он так обносился — что же говорить о бойцах. Ясно, что нужна срочная помощь.
Как и обещал, Вострецов вернулся в полк через два дня. И не с пустыми руками — привез 600 пар сапог и ботинок.