— Слово начдиву!
Это не входило в планы махновцев. Они готовили скорую расправу с красным командиром. Но отказать требованиям огромной толпы не решились:
— Пусть побалакает перед смертью!
Начдив окинул внимательным взглядом людское море, шагнул к краю башни и, словно не замечая наведенного на него оружия, начал говорить. Он не скрывал трудностей, не приукрашивал положение дивизии. Оно тяжелое, даже отчаянное. Но ведь и Махно к этому приложил руку. Это он обнажил фронт, открыл дорогу белогвардейской коннице…
Это была правда, против которой не поспоришь. Не возразишь и против того, что махновцы пустили под откос красный бронепоезд, разоружили одну из бригад дивизии, расстреляли красноармейцев, захваченных ими в плен.
Слова Федько попали в цель. Начдив почувствовал это: далеко не все на стороне махновцев, а те, кому они пришлись по душе, не представляли, к чему их призывали. Да, у махновцев повозки ломятся от добра. Но ведь все это награблено у трудового народа. А красные бойцы — его защитники.
Перемену в настроении толпы заметили и махновцы. Они попытались прервать Федько — ничего не вышло: бойцы хотели слушать начдива. Несколькими минутами раньше, возможно, был бы спущен курок наведенного на Федько нагана. Но теперь бандиты уже не могли рискнуть на это. И они, притихнув, шептались о чем-то, не то готовясь к обороне, не то к новой атаке.
А Федько говорил о походе на север. Махновцы сулили гибель тем, кто отправится в поход. А на самом деле гибель ждет оставшихся здесь, в кольце врагов…
Теперь уж не приходилось сомневаться: большая часть бойцов, окруживших бронепоезд, идет за начдивом.
Закончив речь, так же спокойно, не повышая голоса, Федько отдал приказ:
— Арестовать бандитов!
Махновцы схватились за оружие. Но было уже поздно: к станции подошла рота связистов. Ее пулеметы смотрели на махновцев с моста, перекинутого через железнодорожные пути.
Махновцы бросились врассыпную, ныряя под вагоны, перебегая от состава к составу.
Но не всем удалось скрыться. Захватили и многих из «добровольцев». Федько не ошибся: кое-кто из них оказался переодетыми махновцами и белогвардейцами.
— Хорош бы я был, последуй вашему совету! — сказал начдив командиру, предлагавшему ему бежать. — Сыграл бы на руку бандитам. Уж они бы это не упустили: «Предал и бежал».
— Да, но ведь вы жизнью рисковали.
— Что поделаешь. Тут уж надо держаться, как при атаке конницы: стой неколебимо, бей залпами…
«СЛУШАТЬ МОЮ КОМАНДУ!»
Сколько раз сидел вот так начдив в кругу бойцов, то на привале, то в час короткой передышки между боями, вслушиваясь в мелодию невесть кем начатой песни. Потом не выдерживал — его высокий и чистый голос сливался с голосами бойцов.
В такие минуты светлело лицо начдива, мечтательно светились глаза. Времени проходило всего ничего, а усталости как не бывало. Словно унесла ее песня, освежила, вдохнула новые силы.
С виду все было так и на этот раз. Но тревоги не оставляли…
Не сладилась песня.
Федько сидел, хмурился. Вслед за ним примолкли и бойцы. Может, задумались о чем-то своем. Может, разделяли тревоги начдива.
О том, что положение дивизии усложнялось с каждым часом, было известно и им. Знали они и о том, что кольцо врагов становится все более тесным. На юге — английские и французские корабли, своим огнем поддерживающие белые десанты. На западе — Петлюра. На востоке — Деникин. В тылу — банды Махно.
После неудачного налета на станцию махновцы больше не предпринимали подобных вылазок. Видно, ждали удобного момента, чтобы нанести удар. Но в округе они продолжали бушевать. Жители окрестных деревень, стекавшиеся под защиту красных полков, приносили вести о кровавых расправах, разрушенных мостах, поджогах, выстрелах из-за угла.
Сведения, полученные от беженцев, данные разведки убеждали в правильности принятого решения и вместе с тем торопили.
Начдив целыми днями был погружен в заботы, связанные с предстоящей эвакуацией. Да что там — днями! День ли, ночь ли — разбираться не приходилось. Сделать предстояло невероятно много, а времени в обрез.
Теперь почти все уже позади. Почти…
Вчера начдив отдал, наконец, приказ, который уже несколько раз собирался дать и все откладывал, словно надеясь на что-то ему самому неведомое, что могло избавить его от этой горькой необходимости.
Больше медлить было невозможно. День и час начала переправы определен. Скоро дивизия уйдет из этого района. Ничего нельзя оставлять врагу. Все должно быть уничтожено.
Не сразу решил начдив, кому поручить выполнение приказа, такое не всякому по силам. Наконец остановился на Мягкоходе: «Он не дрогнет. Железные нервы».
Но и для него это оказалось тяжелым испытанием.
Как помрачнело, будто сразу осунулось, лицо бывалого командира, когда он узнал, зачем его вызвали. Сколько боли было в его глазах; как, видно, хотелось ему сказать: «Нет, не могу! Все, что угодно, только не это! Рука не поднимется!» Но он сдержал себя и, как-то подобравшись, с подчеркнутой сухостью ответил: «Слушаюсь, товарищ начдив!» Только заходившие желваки на скулах говорили о том, чего стоит ему эта сдержанность.
