Но больше медлить нельзя, Разгромить врага надо именно сейчас, зимой, пока не вскрылись реки, пока равнина вокруг станции Волочаевка не превратилась в непроходимое болото.
Волочаевка… Несколько тысяч солдат под командованием опытных офицеров… Изрытая блиндажами и окопами сопка, с которой просматриваются и простреливаются все подступы к укреплениям…
Нелегко будет ими овладеть, наступать придется в тяжелейших условиях — это понимали все. И конечно, никого не удивляло, что главком целые дни проводил в частях, чтобы за оставшееся время сделать то, что особенно необходимо.
Но когда сегодня, вернувшись вечером в штаб, Блюхер заговорил о параде, это было настолько неожиданным, что какое-то время никто не нашелся что сказать.
— То есть как парад? — наконец спросил командующий фронтом Серышев. — Зачем?
Главком сбросил полушубок, мохнатую шапку-ушанку и, устало улыбнувшись, сказал:
— Мне кажется, он во многом восполнит пробелы в подготовке армии.
Комиссар фронта Постышев отложил свои записи и задумчиво посмотрел на главнокомандующего. И вдруг, резко встав, заходил по комнате. Потом остановился перед Блюхером, и главком увидел, что синие бездонные глаза комиссара смеются — он понял.
Командиры сводных бригад Томин и Покус переглянулись, посмотрели на все еще озадаченного Серышева — уж не подшучивают ли над ними главком с комиссаром? Но вроде бы сейчас не до шуток.
— Может быть, лучше все-таки использовать время на что-нибудь другое, более важное? — спросил Серышев.
— Нет, не лучше, — спокойно ответил главком и подсел к столу.
— Так вот, товарищи…
Пройдет всего несколько дней, и народноармейцы, сметая белых, подойдут к главной твердыне врага — неподалеку от станции Волочаевка. Измученные боями, едва не падающие от усталости, питавшиеся лишь мерзлым хлебом и соленой рыбой, утолявшие жажду снегом, пойдут бойцы на штурм вражеских укреплений. Позади уже шесть тяжелых дней и шесть бессонных ночей. Впереди еще три дня кровопролитных сражений.
Ливневый огонь обрушится на цепи бойцов. Мороз будет жечь лицо, примораживать руки к винтовкам. Но шаг за шагом станут продвигаться бойцы к возвышающейся вдали сопке Июнь-Карань, бастиону белогвардейцев. Ни блиндажи, ни волчьи ямы, ни паутина колючей проволоки, ни стены из мешков с землей, заваленных снегом и политых водой, — ничто не остановит красных бойцов. Они будут рвать проволоку прикладами, рушить колья штыками.
Ночь проведут бойцы под открытым небом, греясь по очереди у костров, отогревая окоченевшие ноги в мешках, набитых соломой. А утром, то зарываясь в снег, то вставая во весь рост, снова будут шаг за шагом продвигаться к вражеским укреплениям, которые все военные специалисты считали неприступными…
12 февраля 1922 года народноармейцы штурмом овладеют «Дальневосточным Перекопом» — Волочаевкой.
По всей Советской стране и далеко за ее пределы разлетится молва о «волочаевских днях». Стоит произнести два эти слова — и перед глазами встанет подернутая туманом сопка, цепи красных бойцов и их главком, трое суток не покидающий заснеженных позиций.
Но все это будет потом.
А пока полки народноармейцев подтягивались к площади перед школой.
Бойцы шли не очень-то охотно. Им было непонятно, зачем понадобилось перед самым главным сражением смотр проводить! Некоторые даже возмущались: «Тут драться надо, а не парады устраивать!»
Но едва полки вступали на площадь или даже только подходили к ней, что-то менялось в настроении бойцов. Этого нельзя было не заметить. Словно повинуясь чьему-то неслышимому приказу, выравнивался строй, распрямлялись плечи, четче становился шаг, руки крепче сжимали винтовки.
Армия формировалась из частей, прибывших из Забайкалья, из-под Читы, из партизанских соединений. Каждый боец с нетерпением ждал дня решительного наступления. Но никто не представлял, частичкой какой огромной силы является он. И вот сейчас впервые увидели бойцы, что к штурму готовились не отдельные группы, а слаженная, монолитная армия.
Это наполняло гордостью сердца бойцов, вселяло уверенность в победе.
Поэтому и менялось настроение бойцов, загорались глаза, дышали воодушевлением лица, энергичным и твердым становился шаг. «Вот она какая — наша армия! — думалось каждому. — Так неужто не добудем победу?! Как бы ни был силен враг — одолеем! Какие бы ни выпали испытания — выдержим!»
Теперь уже не только Постышеву — всем был ясен замысел главкома, все понимали, почему он так настаивал на проведении парада. Это было необходимым завершением подготовки к наступлению, укреплением единства рожденной в трудах и заботах армии, боевого духа ее бойцов.
Блюхер с наскоро сколоченной дощатой трибуны произнес речь.
Дружное «ура» прокатилось по площади. Но это было не только ответом на речь главкома. Бойцы приветствовали свою армию, силу которой по-настоящему оценили только сейчас.
По площади, чеканя шаг, шли колонны народноармейцев, и яркое солнце играло на гранях штыков.
