Глава 12. Технологии жизни. Жадность и счастье
Профессия искажает взгляд. Глаз репортера-тассовца привычно выхватывает из череды событий те, которые годятся на ленту, то есть могут быть преподнесены либо как новости, либо как наглядная иллюстрация к хронике текущих событий.
При этом порой не видишь леса за деревьями. Забываешь о принципе американского генерала и президента Дуайта Эйзенхауэра, советовавшего в потоке «важных и срочных» дел и забот все-таки обязательно оставлять время и на «важное, хоть и не срочное». А вот тем, что «не важно и не срочно», стараться вовсе не заниматься.
При мне об этом напоминал в Вашингтоне Дональд Рамсфелд — бывший шеф Пентагона и завзятый афорист. Помните его фразы про «новую» и «старую» Европу или про то, что «неизвестное» в стратегических планах и расчетах может само по себе быть как «известным», так и «неизвестным»?
Задним числом я корю себя за то, что за четверть века в США успел сделать совсем не все, что стоило бы. Скажем, на промышленных предприятиях разного профиля бывал с пресс-турами, а вот у фермеров ни разу не гостил. Да и вообще об «одноэтажной Америке» судил по большей части «вприглядку».
Поэтому и на вопросы о том, «ладно ль за морем иль худо» и каковы американцы в реальной жизни, до сих пор отвечаю с большими оговорками. А то, что успел обдумать и написать на эту тему, называю для себя лишь штрихами к психологическому портрету своих американских друзей.
12.1. Люди, не живущие «на авось»
На идеально ровном искусственном газоне футбольного поля в вашингтонском школьном дворе немолодой лысоватый дядька обучал двух старшеклассниц навыкам обращения с мячом. Тренировка была явно «самодеятельной», но выглядела при этом вполне профессионально. Все были в спортивной форме и под палящим солнцем битый час настойчиво и методично отрабатывали технику дриблинга, игры в пас, отбора мяча. Я гулял неподалеку с маленьким сыном, изредка посматривал в их сторону и думал, что воочию наблюдаю едва ли не главный «секрет» американских успехов не только на спортивных площадках, но и вообще в жизни.
Заключается он, на мой взгляд, в организованном, упорядоченном, если угодно — технологичном подходе к любому делу. Чтобы знать, как правильно действовать, американцы этому учатся, а главное — неукоснительно применяют затем на практике это самое свое «ноу-хау» в виде отработанной последовательности шагов. В этом смысле их жизнь напоминает такие их прорывные успехи в организации производства, как промышленный конвейер или современные информационно-компьютерные технологии.
Конечно, подход этот с виду настолько самоочевиден, что при попытке его обсуждать американцы искренне поражаются: «А у вас разве не так?» «Так, да не так», — отвечаю я и думаю о попытках «перескакивать» целые этапы исторического развития при «строительстве социализма» в бывшем СССР или об экономических структурных реформах, которые мы все никак не доведем до ума и в современной России.
Это все политика, возразят мне, а на бытовом уровне отношение к жизни у всех примерно одинаковое. Опять же — и да, и нет, отвечу я и вспомню, как в дорожном разговоре со случайными американскими попутчиками — супружеской парой примерно моих лет — упомянул, что ничего не принимаю от застарелой гипертонии, поскольку, мол, от судьбы не уйдешь. «Какой нелепый фатализм!» — вслух воскликнула собеседница. «Какая возмутительная безответственность!» — услышал я в ее тоне.
Американцы не живут «на авось». Само это слово отсутствует в их лексиконе, оно им неизвестно и чуждо, как и стоящее за ним понятие. Они сознают и умеют отстаивать свои личные интересы, понимая, что никто другой за них этого не сделает. Они ставят цели и стремятся последовательно, шаг за шагом их достигать. А между прочим, один мой американизированный приятель, преподающий последние годы в престижном московском вузе, утверждает, что и у сегодняшнего поколения российских студентов практически нет привычки к планированию собственной жизни и карьеры на несколько лет вперед, постановке перед собой мало-мальски реалистичных задач.
Молодые американцы, конечно, тоже бывают и безответственными, и наивными. Да и финансовая грамотность у них нередко хромает. Помню рассказ знакомой, жившей на военной базе близ Вашингтона: ее юная соседка, поссорившись с мужем, схватила в охапку грудного ребенка, побросала вещи в дорогую машину, купленную в кредит, и рванула через всю страну к родителям.
«Чем она собирается жить и как погашать кредит, — уму непостижимо, — резонерствовала знакомая, которая, по ее словам, пыталась до этого по-соседски вразумлять юную особу. — Хоть бы курсы для них какие-нибудь устраивали по семейному бюджету и вообще домоводству! Она ведь, кажется, вообще не понимает, что такое кредит, из-за которого эта машина станет им втридорога».
На самом деле американские недоросли почти наверняка все же лучше ориентируются в вопросах личного финансового планирования, чем их российские сверстники, — хотя бы в силу того, что заокеанская система высшего образования всегда была и остается платной и включает студенческие займы. В сегодняшней Америке это крайне болезненная тема: расплачиваться по таким кредитам приходится чуть ли не до седых волос. Между тем, по общему мнению специалистов, нынешнее молодое поколение — чуть ли не первое в истории страны, которое в материальном отношении уже живет и дальше будет жить хуже собственных родителей.
«Время — деньги», — говаривал один из отцов-основателей США Бенджамин Франклин, изображенный позже на стодолларовых купюрах. Теперь его благодарные соотечественники обращаются со временем так же аккуратно и расчетливо, как с деньгами.
Меня как-то раз оштрафовали за непристегнутый ремень безопасности, и по совету самого полицейского я обратился в суд, чтобы попробовать скостить штрафные баллы. Разбирательство состоялось… через полгода. К моему удивлению, мы с ним оба явились в суд точно в назначенный день и час, и все вышло так, как он говорил. Кстати, не приди он тогда, штраф бы вообще скостили. Втайне я слегка на это рассчитывал.
Конечно же, расписана американская жизнь и по пунктам служебных инструкций. Всякому, кто сдавал в США экзамены на водительские права, снимал жилье или записывал ребенка в школу — да хотя бы даже просто получал визу для въезда в Америку, — известно, что соблюдаются эти инструкции неукоснительно, без скидок на какие бы то ни было обстоятельства или просьбы войти в положение. Другое дело, что в рамках тех же инструкций дорожный патруль в США вполне может выписать за нарушение правил не штраф, а только предупреждение.
И, конечно, даже речи быть не может о том, чтобы попытаться договориться с полицейским на месте, за наличный расчет. Историю про то, как заезжий кавказец пытался всучить взятку сначала патрульному, который его задержал, а потом и судье (причем из тех же изъятых у него при задержании денег), я в свое время слышал по нью-йоркскому радио, как невероятный до анекдотичности пример человеческой глупости. Каковым, собственно, она и была.
Впрочем, то, что борьба с коррупцией тоже во многом сводится к внедрению правильных форм и методов общения между населением и представителями власти, — давно не новость. Опыт США поучителен не столько знанием этих технологий, сколько опять же тем, что они реально соблюдаются.