Легко ли уничтожить то, что сам создавал! То, что было предметом гордости всей дивизии, ее опорой. В трудную минуту рассчитывали на бронепоезда — главную огневую силу. И они оправдывали надежды. Несчетное число раз выручали дивизию, нежданным ударом спасали пехоту. И вдруг — взорвать!
Но это надо было сделать, чтобы они не достались врагу.
На забитой эшелонами станции стояли бронепоезда: «Грозный», «Спартак», «Освободитель»… Селль закопченных, промасленных, со вмятинами и заплатами на бортах бронепоездов. Сегодня утром с них сняли все, что было возможно снять. И вот сейчас…
Федько поднялся так же неожиданно, как и подсел к бойцам, и, уже не скрывая тревоги, посмотрел в сторону станции. «Неужто дрогнул Мягкоход?» — подумал начдив.
И как раз в эту минуту грохот взрыва потряс землю. Следом прогремел еще один взрыв, потом еще. Столб пламени взметнулся над станцией. И почти сразу начал «тонуть» в расползающемся черном дыме. Его пелена ширилась, росла, пока налетевший ветер не разорвал его, не погнал по небу черные рваные облачка.
Федько то и дело посматривал на эти дымки, пока разговаривал с командиром батальона, в расположение которого прибыл. Они и успокаивали — враг не найдет чем поживиться! И тревожили, напоминая о том, что отрезаны все пути, кроме одного: через районы, занятые врагом.
Впрочем, прежде чем начнется поход, дивизию ждет еще немало испытаний. Начиная с переправы. Конечно, враг попытается сорвать ее. Да и на той стороне Буга не оставит в покое красные полки.
«Ну что ж, прикрывать переправу будет один из лучших батальонов дивизии, Интернациональный, — думал Федько. — Потом, когда бойцы и беженцы будут на том берегу, уничтожим мост, Одного снаряда хватит, чтобы смести его. А метких стрелков в дивизии достаточно».
Все, казалось, было учтено, все продумано.
И Федько, успокоенный, уже направился было к штабу, когда к нему подбежал запыхавшийся связной:
— Товарищ начдив, беженцы решили на тот берег переправляться.
— Почему не остановили?
— Пытались, но…
Не дослушав, Федько бросился к машине:
— К переправе! Скорее!
Уже по дороге начдив узнал о том, что произошло.
Все началось с рассказов жителей соседних деревень, пришедших сегодня поутру, о расправах, чинимых махновцами. Потом тревожные вести о близости белых принесли бойцы, стекавшиеся к Николаеву из Днепровских плавней. Из уст в уста поползли страшные слухи, обраставшие, как снежный ком, все новыми подробностями. А тут еще взрывы на станции, полыхающие эшелоны, облитые керосином. Кто-то сообщил, что это дело рук махновцев, что дивизия окружена и беспомощна перед наступающим врагом. Тяжелое положение стало казаться безнадежным. И тогда охваченные страхом люди бросились к Бугу. Их пробовали остановить: уговаривали, стыдили — ничто не помогло.
— Вот меня и направили к вам, — закончил рассказ связной. — Вас они послушают.
«Нет, никакие уговоры тут уже не помогут», — подумал Федько, увидев гонимую ужасом толпу.
Но остановить людей необходимо. То, что кажется им спасением, обернется гибелью. И не только для них — для всей дивизии.
Что же делать?
Прежде всего — остановить, заставить прийти в себя, опомниться.
Федько сел к пулемету и с ходу послал длинную пулеметную очередь поверх голов бегущих. За ней — вторую, третью…
Толпа остановилась. Сотни испуганных, растерянных лиц смотрели на Федько.
Начдив выпрыгнул из машины:
— Назад! Никакой паники! Слушай мою команду!..
Переправа началась, как и наметили, с наступлением темноты.
В СТЕПЯХ УКРАИНЫ
Дождевые струи текли по лицу начдива, стекали за ворот гимнастерки. Но он шагал по размокшей дороге, словно не замечая этого. На крыльце деревянного дома, в котором расположился штаб, Федько остановился и, сняв намокшую кубанку, впервые обмолвился о дожде:
— Вот зарядил некстати, будь он неладен!
Погода и в самом деле не баловала: косой осенний дождь не переставал с того дня, когда после двухнедельной обороны на правом берегу Буга дивизия двинулась в поход. Впереди лежал долгий путь через территорию, занятую врагом. Еще там, на правом берегу Буга, был получен приказ по радио о создании Южной группы войск в составе 45-й, 47-й и 58-й стрелковых дивизий (вскоре изрядно потрепанные части 47-й влились в состав 58-й в качестве сводной бригады). Но 45-я шла другим путем, хоть и одна у них задача — вырваться из окружения, пробиться на север, к берегам Днепра.
За окном проскакали, разбрызгивая лужи, конники. Прошли строем пехотинцы.
Если судить по карте, пройдено всего ничего. А сколько уже было стычек с врагом! Иногда молниеносных и яростных, иногда затяжных боев, требующих немалых сил.
Колонны дивизии растянулись на многие километры. За обозом тянется вереница беженцев — стариков, женщин, детей.