ЖЕЛЕЗНЫЙ МАРТЫН
Бушуй, свирепствуй, грозная стихия,
Рычи, свисти, рви паруса тугие,
В боренье яростном валы вздымай.
Мы доплывем, увидим счастья край)
ГОСУДАРСТВЕННЫЙ ПРЕСТУПНИК
День начался обычно:
— Фабрициус, на допрос!
Но сегодня заключенный не появился в дверях, смотря сверху вниз на стражников, словно решая, выполнять их распоряжение или нет. Он лежал на груде тряпья, стиснув от боли зубы, Будто откуда-то издалека донеслись голоса стражников:
— Пойти доложить…
— Приказано доставить в любом случае…
Очнулся заключенный, когда его укладывали на носилки.
«Ну и отделали тебя, Ян, — думал он. — Ну и отделали. Подняться и то невмоготу».
Потом Фабрициус подумал, что правильно сделал, настояв на своем, — провести маевку следовало именно ему. Не всякий бы выдержал такое — пригодились его выносливость и сила. Впрочем, это не раз выручало. Бывало, выйдет хозяин или приказчик, посмотрит на толпу нанимающихся, и уже слышится: «Эй, усач! Ты подходишь». За какую только работу он не брался: и сено косил, и корабли разгружал, и молотом орудовал. Правда, подолгу нигде не удерживался. Не по вкусу приходился хозяевам характер работника. Уж очень непокладист. И грубого слова ему не скажи и рассчитай, как положено. Добро бы еще свои интересы защищал, а то и за других вступается.
И снова странствия в поисках работы — кажется, всю Латвию вдоль и поперек исходил…
А что было вчера, до того, как Ян потерял сознание? Не проронил ли он какое-нибудь неосторожное слово? Что отвечал на вопросы этого остроносого улыбающегося следователя?
Впрочем, вчера следователь уже не улыбался, не смотрел глазами, полными напускной заботы о «заблудшей овце», которую надо слегка пожурить, направить на путь истинный. То было лишь в начале их «знакомства». В ту пору следователь ласково улыбался: «Не волнуйтесь, все еще можно исправить — в конце концов вам всего 26 лет». И сокрушенно вздыхал: «Получили образование и вдруг заделались бунтарем, ниспровергателем строя!»
Да, видно, следователь понял: «беседовать», прикидываясь доброжелателем, бесполезно. Вчера дюжие полицейские скрутили Яну руки и принялись избивать его. У них был немалый опыт в этом. Яну оставалось лишь крепче стискивать зубы…
Когда взмокшие физиономии полицейских исчезали, над Яном склонялся следователь:
— Может быть, теперь вы вспомните, кто ваши сообщники? Назовите их имена, и мы вас отпустим на все четыре стороны!
Ян молчал. И снова сыпались удары. И снова продолжение допроса. Но Ян уже не видел следователя, а только слышал: «С кем ты организовывал это собрание? Кто был еще в лесу, за городом? Кто расклеивал прокламации?»
…Яна внесли в кабинет следователя и, подняв с носилок, посадили на тяжелую, привинченную к полу скамью.
— Ну-с, что вы надумали?..
Все повторялось сызнова.
Следователь, очевидно, решил во что бы то ни стало добиться своего. Но Ян молчал. И только когда следователь спросил:
— Вы и с полицейскими справились один?
Ян сказал:
— Спросите у Вайса!
— Один, ваше благородие, — подтвердил полицейский, стоявший у двери.
— Болван! — процедил следователь сквозь зубы.
Но Вайс сказал правду…
Дозорные, выставленные собравшимися на маевку, поздно заметили полицейских — когда они были уже совсем близко. И Ян приказал рабочим расходиться поодиночке в разные стороны. О себе он не думал. Но именно к нему направились полицейские.
«Ну что ж, — подумал Ян, — пока они со мной провозятся, все успеют разойтись». И начал отходить к лесу. Неожиданно перед ним вырос полицейский. Ян ударом кулака свалил его. Затем рухнули наземь еще двое. Полицейские на секунду растерялись. Воспользовавшись этим, Ян рванулся к лесу. Еще немного, и ему удалось бы скрыться, но один из полицейских, внезапно появившийся из-за деревьев, ударил его рукоятью револьвера по голове. Ян упал и тут же почувствовал, что ему надели наручники…
Все это следователь, конечно, знал. Но ему было известно и другое: арестованный не бунтарь-одиночка, а член подпольной организации.
— Кто ваши сообщники? Имена!
И снова принимались «за работу» дюжие молодчики. А потом — тьма камеры. И опять арестованный перебирал в памяти каждое произнесенное им слово…
И вдруг прекратились допросы. Проходили день за днем, а Яна не вызывали. Может быть, ему удалось убедить следователя, что никакой организации не существует? Может быть, следствие закончено?
Нет, вряд ли… Чем же тогда вызвано «бездействие» следователя? Ян терялся в догадках. Но вот снова вызов на допрос.
На этот раз Ян хотя и медленно, но все же без посторонней помощи добрался до кабинета. Следователь едва удостоил его взглядом.
— Я вызывал вас для того, чтобы сообщить: нам уже все известно. Нашлись более благоразумные люди, которые сделали то, от чего вы с таким упорством отказывались. — И он жестом приказал увести арестованного.