Кстати, упорядоченность, регламентированность жизни в Америке по определению означает наличие множества ограничений (хрестоматийный, растиражированный кинематографом пример — запрет открыто распивать спиртное в общественных местах, включая парки). Впервые сталкиваясь в США с различными запретами, приезжие часто диву даются: и это самая свободная страна в мире? Но на самом деле противоречие мнимое: сами американцы воспринимают эти правила не как посягательство на свою свободу, а как разумное и сознательное самоограничение ради общего блага.
Вспоминая о чудовищных терактах 11 сентября 2001 года, я уже рассказывал, как в пригородные жилые районы из центра Вашингтона устремились в тот день потоки машин. На дорогах были пробки, но не было хаоса. Никто не пытался прорваться вперед других по обочинам, не говоря уже о встречных полосах, не создавал помех для машин полиции, скорой помощи, пожарных. Перед лицом общей большой беды люди особенно остро ощущали необходимость поддержания порядка.
Да и не в столь драматичных, а в самых заурядных бытовых обстоятельствах показательно поведение американцев в очередях. «Хвосты» в присутственных местах или, скажем, крупных торговых центрах в США тоже бывают порой «километровыми». При этом ни занимать очередь и надолго отлучаться, ни тем более пристраиваться к знакомым не принято. Попытаться пройти без очереди (если это заведомо не предусмотрено правилами — например, для стариков, как в собесе) никому и в голову не приходит. Люди спокойно и терпеливо ждут, не закатывают глаза при чужих заминках у заветного окошечка или кассы и тем более не скандалят.
Вообще, при общении с окружающими главный принцип — «не переходить на личности» и тем более не доводить дело до персонального «выяснения отношений». Если в многоквартирном доме соседи ночью шумят и мешают спать, никто не барабанит в потолок или по батарее. Звонят сразу консьержу, а то и в полицию. Нередко помогает — тем более, что обязанности жильцов, как правило, прописаны в арендных договорах куда подробнее, чем их права.
В целом, конечно, вся американская «технология жизни» покоится на законах. На высшем государственном уровне это знаменитая конституционная система «сдержек и противовесов» между различными ветвями власти, а также между федеральным центром и штатами. Этот же гибкий и действенный защитный механизм предохраняет страну и от «перегибов» в области социального и экономического экспериментирования. Особую роль — своего рода «правового ОТК» — играют американские суды.
Кстати, одной из самых памятных для меня профессиональных удач за все время работы за океаном было интервью, которое я взял в 2003 году у члена Верховного суда США Антонина Скалиа. Он и при жизни считался своего рода «иконой» для консервативных сограждан, а после смерти, можно сказать, был окончательно политически «канонизирован». В моей практике это был, наверное, единственный случай, когда человек согласился на беседу, предварительно убедившись, что текст предполагается печатать в России, но не в США.
Он мне тогда сказал, что, на его взгляд, в американской конституции главное — не Билль о правах, включая гарантии свободы слова, вероисповедания, собраний и печати и т. п., а разделение ветвей власти, то есть те самые «сдержки и противовесы». «В советской конституции прав было записано больше, чем у нас, — заявил американский юрист. — [Но] не случайно ведь у слова „конституция“ есть и второе значение — строение, структура. Структура советского государства предусматривала сосредоточение власти в руках одной партии. При этом любой билль о правах бесполезен…»
В Америке же, как я не раз убеждался, суды реально независимы и нередко поступают наперекор желаниям исполнительной власти. А законы помимо всего прочего задают рамки для инноваций, продиктованных стремлением к личной и общественной выгоде. Залогом и главным мерилом успеха — политического, коммерческого, творческого — служит его социальная востребованность. Между прочим, это позволяет общественности и прессе США нередко без тени иронии именовать выборных политиков «наемными слугами народа». Те отчасти и сами себя так воспринимают.
Как пример независимости судов расскажу хотя бы в двух словах о деле Азизы Мирзоевой. Ее в 2011 году задержали в Германии и затем выдали в США по требованию бывшего мужа, сотрудника международной организации, с которым они при разводе не поделили детей. Азиза была родом из Средней Азии, но имела российское гражданство; наши дипломаты ей помогали, я ездил к ней в тюрьму в пригороде Вашингтона и писал о ее деле.
По настоянию американской прокуратуры, обвинявшей ее в… похищении собственных детей, она полгода провела за решеткой. Но суд жестко пресек этот беспредел. Дело для нее закончилось тогда штрафом в 200 долларов за мелкое административное правонарушение, схожее по тяжести с превышением скорости на дороге. И даже судимость была с нее снята.
Американцы гордятся своими технологиями и охотно предлагают их «на экспорт»: коммерческие — в прямом, а общественно-политические — в переносном смысле. При этом они, разумеется, рекламируют свой «товар», но надо признать, что он и без того пользуется спросом в мире. Тут можно вспомнить и избирательные политтехнологии, и всевозможные «лучшие практики» ведения бизнеса, и те же «12-шаговые» программы избавления от различных вредных зависимостей, о которых я тоже упоминал.
А промышленные инновации в США даже крадут, хотя практика показывает, что без сопутствующей «технологии внедрения» в виде необходимых экономических и правовых условий они нередко остаются лежать у похитителей мертвым грузом. Наоборот, их лучшие собственные разработки норовят «утечь» туда, где нужные условия налицо.
Кстати, отвечу заодно и еще на одно распространенное недоразумение. Многим кажется, будто «роботоподобное» соблюдение американцами всевозможных инструкций и предписаний свидетельствует об их «зашоренности» и чуть ли не узколобости, во всяком случае, отсутствии творческой фантазии. Я же склонен думать, что творческая мысль в Америке бьет ключом, но только там, где это уместно и необходимо, то есть опять-таки технологично.
Одно дело — изобретение и разработка нового лекарства. На этом этапе можно и нужно выдумывать, экспериментировать, творить. И американцы — мировые лидеры и по инвестициям в медицинские и прочие НИОКР, и по отдаче от них.
Совсем другое дело — внедрение и употребление лекарств. Я хочу, чтобы мой врач был в курсе новейших разработок, но при этом умел и правильно, строго по назначению, их применять. Я буду только приветствовать такой педантизм и решительно возражать против импровизаций. И меня радует, что американцы, насколько мне известно, придирчиво проверяют новые медицинские препараты.
Означает ли все вышесказанное, что за океаном достигнут некий «технологический идеал» организации общественной жизни? Разумеется, нет. Там имеется масса системных недостатков — и скрытых, и очевидных. Достаточно вспомнить, что США делают лишь первые шаги, да и то неуверенные, к системе всеобщего гарантированного медицинского обслуживания населения. Все воочию убедились, как грозно и болезненно это им аукнулось во время борьбы с пандемией COVID-19. Притчей во языцех во всем мире служит и архаичная, непрямая и крайне сложная система американских выборов.
Лично мне претит и принятое в США изготовление «поточным методом» политологических книг и статей. Наверное, авторам и издателям «злоба дня» позволяет обеспечить дополнительный спрос. Но читателей идеологическая «штамповка» зачастую раздражает легковесностью, бездоказательностью, а то и откровенной конъюнктурностью.
