Блюхер понимал, что в настроении командиров наступил перелом в пользу его плана. Но, очевидно, надо еще будет кое-кого убедить, кое с кем поспорить. Однако спорить не пришлось, встал Николай Каширин.
— Убедил, Василий Константинович, веди на северо-запад! Командовать, считаю, должен Блюхер, — повернулся Николай к партизанам. — Возражения есть?
— Есть! — сказал Блюхер. — Главнокомандующим, по-моему, должен оставаться Николай Каширин, как наиболее опытный среди нас в военном деле.
— Опыта и тебе, Василий Константинович, не занимать. Сколько провел в окопах на германской? Два года? Ну вот. Значит, и ты знаешь, как поют пули и пахнет порох. Да и мы уже успели повидать тебя в деле. Так что тут мы наравне. А вот думаешь ты как-то по-другому…
— Как же это? — удивился Блюхер.
Николай задумался. Видимо, подыскивал нужное слово. Но произнести его не успел. За него ответил Иван:
— А так, как и подобает главнокомандующему.
ЛЕТУЧАЯ ПОЧТА
Все дальше в горы уходят партизаны от Белорецка. Дорога то вьется среди лесных чащоб, то петляет между серыми глыбами скал. Тяжело шагают пехотинцы, таща за собой пулеметы. Натужно скрипят госпитальные повозки, обозные телеги.
Чуть ли не каждый километр дается с боя. Вражеские атаки начались уже на второй день пути. И с тех пор не прекращались. Белоказаки то обстреливают колонны партизан, то пытаются смять авангард, то ударить по арьергарду…
В голове колонны идет Уральский отряд, которым раньше командовал Блюхер. Теперь его сменил подтянутый молчаливый Павлищев (лишнего слова не проронит, только «да» или «нет», но зато сказал, как отрезал). За уральцами движется Троицкий отряд Томина. Затем на много верст растянулись обозы с ранеными, беженцами, семьями партизан. Николай Каширин оказался начальником этого разношерстного обоза — в недавних боях он был ранен в ногу, теперь ехал на госпитальной повозке. Прикрывает движение партизанской армии Верхне-Уральский отряд под командованием Ивана Каширина.
Одеты бойцы кто как придется. Тут и лапти, и гимнастерки, и зипуны, и разбитые чеботы. Многие шагают и босиком, повесив сапоги через плечо; надо беречь, а пока можно и без них обойтись. Трудно идти по острым камням под палящим августовским солнцем. Но если бы только идти! Вражескую атаку можно ждать каждую минуту на любом участке.
И все-таки Штырляев, командир конной сотни, замыкающий всю колонну, решил рискнуть: уж очень в этот день пекло солнце. А может, просто устали конники от бессонных ночей, от беспрестанных боев — только разморил их полдневный зной. Под однообразный цокот копыт стало клонить ко сну. А река рядом. Да и спуск, как нарочно, удобный. Обычно до воды добраться нелегко: круты, обрывисты берега Белой.
Осмотрелся Штырляев — вроде все спокойно. «А! Была не была!» — подумал он и разрешил бойцам искупаться.
Конники быстро спустились к реке, разделись — и в воду! И вдруг слышат отчаянный крик командира:
— По коням!
На берег выбраться успели, похватали одежду, а одеваться поздно, белые уже близко. Недолго думая, схватили бойцы шашки и нагишом вскочили в седла. Через минуту они уже мчались навстречу белогвардейцам.
Командовал белыми кавалеристами опытный офицер, но даже ему не случалось видеть такого: на горячих конях мчатся голые всадники со сверкающими на солнце клинками. Вот они уже врубились в центр вражеского отряда, начали обходить его с фланга.
Бой длился недолго — враг позорно бежал. А бойцы вернулись к реке, оделись и как ни в чем не бывало продолжали путь.
Блюхер выслушал донесение о «голой атаке», пряча в уголках губ улыбку. Начальник штаба, человек пунктуальный до придирчивости, учтиво, но настоятельно предложил главкому:
— За такое самоуправство надо наказать командира сотни.
Блюхер молчал.
Конечно, наказать было за что. Только ведь, если бы о таком «нарушении дисциплины» узнали партизаны, оно бы, пожалуй, могло немалую пользу принести, внушить уверенность в своих силах.
— А ты как считаешь, Николай Дмитрич? — обратился он к командиру троичан. — Уж если в таком виде одержали победу, как же будем бить врага, когда появится настоящее обмундирование и вооружение! Так ведь? Надо бы об этом случае всем объявить.
— Как объявить-то?
— Ну, слухи быстро долетают…
— Это верно, — вздохнул Томин, — чего-чего, а слухов хватает.
Блюхер нахмурился. Он знал, о чем говорит Томин.
В деревнях, через которые пришлось проходить, чего только не наслушались; Москва пала, Питер взят, Красная Армия полностью уничтожена. Да мало ли самых невероятных россказней гуляет по округе с легкой руки белогвардейцев.
Знают бойцы, что все это заведомая ложь, но и она отравляет душу. Глядишь — в минуту слабости и закрадется назойливая мыслишка: не напрасны ли все усилия, может, и в самом деле одолели беляки?
— Вот бы газету нам, — мечтательно произнес Томин. — Или хотя бы листовки печатать.
