Выслушав шофера, Федько удивленно посмотрел на него: как он мог не заметить, что створки ворог несколько раз приоткрылись?
— Так, может, это кто-нибудь просто решил посмотреть, что на площади творится.
— Станет кто-нибудь из пустого любопытства свою голову под пули подставлять: площадь-то простреливалась из конца в конец. Ясно, что это мог сделать только друг, который хотел подсказать нам путь к спасению.
А что в каждом селе есть верные союзники красных воинов, Федько никогда не сомневался.
НА ГОСПИТАЛЬНОЙ КОЙКЕ
Федько приподнялся и, то ли оттого, что там, за окном, голубело ясное небо, то ли просто оттого, что опостылела болезнь, решил, что ему полегчало.
Он сделал шаг, другой, и вдруг томительная слабость охватила его — пришлось схватиться за стул, чтобы не упасть.
Федько снова улегся.
«Вот скрутило меня, — думал он. — Хвороба пострашней белогвардейского снаряда оказалась».
Это случилось еще там, на Северном Кавказе, в ту пору, когда детище Федько — автоотряд стал и отрядом броневым. Три броневика «остин» отбили у беляков, ударили по врагу их же оружием.
После того как автоброневой отряд смял и заставил отойти белогвардейскую конницу под Тихорецкой, белые начали охотиться за ним. При одной из вражеских атак снаряд угодил в головную машину.
Очнулся Федько в госпитале. Но уже через день-другой допекал врачей: «Когда разрешите подняться? Скоро?» И добился своего: еще не сняли повязки с ног, а он уже руководил боями. И ничего.
А тут чего врачей теребить, когда чуть не ходить заново надо учиться. Или просто залежался — вот и ослабел? Может, если раз-другой подняться — полегчает?
— Имейте терпение, товарищ Федько, — говорил врач. — Ваше дело сейчас такое — набирайтесь терпения.
И Федько лежал, высчитывая, сколько дней и часов он уже провел в госпитале и сколько ему еще осталось здесь находиться.
Просыпаясь утром, он смотрел в окно, словно ожидая оттуда каких-то вестей. И они приходили: вести о той жизни, из которой его вырвала болезнь. То слышались чьи-то голоса, то чей-то смех. И чуть не ежедневно проходили мимо госпиталя колонны красноармейцев. И каждый раз Федько вслушивался в гулкий шаг строя, пока он не замирал вдали.
Федько знал: красноармейские части перебрасывались на юг. Наступление «добровольческой» армии генерала Деникина на Северном Кавказе закончилось.
В ту пору, когда Федько, не залечив толком раны, снова руководил боями, оно было в самом разгаре. Несмотря на стойкость и мужество бойцов, советские войска отступали. Причина: отсутствие продуманного плана у главкома Сорокина. Тогда еще было ясно только это. Потом случилось более страшное — измена, подлая измена, стоившая жизни большой группе партийных работников.
Чрезвычайный съезд Советов Северного Кавказа объявил Сорокина вне закона и назначил главнокомандующим Ивана Федько.
Он деятельно взялся за перестройку армии, но завершить ее не удалось. С наступлением холодов на армию обрушился еще один враг — тиф. Многие тысячи бойцов выбыли из строя. А медикаментов нет, нет и обмундирования и продовольствия. И подвезти невозможно: войска Северного Кавказа отрезаны от Советской России.
В декабре войска Северного Кавказа, образовавшие 11-ю Красную Армию, вынуждены были отходить через Калмыцкие степи. Изнемогая от голода и холода, шли бойцы по безлюдным степным просторам. Колючие ветры обжигали лица, бураны заносили снегом колонны. А тиф косил и косил измученных людей.
Подобралась болезнь и к Федько…
Когда на короткие мгновенья сознание возвращалось к нему, он видел над собой стремительно бегущие темные облака и не мог понять — почему они переваливаются из стороны в сторону. Только потом он узнал, что в ту пору его везли по разбитой дороге на бричке, которую с трудом удалось раздобыть.
Опять все погружалось во тьму забытья. А потом качалось небо над головой.
И вдруг, открыв глаза, он увидел над собой давно не беленный потолок с серыми разводами сырости в углу.
Это было уже здесь, в астраханском госпитале.
С тех пор пошел на поправку. Только вот никак не поправится.
И все-таки наступил день, когда Федько смотрел в окно уже не лежа в постели, а стоя возле него.
Он думал уже, что не сегодня-завтра вырвется из госпиталя, но следом за сыпным тифом пришел возвратный.
И на этот раз выкарабкался.
Прямо из госпиталя направился к члену Реввоенсовета Каспийско-Кавказского фронта Кирову.
Реввоенсовет помещался в каком-то особняке. Федько поднялся по широкой лестнице и, оказавшись перед громадным зеркалом с паутиной трещин, остановился, с удивлением разглядывая свое скуластое, обтянувшееся за время болезни лицо. И не заметил, как подошел Киров.
— Что это вы здесь делаете?
— Да вот сам себя не узнаю.
— А я вас сразу узнал, — улыбнулся Сергей Миронович. — Из окошка увидел. Думаю: куда это он так спешит?
— За назначением, — ответил Федько, — за новым назначением.