Наконец, общеизвестно и то, какую злую шутку сыграли с американцами изощренные финансовые технологии, внедрявшиеся в недавнем прошлом на Уолл-стрит. Долгое время казалось, будто они позволяют создавать деньги практически «из воздуха», принося колоссальные барыши не только профессиональным финансистам, но и рядовым обывателям-инвесторам.
Вот тогда-то, кстати, многие в США все-таки не устояли, судя по всему, перед искушением положиться на авось — например, приобретая в рассрочку жилье явно себе не по карману на кабальных, как позже выяснилось, условиях. Скорее всего, не случайно это совпало с общим периодом эйфории в Америке по случаю «победы в холодной войне».
В целом социальный идеал, наверное, вообще недостижим — во всяком случае, как результат. Скорее, это процесс: неуклонное поступательное улучшение условий жизни. Ведь даже чисто теоретически «технологию успеха» представить себе можно, а «технологию счастья» — нет. Американцы при всем их показном оптимизме никогда не казались мне особо счастливыми и беззаботными людьми.
12.2. Почему американцы не умеют быть счастливыми
Осенью 2010 года известная американская исследовательница истории и культуры России Сюзан Мэсси перешла из англиканства в православие. Мне это дало удобный повод расспросить ее о жизни и о том, что подвигло ее на смену конфессии.
Мэсси родилась в 1931 году в семье швейцарского дипломата в Нью-Йорке, но почти вся ее жизнь связана с Россией и, в первую очередь, с Санкт-Петербургом. В этот город она, по ее словам, влюбилась с первого взгляда в далеком 1967-м. Тогда они с мужем работали над книгой о последнем российском самодержце «Николай и Александра», ставшей впоследствии мировым бестселлером.
Позже Мэсси написала фундаментальный труд «Страна жар-птицы: краса былой России», который переиздается в США уже четыре десятилетия. Все это принесло ей известность, благодаря которой на заключительном этапе холодной войны между Востоком и Западом она консультировала президента Рейгана.
Если верить Сюзан, именно она научила его тогда русской пословице «доверяй, но проверяй», вошедшей с его легкой руки не только в политический лексикон, но и в обиходную речь американцев. Я во всяком случае слышал однажды эти слова в бытовом контексте от одного из своих знакомых.
К принятию православия Мэсси, по ее признанию, привела вся жизнь. Она и прежде бывала в церкви в России едва ли не чаще, чем у себя дома в Америке. И в нашем разговоре вспоминала, например, как присутствовала на первой Рождественской литургии в возрожденном московском храме Христа Спасителя 7 января 2000 года. А окончательное решение приняла для себя после воссоединения в 2007 году зарубежной Русской православной церкви с Московским патриархатом.
Православие, по словам американки, научило ее помимо всего прочего правильно относиться к жизненным испытаниям. «Русские знают, как встречать страдания лицом к лицу», — сказала она, вспоминая о том, как именно русский православный приход в США помог ей в свое время пережить трудности, связанные с тяжелой болезнью сына — гемофилией. В дальнейшем ее сын стал священником англиканской церкви.
Главной в своей жизни наградой Мэсси считает орден Данко, изготовленный для нее российскими детьми, больными гемофилией, которым она в прямом и переносном смысле помогала стать на ноги. А лучший комплимент она, по ее словам, услышала, когда ее назвали человеком «со швейцарскими мозгами и русским сердцем».
Рассказ Сюзан заставил меня задуматься о том, что американцы, пожалуй, действительно не очень-то стойко переносят жизненные невзгоды. Ведь то, что во внешне благополучной и беззаботной американской жизни у многих возникают проблемы с психикой, — как говорится, медицинский факт.
Тема эта, мягко говоря, не новая. Еще одна из классических работ Дейла Карнеги, вышедшая в свет в 1948 году, называлась «Как перестать тревожиться и начать жить». Можно вспомнить и параноидальный черный юмор Джозефа Хеллера, автора знаменитых романов «Уловка-22» и «Что-то случилось».
За океаном сохраняется устойчивый спрос на услуги психотерапевтов. Американские ассоциации психологов (практиков и исследователей) насчитывают около 150 тысяч (!) членов и гордо именуют себя крупнейшими в мире. По словам русского американца Евгения Зубкова, профессионального врача той же специальности и моего друга, вся эта система вполне функциональна и существенно повышает качество жизни населения США.
Тем не менее споры вокруг психического здоровья нации в Америке полностью не утихают никогда, а особенно обостряются после криминальных массовых расстрелов. Так, после бойни 2012 года в начальной школе «Сэнди-Хук» в штате Коннектикут (я о ней упоминал, когда рассказывал о президентстве Обамы) общенациональная газета USA Today писала, что «разобраться с поломанной системой психиатрической помощи в стране будет, возможно, еще труднее, чем с оружием».
Она напоминала, что сторонники этой системы изначально боролись за ее гуманизацию — для того чтобы людей не заточали в лечебницы против их воли, что прежде практиковалось «десятилетиями». В итоге, однако, «маятник качнулся слишком далеко назад», и теперь достаточным основанием для принудительного лечения признается разве что прямая физическая угроза для жизни и здоровья самого больного или окружающих. Эмоциональный или психологический риск берется в расчет лишь в трети штатов. К тому же количество психиатрических коек в стационарах в пересчете на душу населения сократилось до уровня… 1850 года.
Последнюю цифру USA Today взяла тогда у общественной организации «Центр агитации за лечение» (Treatment Advocacy Center). Теперь я посмотрел ее справки и убедился, что положение продолжало ухудшаться. По состоянию на март 2020 года в США насчитывалось примерно 8,3 млн граждан в возрасте 18 лет и старше, страдающих тяжелыми психическими заболеваниями. Из них около 3,9 млн человек лечения не получали. Количество психиатрических койко-мест уменьшилось за неполные десять лет еще как минимум на 13 %.
Согласно той же статистике, приблизительно 170 тысяч тяжело больных американцев — бездомные. Примерно 383 тысячи нуждающихся в лечении находятся в местах лишения свободы. До половины массовых расправ в США совершаются людьми с серьезными расстройствами психики.
Тихо помешанных бездомных я и сам регулярно встречал на вашингтонских улицах. И все же многие годы психическая неуравновешенность как системная проблема как-то не вязалась у меня в голове с внешним обликом Америки и американцев — спокойных, сильных, уверенных в себе. Считающих свою страну «единственной незаменимой державой в мире».
Развеиваться эта иллюзия начала, как ни странно, во дворе вашингтонской начальной школы, где учился мой сын (как раз там я наблюдал и футбольную тренировку, с которой начал разговор о «технологии жизни» в США).
Располагалась школа в престижном посольском районе американской столицы, детишки были как на подбор благополучные и хорошо воспитанные. И потому регулярно всплывавшая в родительских беседах тема детских психологических проблем — и с учебой, и с поведением — поначалу казалась мне лишь случайным диссонансом. А когда стало ясно, что она уж что-то слишком часто повторяется, закралось даже сомнение, не плод ли это мнительности взрослых, включая даже врачей, ставящих диагнозы и назначающих лечение без особых оснований, в порядке перестраховки.
