Да и профессиональные контакты с его командой у нас поначалу складывались совсем неплохо. Обама дважды давал нашей тассовской команде интервью на телекамеру: перед первым президентским визитом в Россию и потом еще раз в преддверии своего 50-летия.
Во втором случае и ему, и его помощникам осталось на память по бутылке водки Obamovka со вполне фирменными с виду этикетками. Майкл Макфол, сколько я помню, хранил этот сувенир в своем кабинете в Белом доме до тех пор, пока его не отправили через год послом в Москву.
Дарил я такую бутылку и Бену Родсу — спичрайтеру и одному из главных внешнеполитических советников Обамы в аппарате Белого дома. С Беном я несколько лет подряд делал интервью по итогам года в американо-российских отношениях и вообще, насколько это было возможно в нашем положении, почти приятельствовал. Кстати, как раз он рекомендовал мне книгу Лейбовича.
А с Обамой они постепенно настолько сблизились, что для меня именно Родс, а не кто-либо из помощников или пресс-секретарей президента стал его «лицом за плечом» во всем, что касалось международной политики. Сам Бен знал ее феноменально — со всеми датами, именами и мельчайшими подробностями событий.
Что касается подарков, то это, конечно, вообще отдельная песня. По правилам службы безопасности президенту запрещено дарить что бы то ни было, предназначенное для приема внутрь, курения или нанесения на кожу. Тем не менее в Белый дом постоянно возят и еду, и напитки, и много чего еще. Объясняют, что это, мол, не для главы государства, а для кого-нибудь из помощников.
Помню, однажды нам с М. С. Гусманом удалось пронести роскошный букет цветов для первой леди, а в другом случае — с полведра меда. Сказал бы — кадушку или туесок, но мед на самом деле был запаян в пластик и помещен в деревянную емкость в виде Кремля, расписанную хохломскими узорами.
На КПП при входе состоялось незабываемое объяснение между начальником поста и одним из его подчиненных:
Первый:
— Чего это там у них?
Второй:
— Говорят, мед.
Первый, после паузы:
— А по виду чего?
Второй, открыв крышку ларца и потыкав пальцем в пластик:
— И по виду мед.
Первый, после долгой паузы, со вздохом:
— Ну, пускай несут…
Но, конечно, и этот эпизод меркнет на фоне совершенно фантастической истории, приключившейся при подготовке второго интервью с Обамой. На заключительном этапе, когда обсуждалась уже логистика и всякие технические подробности, из Белого дома поступил неожиданный вопрос: «А визажист у вас в съемочной бригаде есть?»
Состав бригады мне был известен чуть ли не наизусть, но я все же переспросил начальство и ответил, что нет. Последовало еще более неожиданное уточнение: «А можно сделать так, чтобы был?»
Поняв, что дело нешуточное, я уже серьезно доложил Гусману, что от нас требуют визажиста. Тот ответил, что из Москвы никого, конечно, специально не повезет, и распорядился найти на месте.
Слава Богу, мне хватило ума не искать самому, а обратиться в Центр иностранной прессы Госдепартамента. Собственной штатной визажистки у них не нашлось, но проверенную в деле внештатницу Хуаниту мне рекомендовали. Ее я и нанял, убедившись только, что расценки не выходят за пределы разумного.
Хотите верьте, хотите нет, но Хуанита гримировала перед интервью и Гусмана, и самого Обаму. Она, кстати, была темнокожей, как и президент США, так что ей это было достаточно сподручно.
Почему так вышло, я не знаю и не понимаю до сих пор. Гусман, наделенный более богатой фантазией, позже утверждал, что Мишель Обама уволила из-за чего-то свою постоянную помощницу-стилиста.
Возможно. Я не проверял. Я только очень жалею — и не раз говорил об этом Гусману, — что нам не хватило тогда интуиции и смекалки просчитать ситуацию до конца и привезти собственную Хуаниту из Москвы. На всю жизнь сделали бы человеку профессиональную репутацию и рекламу.
Но мы просто были уверены, что подобного не может быть. Потому что не может быть никогда.
А за следующую историю я всегда буду признателен Обаме лично. Потому что она касается не столько меня самого, сколько моего сына Вани.
Обычно я ходил на Рождественские приемы в Белый дом с женой, однажды водил туда старшую дочь, уже взрослую. А в 2009 году взял с собой на елку Ваню, которому было тогда восемь лет.
В очереди на фотосессию я его спросил, о чем он собирается поговорить с президентом (гостей всегда размещают по бокам: мужчин — рядом с хозяйкой, женщин или детей — с хозяином).
Ваня буркнул, что мама не велела ему ничего говорить и что он просто вежливо поздоровается. Я принялся за уговоры: дескать, случай редкий, а может, и уникальный. Надо бы все-таки что-нибудь спросить: скажем, не знаком ли часом президент с Дедом Морозом и как у них в Белом доме обстоят дела с подарками.