СЛОВО НАЧДИВА
Рядом со штабным вагоном послышался чей-то сразу оборвавшийся крик. Федько подошел было к окну, чтобы выяснить, что произошло, но в ту же минуту в вагон ввалилась ватага вооруженных до зубов бандитов. Впереди всех — махновец в черной косоворотке, с наганом в руке.
— А ну сдавай оружие!
— А ты кто такой? — Федько достаточно ясно представлял, с кем имеет дело, но надо было выгадать хоть какое-то время, чтобы разобраться в замыслах налетчиков.
— Щусь я! Атаман Щусь! Слышал небось! — заявил бандит хрипатым голосом. — Бросай на стол свою «пушку»! Больше не пригодится — откомандовался! И вы тоже сдавайте оружие!
Кое-кто из командиров выполнил требование махновца. Но Федько отказался.
— Я говорю, сдавай! — закричал атаман. — Иначе плохо придется!
Посыпались крикливые угрозы.
«Угрозы угрозами, но почему он не приводит их в исполнение? Как проникли бандиты сюда, на станцию, в расположение дивизии? Очевидно, махновцы среди тыловиков имеют своих людей», — думал начдив.
Ему вспомнились «добровольцы», влившиеся в дивизию за последнее время. Они называли себя то жителями окрестных сел, то перебежчиками от белых, то отставшими от своих частей бойцами Красной Армии. А на самом деле были, вероятно, лазутчиками махновцев.
Федько продолжал спокойно смотреть на разбушевавшегося атамана.
— Все арестованы! Шагай за мной! — скомандовал атаман, словно забыв о своем требовании.
Федько спокойно прошел мимо Щуся и его телохранителей, распахнул дверь вагона. Рядом лежал связанный часовой.
— Шагай!
Федько посмотрел на командиров, словно стараясь приободрить их, внушить уверенность. И зашагал вдоль состава своим широким, размашистым шагом. Махновцы едва поспевали за ним. И с виду было непонятно, кто кого арестовал: бандиты начдива или он их.
Но все арестованные понимали: бандиты церемониться не станут, И уж начдива они, во всяком случае, не пощадят. Но еще можно что-то предпринять, можно спастись. Станция забита составами — легко затеряться среди сотен вагонов.
Один из командиров шаг за шагом приближался к Федько. И наконец, оказался с ним рядом.
— Бегите! — шепнул он. — Мы прикроем!
Федько отрицательно покачал головой.
Командир снова повторил свое предложение.
— Нет! — коротко бросил начдив, прислушиваясь к выкрикам, доносившимся из-за состава.
Огромная толпа тыловиков собралась вокруг бронепоезда. Какой-то парень, как видно, уже всем здесь знакомый, держал речь.
— Братцы! — истошно вопил он. — Да что же это такое творится?! Ведь на верную гибель дивизию хотят вести! Вас же всех перебьют, как цыплят! Всех до единого!
Теперь стало ясно, почему махновцы не расправились с начдивом еще в штабе. Они рассчитывали сделать это с согласия и одобрения бойцов. Решили одним махом и дивизию уничтожить и сорвать план намеченной операции…
«Пожалуй, в такую переделку еще не приходилось попадать», — подумал начдив.
После тяжких боев на Северном Кавказе Федько снова оказался в Крыму. Его назначили заместителем командующего крымской Красной Армии. Как враги ни старались, не удалось им ни разбить, ни уничтожить ее. Вывел Федько красные полки из-под ударов врага.
Вскоре армия была преобразована в 58-ю стрелковую дивизию. В августе 1919 года 58-я сосредоточилась в районе Николаева. Со всех сторон ее окружали враги.
Накануне дня, когда на станцию налетели махновцы, в дивизии был получен приказ: прорываться на север. Предстояла сложная переправа на правый берег Буга. По единственному плавучему мосту надо было перебросить всю дивизию с массой беженцев, госпиталями и обозами. Начдив вместе с комиссарами и командирами, не зная сна, готовились к эвакуации.
Налет махновцев грозил сорвать все планы.
— Лезь! — услышал Федько голос Щуся. — Лезь на пушечную башню! Пусть поглядят на тебя в последний раз!
Парень все еще продолжал разглагольствовать. Теперь он призывал становиться под знамена батьки Махно: «У него полная свобода, вдоволь еды и горилки!»
— А ты, видать, уже хлебнул! — крикнул кто-то из толпы.
— И вам оставил! — ответил оратор и, считая, вероятно, что достиг полного взаимопонимания с бойцами, призвал их грабить обозы и немедленно расправиться с начдивом.
К этому призыву не замедлил присоединиться и атаман Щусь, поднявшийся на площадку бронепоезда в окружении своих увешанных гранатами и наганами телохранителей.
— Ваш начдив продался Деникину, — прохрипел он, поблескивая своими маленькими хитрыми глазками. — Десять миллионов получил. А вас на гибель гонит. К стенке его — и баста!
По толпе прокатился ропот. Хоть на станции и находились распропагандированные махновцами тыловики, но и среди них авторитет Федько был слишком велик, чтобы вот так расправиться с ним. Хотя бы для очистки совести, толпа хотела услышать последнее слово «подсудимого».
— Нехай сам начдив скажет про свою измену!