Однако те же кровавые драмы, в которых и преступниками, и жертвами нередко становятся дети, вынуждали серьезно относиться к любым возможным объяснениям. Ведь стреляют-то и в самом деле не стволы, а люди — в этом даже «оружейное лобби» США при всей своей оголтелости совершенно право. А когда я наконец обратился к специалистам, сразу выяснилось, что с душевным здоровьем у подрастающего поколения в США действительно не все ладно.
Так, психолог из Пенсильвании Тамар Чански, написавшая несколько книг на эту тему, обрушила на меня «ошеломляющую», по ее собственному определению, статистику распространения депрессии у детей и подростков. Как она утверждала, в любой данный момент симптомы депрессии проявляются у 10–15 % юных американцев. Клиническая депрессия диагностируется примерно у 3 % детей; среди подростков показатель вчетверо выше. Самыми быстрыми темпами депрессия распространяется… среди дошкольников; состояние более миллиона из них считается клиническим.
Беседовали мы с Тамар сразу после трагедии в «Сэнди-Хук», но с тех пор положение опять-таки ухудшилось. В январе 2020 года New York Times напечатала очередной комментарий о «психиатрическом кризисе» в рядах подрастающего поколения в США. В публикации указывалось, что уровень депрессии среди американских тинейджеров (13–19 лет) подскочил за период с 2007 по 2017 год почти на две трети.
Одновременно показатели самоубийств в возрастной категории от 10 до 24 лет выросли более чем наполовину. Во всех подгруппах, включая младшую (10–14 лет), суицид стал второй по частоте (после несчастных случаев) причиной смерти юных американцев. С особой тревогой специалисты отмечали, что впервые за все время наблюдений начал сокращаться гендерный разрыв по числу самоубийств между юношами и девушками.
Пытаясь понять, почему «США и другие развитые страны — одновременно и самые богатые экономически, и самые нищие по показателям депрессии и других душевных недугов», Чански в своей книге задавалась вопросом о том, не разные ли это стороны одной и той же медали. «Не могут ли те ожидания и нагрузки, которые налагаются на нас стремлением к все большей и большей материальной безопасности, мостить для нас путь к большему стрессу, тревоге и депрессии?» — спрашивала она.
И тут же сама себе отвечала: «Наша конкурентная культура, питаемая капитализмом и рекламой, создает у нас ощущение внутренней опустошенности и тревоги, и мы заполняем эту пустоту все новыми и новыми вещами. И если судить по лозунгу на борту грузовичка, доставляющего оборудование на детские игровые площадки, дети наши тоже вовлечены в эту „крысиную гонку“». Вот этот лозунг: «У моего ребенка воображение больше, чем у вашего!»
Внешне все это, разумеется, может восприниматься (в том числе самими родителями) и преподноситься, как свидетельство неусыпной заботы о детях. По сути же говорит скорее о потребительском отношении к ним. Проявляться такое отношение может по-разному, в том числе и в достаточно уродливых и жестоких формах. Примеры известны и в США, и в других странах, где американцы усыновляют детей.
Между прочим, когда Россия в 2012 году приняла «закон Димы Яковлева», в хоре возмущенных откликов в США мне попался пусть и крошечный, но все же намек на самокритику. Расписав на несколько страниц кошмары, которым юные россияне подвергаются порой у себя на родине, автор-американка Кэтрин Фицпатрик выразила твердую уверенность в том, что в США этим детям было бы куда лучше, но при этом все же добавила: «Но американские семьи могут оказываться со своими проблемами в глубокой изоляции, а россияне, пусть и более склонные к насилию, больше заботятся друг о друге». Как сказал мне однажды русский писатель Зиновий Зиник (подданный Великобритании. — Прим. авт.): «В России бывает холодно, но в Америке — холоднее».
О том, что индивидуализм (а американцы — убежденные индивидуалисты) ведет к отчужденности, неискренности, холодности в отношениях между людьми, писано-переписано. Хотя на самом деле за него можно и заступиться.
Разве не он, например, лежит в основе человеческого достоинства? Ведь совесть и порядочность, любовь и сострадание коллективными не бывают. Это сугубо личные черты и чувства. А вот для равнодушия, безответственности, лицемерия, жестокости нет лучше ширмы, чем анонимный коллективизм. Помните анекдот о некрологе, подписанном «стаей товарищей»?
Есть вопрос, считающийся одной из загадок бытия: почему с хорошими людьми происходят плохие вещи? Но его ведь можно и перевернуть: почему номинально «хорошие» люди творят иногда нечто совершенно чудовищное? Коллективная ответственность в этой ситуации — та же ширма. Каждый должен отвечать за себя.
Не решаются голосованием вопросы научного знания. Только личной бывает искренняя вера. Общиной можно соблюдать обряды, но верит или не верит каждый сам. Так что мне скорее нравится в американцах стремление жить своим умом, собственными убеждениями.
Но при этом эгоцентризм в качестве краеугольного камня морали, по-моему, не только нелеп, но и опасен. Прежде всего, для самих носителей подобного «мировоззрения». Худшей помехи для того, чтобы жить счастливой и радостной жизнью, мне кажется, нельзя и придумать.
Помню, меня изрядно удивили итоги опроса о роли морали в жизни молодых американцев, проведенного в 2008 году группой специалистов Нотр-Дамского университета в штате Индиана. Представления о предмете исследования у его участников — юношей и девушек в возрасте от 18 до 23 лет по всей Америке — оказались, на мой взгляд, сродни… готтентотским.
Не то чтобы эти молодые люди как-то особо аморально себя вели. Просто они, по свидетельству организаторов проекта, написавших о нем позже целую книгу, вообще не очень отдавали себе отчет в том, что существуют некие универсальные этические нормы, не подлежащие сомнению в цивилизованном обществе. На просьбу привести пример моральной дилеммы, с которой им лично приходилось сталкиваться, две трети либо не могли ответить вовсе, либо описывали ситуации, не имеющие с моралью ничего общего, — наподобие вопроса о том, хватит ли денег снять приглянувшееся жилье.
Сильно колебались они и в вопросах разграничения добра и зла, за исключением разве что крайних случаев типа убийства или физического насилия. Все остальное, на их взгляд, по большому счету относительно и зависит в основном от личных предпочтений и вкусов, а не от каких-либо внешних авторитетов или «моральных кодексов». «Это дело личного выбора, — сказал один из опрошенных. — Человек сам для себя решает. Кто я такой, чтобы указывать другим?»
Классический вариант рассуждений готтентота, как известно, сводится к тому, что «когда я украл у другого корову, это хорошо, а когда корову украли у меня, это плохо». Современные американские Митрофанушки не слишком далеко от этого ушли. «Я бы поступал в зависимости от того, что, по-моему, может сделать меня счастливым, — признался один из них. — Кроме того, что я сам внутри себя чувствую, у меня нет других способов определиться с тем, как мне себя вести».