Сын обещал подумать, а потом, уже на подходе к залу для фотографирования, вдруг сказал: «Мне интересно, хочет ли Обама попасть на деньги». «Это как?» — удивился я. Он объяснил, что рассматривал портреты американских президентов на долларовых банкнотах разного достоинства и вот теперь интересуется, хочется ли Обаме попасть в их число.
Вопрос мне очень понравился, и я посоветовал Ване обязательно его задать. Потом нас завели в зал, я сказал пару дежурных поздравительных фраз первой леди, выслушал ее столь же формальный ответ и только после этого сосредоточился на том, что происходило на соседнем фланге.
Оказалось, что Ваня — видимо, для перестраховки — завел-таки разговор про Деда Мороза. И Обама ему как раз объяснял, что лично он с Санта-Клаусом не встречался, но зато пишет ему по электронной почте.
Каждой паре при фотографировании уделяется от силы секунд 10–15. Наше время истекло, пора было откланиваться. Но я взмолился: «Господин президент, это он вам мой вопрос задал, который я ему подсказал. А у него свой есть, гораздо лучше».
Ваня спросил про деньги. И вот тут вообразите картину маслом. Обама присел на корточки, чтобы быть со своим маленьким гостем на одном уровне, и совершенно серьезно ответил: «Видишь ли, тут дело такое. На деньги помещают тех, кто уже умер. А я вроде пока еще умирать не собираюсь. Так что с этим придется повременить».
Вообще-то любые контакты на приемах по умолчанию происходят в режиме «не для печати». Но тут я отыскал пресс-секретаря Белого дома Роберта Гиббса и сказал, что у меня есть история про президента, которую я непременно хочу написать. Он сначала нахмурился, но, выслушав наше с Ваней объяснение, сменил гнев на милость.
В общем, как я люблю повторять, и президенты — тоже обычные люди. Как правило, приятные в личном общении: вежливые, отзывчивые, с чувством юмора. И не вина их, а скорее беда, что «переходить на личности» им, как правило, некогда. В обычных для них ситуациях судьбы и заботы конкретных людей заслоняются общими принципами и политическими соображениями.
Многие из них и сами это понимают, и стараются так или иначе компенсировать нехватку прямой «обратной связи». В России у нас, например, стали традицией многочасовые «прямые линии» с президентом Путиным.
В Америке такой традиции общения с народом в формате «вопрос-ответ» сейчас нет. Но вот Трамп придумал собственный способ прямой связи с избирателями — через Twitter. И прекрасно «общается» через эту соцсеть со своими персональными подписчиками, которых у него, между прочим, на момент написания этих строк более 84 миллионов.
А Обама, как он сам рассказывал, каждый день читал на ночь письма своих избирателей, а на некоторые из них и отвечал. Ему специально составлялись подборки таких обращений.
Я, кстати, несколько раз пытался узнать, включались ли в эти подборки и письма из-за рубежа, но ответа почему-то так и не добился. Люди в президентской пресс-службе, которых я об этом спрашивал, то ли действительно не знали, то ли не хотели говорить. Но у меня сложилось впечатление, что зарубежной корреспонденции скорее всего не было.
Однажды я даже сам пытался восполнить этот пробел. Предложил своей знакомой даме, работавшей директором московской средней школы, чтобы ее старшеклассники написали письма Обаме, а я бы их выборочно перевел и доставил в Белый дом.
Но собеседница — заслуженная немолодая женщина — замахала на меня руками и популярно объяснила, скольких согласований потребовала бы подобная инициатива. Так что я от идеи тогда отказался.
А теперь, при очередном затяжном обострении американо-российских отношений, уже и сам не мог бы ее реализовать. Хотя как раз сейчас, может быть, и хорошо бы начать танцевать «от печки» — с самых элементарных, наивных и жизненных «детских» вопросов о том, почему же нам все-таки никак не удается поладить.
Между прочим, такой прецедент у нас уже был. Это известная история американской школьницы Саманты Смит, которая в 1983 году написала советскому лидеру Юрию Андропову письмо о необходимости беречь мир и удостоилась ответа на свое обращение.
Я помню то время и понимаю, почему даже дети боялись войны. Рейган в том же году назвал СССР «империей зла», США приступили к развертыванию своих ракет в Европе, а Андропов встречно объявил, что на Америку будет нацелено больше ракет на советских подводных лодках. Сейчас, кстати, все идет к тому же.
Но тогда у меня точно мороз пошел по коже — отчетливо помню это свое ощущение, инстинктивную реакцию на уровне первой сигнальной системы. Помню, однако, и как позже страх отступил: пять лет спустя, гуляя вместе с Горбачевым по Красной площади, Рейган публично отказался от эпитета «империя зла».
Конечно, у нас это объясняют уступчивостью последнего советского лидера, граничившей, по мнению наиболее непримиримых критиков, с предательством национальных интересов. Но как бы то ни было, из всех президентов США на моем профессиональном веку Рейган пока остается единственным, при ком в американо-российских отношениях ледяная враждебность сменилась надеждой и потеплением, а не наоборот.