— Да, — согласился главком. — Это было бы здорово! Ведь людям так нужны добрые вести, — он не договорил, послышался цокот копыт. Лихо осадил коня Иван Каширин. Он был, как всегда, подтянут и бодр. Но, судя по осунувшемуся лицу, и ему нелегко давался поход.
Поздоровавшись, Каширин рассказал, что произошло недавно в одной из артиллерийских батарей.
Отбив очередную атаку белогвардейцев, артиллеристы двинулись вдогонку за колонной партизан. Пятерка орудий благополучно выбралась на дорогу и покатила вслед за своими. А расчет шестого орудия замешкался. И вдруг рядом разорвался снаряд. Белые нежданно-негаданно начали обстрел. Артиллеристы залегли. А лошади с перепугу понеслись с орудием в сторону белых. Что делать? Ведь у партизан каждая, даже потрепанная, пушка на счету. А эта почти новая.
— За мной! — скомандовал командир расчета Пивоваров.
Через несколько минут артиллеристы увидели на лесной просеке партизанское орудие, Но возле него — белые. Стрелять опасно: можно ранить лошадей. Тогда не вытащить орудия. Как же быть?
Две гранаты полетели по обеим сторонам упряжки. Белые бросились наутек. Артиллеристам только того и надо. Трое из них — в седла. Двое — на передок орудия. И — вскачь!
Через полчаса расчет уже катил рядом с остальными орудиями. Ничего, мол, особенного не случилось…
Блюхер и Томин переглянулись, и наверно, оба подумали об одном и том же. Бойцам тяжело. Очень тяжело. Никто не знает, когда выйдут к своим. Никто не знает, сколько еще идти. Где же найти силы, чтобы выдержать это постоянное напряжение? Где почерпнуть уверенность: одолеем, дойдем?
Только в собственном мужестве, в отваге товарищей. За примерами не далеко ходить. Ведь как тяжко ни приходилось, а все атаки отбиты. Даже беженцы уже не раз давали отпор врагу. И «слабосильная команда» из легкораненых при случае сражается не хуже лихих боевиков. Вот они, добрые вести, о которых должен знать каждый боец.
Но как рассказать об этом бойцам, если колонна растянулась чуть ли не на двадцать километров?
Блюхер подозвал ординарца:
— Начальника связи ко мне!..
Медленно движется партизанская армия. А вдоль колонн то в одну, то в другую сторону мчатся всадники, бойцы связи. Они доставляют в отряды приказы главного штаба. А из отрядов — донесения командиров. Главком знает, что происходит в каждом отряде. А теперь об этом будут знать и бойцы.
Все сведения собираются в главном штабе. А оттуда их разносят по всем соединениям бойцы связи.
Вьется, уходит вдаль дорога, петляет с перевала на перевал, все дальше в горы уходит партизанская армия. Идет вереница беженцев. Шагают усталые пехотинцы. Катят потрепанные орудия. А вдоль колонны из конца в конец скачут связные — летучая почта. Улыбаются бойцы, распрямляют усталые плечи, когда слышат добрые вести.
И светлеет лицо главкома, когда он узнает об этом.
ПЕРЕБЕЖЧИК
Блюхер уже свернул было к деревне, где расположился штаб, когда неподалеку, за березовой рощей, послышались крики. Потом прогремел выстрел. Главком пришпорил коня и через минуту увидел группу партизан, окруживших кряжистого седобородого казака.
— Что тут у вас?
— Да вот подарок с неба свалился, — ответил один из бойцов. Остальные сдержанно засмеялись.
— Перебежчик, что ли?
— Он самый. Только уж больно занозистый. Вынь да положь ему штаб: требует, чтоб его туда проводили. Будто там только его и ждут.
— А зачем тебе штаб, дедушка? — спросил главком.
— Ты проводи меня, а уж зачем — это я главнокомандующему буду докладывать.
— Ну что ж, докладывай. Выходит, вовремя я подоспел, — сказал Блюхер.
Перебежчик придирчиво оглядел его с ног до головы, от запыленных сапог до солдатской фуражки. Потом вытащил из-за пазухи затрепанную газету и протянул Блюхеру, многозначительно кашлянув: посмотрим, дескать, что ты теперь скажешь.
Блюхер не раз читал белогвардейские газеты, которые иногда попадали в руки партизан. В газетах могли проскользнуть необходимые сведения о передвижении белых войск, о местонахождении частей Красной Армии. Ведь до сих пор партизаны точно этого не знали. Но нужных сведений в газетах были крохи, зато целое море лжи о партизанской армии и ее главкоме…
Вся жизнь Блюхера как на ладони. Родился в семье крестьянина-бедняка, хотя деревни почти не помнил: с малолетства отдали в люди… Потом слесарил на Мытищинском вагоностроительном заводе. Но проработал недолго: за то, что подбивал рабочих на забастовку, угодил на три года в тюрьму. Потом снова завод. На этот раз Сормовский судостроительный. Ну, а затем — война. Блюхер не раз участвовал в кровопролитных сражениях и за храбрость получил звание унтер-офицера. В 1916 году после тяжелого ранения он был демобилизован. В этом же году вступил в ряды большевистской партии, стал коммунистом. Октябрьская революция застала Блюхера в Самаре. Оттуда и прибыл он на Урал во главе небольшого отряда. Все ясно и просто.
Но вот эта-то ясность и не устраивала белых. Не могли они объявить во всеуслышание о том, что «голытьба», «толпа оборванцев», предводительствуемых «унтером», сметает со своего пути отборные офицерские полки, р