«Наверное, мои чувства определяют, что считать правильным, — вторила ему другая участница. — Но у разных людей чувства разные, так что за других я не могу говорить, что хорошо, а что плохо». Собственно, как признавались многие, они и за себя-то «не часто задумываются» на эту тему.
Авторы исследования определили лейтмотив общих настроений опрошенных как крайний моральный индивидуализм и релятивизм. Выходит, что у современных американцев мораль отчуждается от своих традиционных источников и опирается уже не на какие бы то ни было общие ценности, а на личные взгляды и вкусы конкретного человека, его персональное представление о том, что делает его счастливым. Для этого уже придумано даже наукообразное определение — «эмотивизм».
Понятно, что проблема системная: молодые люди в США думают и рассуждают так потому, что они так воспитаны. Ясно также, что подобный подход не внушает особого доверия к моральным устоям даже тех, у кого хотя бы с психическими тормозами все в порядке. И, наконец, очевидно, что властям страны стоило бы оглянуться на собственный народ, прежде чем «читать мораль» другим по поводу предполагаемых отступлений от «универсальных ценностей».
Хотя должен признать, что подобные аморальные проповеди эффективны. Лично присутствовал, например, в Москве на встрече с модным театральным режиссером, доказывавшим, что даже если речь в постановке идет, например, об убийстве, аудитории не надо ничего внушать: люди, мол, сами должны разобраться, что хорошо и что плохо.
Российский «творец» при этом упивался сознанием собственной неординарности и эпатажности. А по мне, его позиция — прямое заимствование и эпигонство. Тот самый заокеанский индивидуализм и релятивизм.
В 1776 году Декларация независимости США, написанная одним из «отцов-основателей» республики Томасом Джефферсоном, провозгласила неотъемлемыми, полученными от самого Всевышнего правами человека «жизнь, свободу и стремление к счастью». Тезис стал хрестоматийным, лег, можно сказать, в основу всего национального самосознания американцев и помог им со временем создать одну из самых могущественных мировых держав. Но при этом он, по-моему, постепенно ужался у большинства из них до подсознательной уверенности в том, будто им даровано Богом право не только на стремление к счастью, но и на самое счастье. А это уже совсем иное кредо.
Впечатление такое сложилось не только у меня одного. Живущая в США британка Рут Уиппман посвятила этому целую книгу «Америка на нервах: как наше стремление к счастью формирует нацию невротиков». Ранее она писала на эту тему в одноименном дискуссионном блоге America the Anxious, который несколько лет вела газета New York Times.
Помню язвительный комментарий, который положил начало дискуссии и из которого позже в основном и выросла книга. Уиппман озаглавила его афоризмом народного американского философа-самородка Эрика Хоффера о том, что «стремление к счастью — один из главных источников несчастья».
Прежде всего она тогда высмеяла привычку американских родителей утверждать, будто им «совершенно не важно», кем станет в жизни их отпрыск, «лишь бы тот был счастлив». «Непременный довесок к этой фразе — „в Гарварде“ — принято держать в уме, но вслух не произносить», — саркастически уточнила она, имея в виду престижнейший из американских вузов.
В целом, на ее взгляд, «счастье в Америке превратилось в „суперприз“ для сверхудачливых игроков», в «джокера» из карточной колоды, перебивающего любой другой козырь (ведь всегда можно вслух поинтересоваться: дескать, а «счастлив» ли Имярек при всех своих профессиональных достижениях и даже любимой семье?)…
По убеждению британки, «это маниакальное, целеустремленное, непрерывное стремление» к счастью — пример «типично американского» подхода к жизни, как постоянной изнурительной борьбе. И не столько вопреки этой «общенациональной крысиной гонке», сколько именно из-за нее «США, будучи богатейшей страной на свете, намного опережают других и по уровню нервозности: по данным ВОЗ, почти треть американцев в течение жизни имеет шансы приобрести те или иные проблемы с психикой», — утверждала она. И далее в том же духе.
Текст Уиппман вызвал тогда на сайте газеты бурную перепалку. В большинстве своем комментаторы были согласны с критикой, хотя отдельные аборигены и пытались ее оспаривать, в том числе со ссылками на «психосоматические показатели» нации, по которым они вроде бы не хуже других.
Всего, естественно, не перескажешь, но вот для примера пара реплик, выхваченных глазом из общего потока. ТМ из Нью-Йорка напоминал о совете Иммануила Канта стремиться не к счастью, а к тому, чтобы быть достойным счастья. А Мэтт из Коннектикута писал, что «если бы американцы в самом деле знали, что такое счастье, то наверняка уже нашли бы способ его упаковывать и продавать». По-моему, не в бровь, а в глаз…
И все же, на мой взгляд, в этой любопытной дискуссии имелся крупный пробел — тот самый, который подсказала мне Мэсси. По-моему, главное не столько в том, что американцы неспособны быть счастливы, сколько в том, что они, кажется, совершенно, органически не умеют переносить несчастье. И сильно мучаются от этого.
С той встречи я пытался для себя прояснить, действительно ли американцы не умеют «правильно» страдать. Разумеется, любой ответ на подобный вопрос заведомо может быть лишь субъективным и условным. Но подсказки заокеанская жизнь регулярно подбрасывала красноречивые.
Вот, например, говорил я как-то раз с местным знакомым, нашим бывшим соотечественником, о динамизме и изменчивости жизни в США и о внутренней готовности американцев к переменам. Дескать, чуть что — и они легко снимаются с насиженного места и отправляются, по пословице, искать, где лучше.
Мне это их свойство казалось очень симпатичным и даже завидным, но приятель вдруг спросил: «А ты в курсе, чего оно им стоит? Знаешь, под каким постоянным стрессом живет средний американец? Взять хотя бы такие наиболее очевидные страхи, как угроза потерять работу или катастрофически — не только в медицинском, но и в финансовом смысле — заболеть. Да у них, если что стрясется, трагедии разыгрываются почище шекспировских. С собой кончают, родных предают…»
Я бы, пожалуй, поспорил с чрезмерным сгущением красок, но осекся, поскольку вдруг вспомнил живой пример.
Много лет назад я познакомился, а потом и подружился с немолодой семейной парой, отчасти напоминавшей мне собственных родителей. Типичный американский средний класс: домик в пригороде, пара машин, приличная пенсия и другие льготы офицера-отставника в дополнение к текущему заработку. Отпуска в морских круизах, устроенные взрослые дети с собственными семьями.
А потом к ним пришла беда: старший сын заболел. Диагноз и прогноз надежд не оставляли. И они вдруг как-то все сразу с этим смирились.
Сам больной, которого я видел во время одной из ремиссий, сидел перед телевизором и смотрел невидящими глазами в экран. Отчетливо ощущалось, что он пребывает уже как бы в своем, недоступном для остальных измерении. Жена его неожиданно ушла из семьи, оставив двух сыновей-подростков. Отец — да простятся мне эти слова — беспокоился о стоимости лечения, даже при наличии медицинской страховки, и нескрываемо ждал развязки. А когда та наконец наступила, тему словно вычеркнули из разговоров, если и не из памяти…
Я не судил и не сужу своих добрых знакомых. Напротив — всем сердцем им сочувствую. Но, вынужден признаться, чуть-чуть и удивляюсь — словно бы ожидал от них чего-то другого. А чего — и сам не пойму. Ведь не надрыва же душевного, не показных страданий…
А вот для контраста теоретический экскурс в историю. К десятилетию терактов 09/11 издатель вашингтонского журнала The Globalist Стивен Рихтер подготовил серию эссе, в которых доказывал, что жить в страхе для американцев скорее норма, чем исключение. На его взгляд, атаки боевиков всего лишь восстановили «исторический средний уровень» страха для США.
В подтверждение он ссылался на опыт американских переселенцев-первопроходцев, которые «осваивали целый континент», отодвигали границу своего нового мира все дальше на запад, но при этом по сути постоянно шагали в пугающую неизвестность. Следующим примером служил «иррациональный ужас перед советской мощью и волна маккартизма в 1950-х годах». Наконец, уже практически к нашим дням относятся перегибы в реакции властей и общества на те же теракты 09/11, включая введение нового «цветового кода угроз», по сути способствовавшего нагнетанию панических ожиданий.
В этом же ряду, конечно, и экономические потрясения, и кризисы, вгоняющие людей в депрессию. О них Рихтер писал, что «довольно неплотно сотканная социальная страховочная сеть в США усугубляет подспудные страхи» людей и даже «усиливает „износ“ народа в его повседневном существовании».
Далее издатель The Globalist утверждал, что и корпоративная жизнь в США в основном подчинена даже не алчности, а именно страху, причем опять же не новоявленному, а вполне застарелому. В частности, по его словам, еще в конце 1980-х годов американский бизнес паниковал по поводу все большего «отставания от конкурентов» в Японии и Германии. Уже тогда в Америке происходили массовые увольнения «белых воротничков», управляющих среднего звена. То есть это отнюдь не только примета последних кризисов.
Рихтер полагает, что и астрономические оклады и премии топ-менеджеров в США — это по сути плата за тот же «постоянный страх», в котором они осознанно или неосознанно пребывают. По его убеждению, такая «чрезвычайно своеобразная форма проявления подспудных страхов» порождена психологией общества, нацеленного на «доведение до максимума личного материального благополучия». Именно поэтому, на его взгляд, в таком обществе считается справедливым лозунг «Победитель получает все».
Но как быть тем, кто не вписался в когорту «победителей»?
Почти половина американцев страдает от «финансовой импотенции». Такое предупреждение и именно в таких выражениях вынес на обложку своего майского номера 2016 года популярный и авторитетный в США журнал Atlantic. По его словам, это «тайный позор среднего класса» в Америке.
Основанием для неожиданного мрачного вывода, звучавшего, как сенсация, послужило тогда исследование Федеральной резервной системы США, выполняющей функции центрального банка. В частности, американцев спрашивали, как они покрыли бы в случае необходимости непредвиденный расход в 400 долларов. В ответ 47 % респондентов заявили, что им для этого пришлось бы занять денег на стороне или что-то продать, поскольку из своего кармана они выплатить такую сумму были бы не в состоянии.
«Кто бы мог подумать?!» — восклицал автор публикации Нил Гейблер. И тут же отвечал на свой риторический вопрос: «Я и мог бы. Поскольку я сам — один из этих самых 47 %».
Речь идет о журналисте, писателе и кинокритике, лауреате американских и международных премий, которому на тот момент было 65 лет и который принадлежал к верхнему слою среднего класса в США. Имел квартиру на Манхэттене в центре Нью-Йорка и детей, отучившихся в частных школах. Был автором пяти книг и сотен статей.
Но при этом, по его признанию, у них с женой совершенно не было сбережений, и им приходилось регулярно занимать деньги, чтобы «дотянуть до конца недели». Одалживались они, в том числе и у собственных взрослых детей. Причины, по словам автора, сводились к «личному выбору» в сочетании с «финансовой безграмотностью».
Гейблер писал, что поначалу стыдился своих трудностей и помалкивал о них. Дескать, «не делился даже с ближайшими друзьями, пока не осознал, что то же самое происходит с миллионами других американцев, причем отнюдь не только самых бедных».
«Согласно опросу ФРС и другим исследованиям, это происходит с профессионалами из среднего класса и даже людьми из высших слоев, — писал он. — С теми, кто на пороге выхода на пенсию, и с теми, кто только начинает жизненный путь. С выпускниками колледжей и теми, кто бросил школу. Это происходит по всей стране, в том числе и в местах, где меньше всего ожидаешь встретить подобные проблемы».
Гейблер подчеркивал, что старается «не терять надежды, даже будучи реалистом», но все же завершал исповедь на минорной ноте. «Оптимизм не отменяет того факта, что в заработках сохраняется застой, что уровень личных сбережений остается низким и что поддерживать уровень жизни, типичный для среднего класса, становится все труднее и труднее», — писал он.
И делал очередное горькое признание: «Хранить надежду уже не так легко, даже в нации мечтателей, целеустремленных людей и идеалистов. Многим из нас казалось, что мы просто попали на много лет в черную полосу. Но гораздо более вероятно, что это и есть наша жизнь».
Между прочим, публикация Гейблера наделала шума, но настоящей сенсацией в Америке не стала. И тому есть причины, о которых многие знают или догадываются, хотя вслух об этом обычно и не говорят.
Даже мне, наблюдавшему за тамошней жизнью со стороны, доводилось убеждаться, что за нарядным фасадом престижных вашингтонских пригородов не все благополучно. Тот же суицид — проблема все же в основном не молодежная. Главная демографическая когорта, которую он выкашивает в США, — белые мужчины среднего и старшего возраста. Которым, по словам одного моего знакомого из этих самых пригородов, «стыдно смотреть в глаза своим детям», поскольку тем, по всей видимости, придется в жизни еще труднее, а помочь им родители не в состоянии. Особенно когда наступает очередной экономический спад или того паче — кризис наподобие нынешнего, вызванного пандемией.
Проверяя личные впечатления в беседе со специалистом, я спрашивал Чански, чего, судя по ее практике, больше всего страшатся американцы. Она сказала, что ее взрослых пациентов одолевают в основном материальные заботы, в том числе о своих сбережениях, работе, здоровье, жилье.
Психолог также подтвердила, что постоянные перемены обостряют «ощущение нестабильности» и тем самым вносят в жизнь дополнительное напряжение. Другой источник стресса, достаточно известный и традиционный, — это зависть, постоянное сравнение себя с окружающими, пресловутое стремление к тому, чтобы собственная жизнь была «не хуже, чем у Джонсов».
Кстати, это выражение — прообраз современных мемов — родилось в начале прошлого века в Нью-Йорке. В New York World и других газетах несколько лет публиковалась серия популярных комиксов: Keeping up with the Joneses. Теперь этот механизм психологической зависимости от окружающих считается универсальным, но я бы сказал, что он все же по-разному проявляется в России и США. Если нас утешает, что «у других еще хуже», то американцам этого мало: им надо, чтобы у них было лучше, чем у остальных. То есть, условно говоря, мы оглядываемся на отстающих, а они тянутся за более преуспевающими.
Правда, к сожалению, глубоко изучить тему зависти в США я не успел, хоть и хотелось. Помню, как-то на сайте одного из солидных деловых изданий мне попалось выражение real estate porn; я заинтересовался, поскольку поначалу даже не понял, что это за «риелторское порно». Оказывается, имелось в виду вожделенное разглядывание чужих домов и поместий на фотографиях…
Наконец, еще один фактор риска — убеждение типичного американца в том, будто он в состоянии контролировать происходящее с ним и вокруг него. Чудеса современной техники — вроде мобильников, позволяющих решать множество вопросов дистанционно, — еще более усиливают это ощущение. Но когда оно пропадает, это может полностью выбить человека из колеи, поскольку, по свидетельству Чански, ее соотечественники «не умеют рассматривать события изолированно друг от друга», склонны сразу проецировать неприятности «на все, что они делают и чего ждут от будущего». По-русски это называется «у страха глаза велики».
На мой взгляд, последняя оценка, прозвучавшая в достаточно узком профессиональном контексте, дает ключ и к пониманию проблемы в целом. Если для жизни в США вообще характерен повышенный уровень нервозности и своего рода психический надлом, то, по-моему, главным своим корнем он уходит именно в эту иллюзию контроля.
Среднестатистический американец привык думать, что он хозяин своей жизни, что он может и должен ее контролировать. Когда — именно когда, а не если — жизнь доказывает ему его заблуждение, человек попадает в тупик. Без контроля, причем как можно более тотального, он не чувствует себя счастливым, а контроль, оказывается, невозможен.
Соответственно человек начинает ощущать себя «лузером», то есть неудачником. Ему кажется, будто из-за каких-то неподвластных ему причин — зачастую вполне заурядных и незначительных — рушится все его априорное «право на счастье». По словам Чански, рассуждает он при этом, как правило, примерно так: «Раз я несчастен, со мной что-то не в порядке. Нормальные люди так себя чувствовать не могут. И поделать с этим ничего нельзя. Так теперь будет всегда…»
Порочности подобной логики многие не замечают. Выводы, навязываемые самовнушением, представляются самоочевидными. Но смириться с ними, конечно, трудно. Не всем это удается.
Полагаю, кстати, что в этой же «проблеме контроля» коренится и одно из главных психологических различий между американцами и россиянами. По-моему, средний россиянин в целом гораздо меньше склонен чувствовать себя хозяином своей судьбы, и это, как ни парадоксально, идет ему на пользу. Помогает легче переживать даже серьезные невзгоды, не говоря уже о заурядных неприятностях.
У Высоцкого есть пронзительная строчка о том, что «пострадавшие — значит обрусевшие». Конечно, страданий сознательно не пожелаешь ни себе, ни другим. Но общенациональный и личный опыт страданий, уж поскольку он имеется, может быть драгоценен и целителен. Недаром, по церковным представлениям, страдание очищает душу. Ведь ровно об этом говорила мне и та же Мэсси.
На бытовом уровне нас с вами выручает всеобщее шутливое присловье: «А кому теперь легко?» (вот вам и равнение на отстающих). Но у американцев такой шутки нет. И вообще их мировоззрению подобный подход, кажется, чужд в принципе. «Вы вот задаетесь вопросом, как правильно страдать, — сказала мне Чански. — А у нас большинство ответит: да мы вообще не желаем страдать. Нету никакого „правильного“ способа. Этого вообще просто не должно быть».
Напоследок еще раз вернусь к тому, что в крайних случаях злоба и отчаяние выплескиваются в форме насилия по отношению к окружающим. В Америке, к ее большому несчастью, такое насилие, как правило, бывает вооруженным. Нередко — вооруженным до зубов.
Специалист из гарвардской школы общественного здравоохранения Мэтью Миллер, профессионально изучавший проблему, утверждает, что американцы как нация не так уж и склонны к насилию. По его словам, показатели насильственной преступности в США — средние для стран с высоким уровнем доходов. Дети в школах не отличаются повышенной агрессивностью. Уровень психических заболеваний в целом тоже сопоставимый.
«Вот что у нас действительно есть, так это ружья и особенно пистолеты, — говорит Миллер. — И показатели убийств с применением огнестрельного оружия на порядок выше, чем в схожих странах. В отличие от убийств с помощью ножей, бейсбольных бит и чего угодно другого. Так что мы не более склонны к насилию, чем остальные. Просто если уж дело до него доходит, мы стреляем на убой».
Вспомнил и выделил сейчас эти слова я только по одной причине. Америка как страна тоже вооружена до зубов. И к использованию оружия на международной арене относится примерно так же, как и у себя дома. А мы еще удивляемся, что США часто воюют…
12.3. Главная черта характера «народа-коммерсанта»
Когда Михаил Фридман и Петр Авен встречались однажды в Вашингтоне с американскими стипендиатами своей корпоративной программы двусторонних профессиональных обменов Alfa Fellowship, те в знак признательности подарили спонсорам бутылку вина. Недоуменно глядя на сувенир, Фридман не удержался от вопроса: «Это что ж, одну на двоих?»
Ему не стоило удивляться. Бережливость у американцев в крови. Сходите на экскурсию в Конгресс США, и вам расскажут, как при строительстве Ротонды — «символического и физического сердца» Капитолия, главного олицетворения всей американской демократии, — планировавшийся изначально барельеф на фризе под куполом был из экономии заменен фреской. Так что прав был первый зарубежный «биограф» США де Токвиль, еще прежде подметивший, что американцы — «народ-коммерсант», который «отказывается от украшений в архитектуре своих зданий и ценит только расчет и материальные преимущества».
Кстати, проницательный француз предупреждал, что материализм особенно привлекателен и как раз этим опасен для демократических народов, потому что при авторитарных режимах доступ к жизненным благам кастово ограничен. Американцы же первыми утвердили республиканский строй, снявший эти ограничения. Отличительной чертой его, по наблюдению де Токвиля, сразу стало массовое формирование среднего класса, провозгласившего высшей жизненной ценностью материальное благополучие.
Так «любовь к достатку стала господствующей чертой национального характера» американцев и обрекла их на вечные лихорадочные поиски кратчайшего пути к богатству, писал с оттенком высокомерия французский аристократ. Так закладывались основы пресловутого «американского образа жизни», превращенного пропагандой в «американскую мечту», — можно добавить спустя почти два века. Ну, или просто вспомнить расхожую цитату из «Брата-2» про Америку: «Здесь вообще всё просто так, кроме денег…»
Впрочем, иронизировать особо не над чем. Во-первых, у нас самих сейчас, по-моему, происходит перековка национального характера в том же духе. А во-вторых, американская республика за не такой уж долгий срок своего существования совершала рывок на передовые позиции в мире. И рывок этот, как показал в свое время знаменитый немецкий социолог и политэконом Макс Вебер, был во многом обусловлен протестантской моралью, включая трепетное отношение к деньгам: восприятие капитала, как своего рода дара Божия, который надлежит приумножать.
В подтверждение Вебер ссылался на авторитет таких людей, как уже упоминавшийся Бенджамин Франклин. Тот и по сей день считается в политической агиографии США «святым — покровителем» бережливости.
При этом современные последователи Франклина напоминают, что он никогда не был скуп, а напротив, всегда щедро отдавал свое время, силы и средства на благо общества. Рассказывая мне об этом, директор Центра изучения бережливости и щедрости при Институте американских ценностей в Нью-Йорке Барбара Уайтхед подчеркнула, что бережливость и жадность — по сути противоположные друг другу понятия.
Первое предполагает рачительное и долгосрочное использование всех имеющихся ресурсов (не только денежных, но и, например, природных) для своего и общего блага. Второе — близорукое стремление к сиюминутной и зачастую обманчивой личной выгоде. Кстати, в английском языке слово «процветать» (thrive) — производное от «бережливости» (thrift).
В целом, конечно, идейное наследие Франклина сослужило американцам хорошую службу. Но, как говорится, и на старуху бывает проруха. После окончания холодной войны им показалось будто они поймали золотую рыбку, способную выполнять любые их желания, и не смогли удержаться от соблазна.
В 2005 году, по данным социологического центра Пью, около 70 % американцев назвали жадность неотъемлемой чертой своего национального характера. Ни одно другое негативное качество столь же часто ими не упоминалось. Примечательно и то, что, согласно этому опросу, в зеркале собственного мнения американцы выглядели более жадными, чем в глазах других народов.
Кончилось это наваждение тогда разбитым корытом в виде «Великой рецессии» 2007–2009 годов. Чтобы удержаться на плаву, Америке пришлось залезть в астрономические долги (а Франклин долговую кабалу ненавидел). Поскольку кризис ударил не только по спекулянтам с Уолл-стрит, но и прежде всего по жилищному и ипотечному рынкам, множеству поверивших в миражи американцев пришлось чуть ли не в буквальном смысле возвращаться из купленных в рассрочку индивидуальных «хором» в прежние многоквартирные и прочие «землянки».
С тех пор в США стали быстро расти показатели голода, нищеты и имущественного неравенства. К концу рецессии каждый седьмой американец (около 43,6 млн человек), в том числе каждый пятый ребенок, были бедны. В это число входили более четверти всех афроамериканцев и треть темнокожих детей. Примерно 17 млн семей в стране жили впроголодь. (По состоянию на 2009 год официальным «уровнем бедности» в США признавался годовой доход — до вычета налогов — в размере 21 954 долларов на семью из четырех человек.)
Богатые между тем продолжали богатеть. В 2017 году журнал Forbes подсчитал, что трое толстосумов — Билл Гейтс, Джефф Безос и Уоррен Баффет — в общей сложности владели активами на 248,5 млрд долларов, а 160 миллионов их сограждан — всего на 245 млрд долларов. Таким образом, современные американские «три толстяка» оказались богаче… половины населения всей страны.
Не удивительно, что в ходе президентской предвыборной кампании 2020 года тема имущественного неравенства стала одной из ключевых. Независимый сенатор из Вермонта Берни Сандерс открыто поднял знамя «демократического социализма» не раз призывал к «революции» против «олигархической» системы власти в США ради восстановления социальной справедливости. Правда, один из его соперников, бывший мэр Нью-Йорка мультимиллиардер Майкл Блумберг, в ответ саркастически пенял ему на то, что «самый известный в стране социалист — сам миллионер и владелец трех домов».
Как бы то ни было, подавляющему большинству американцев сейчас не до жиру. Люди обеими руками держатся за имеющуюся работу, «уплотняются» на своей или родительской жилплощади, реже играют свадьбы и заводят детей, учатся в соседних колледжах, а не в далеких престижных вузах, меньше путешествуют, ходят по магазинам и ресторанам, целенаправленно освобождаются от долгов и гораздо осмотрительнее пользуются кредитом.
И при этом, по наблюдению обозревателя журналов Time («Время») и Money («Деньги») Дэна Кадлека, многие испытывают… облегчение от возврата к духовным истокам.
«Мы не просто сокращаем свои расходы, мы отвергаем материализм, — утверждает публицист, давно занимающийся темой личных финансов и написавший об этом не одну книгу. — Мы ставим безопасное будущее и такие подлинные ценности, как взаимоотношения с другими людьми и развитие собственной личности, выше прибыли. Мы поворачиваемся лицом к своей семье, своим соседям и спрашиваем, чем мы можем быть полезны не только себе, но и другим».
Подтверждением этих слов можно считать итоги опроса финансовой компании Northwestern Mutual, участников которого просили дать определение жизненному успеху. Почти девять из десяти американцев назвали главными слагаемыми крепкую семью, хорошие отношения с супругом или партнером.
Повышается и их общественная активность. Они всегда гордились тем, что их страна изначально росла от «корней травы», то есть низовых добровольных объединений. И исследования показывают, что в условиях кризиса низовые связи не распадаются, а, наоборот, крепнут.
В частности, социологи выяснили, что в кризисных 2008–2009 годах почти 58 % жителей США как минимум раз в месяц помогали соседям. Любопытно, что пожилые люди в возрасте «за 65» тратили на близкие их сердцу общественно полезные нужды почти вдвое больше остальных (свыше 700 долларов за год против примерно 400 долларов в среднем по стране).
Еще одна примета времени — изменение поведения богачей. В принципе американцы склонны гордиться честно нажитыми деньгами, но не пускать пыль в глаза. Вообще, по любопытному наблюдению де Токвиля, «пышный, блестящий разврат» характерен для сословных обществ, при демократии же богачи «удовлетворяются исполнением множества своих скромных желаний».
Современные американские олигархи шагнули по пути социальной ответственности еще дальше. Во всяком случае, попытались шагнуть. На излете Великой рецессии в 2009 году двое из «трех толстяков» — основатель компании Microsoft Гейтс и легендарный инвестор Баффет — призвали «коллег по цеху» передать на общественные нужды при жизни или сразу после смерти не менее половины своих богатств.
За десять лет инициированное ими «Обязательство дарителя» получило поддержку более 200 миллиардеров, в том числе таких известных, как Марк Цукерберг, Илон Маск и уже упомянутый Майкл Блумберг. Хотя в комментариях на эту тему задним числом звучат и ноты разочарования.
По свидетельству американской печати, сами Гейтс и Баффет теперь богаче, чем были до выдвижения своей инициативы. Число миллиардеров в США выросло с 404 в 2010 году до шестисот с лишним. В мире их теперь свыше двух тысяч.
Таким образом подавляющее большинство сверхбогатых людей призыв проигнорировали. Да и откликнувшихся часто критикуют за то, что их щедрость диктуется скорее стремлением «оптимизировать» уплату налогов нежели реальной благотворительностью.
Но все же даже критики признают, что инициатива Гейтса и Баффета была верным сигналом, шагом в правильном направлении. Она наглядно показала, что для крупнейших богачей массированная благотворительность может быть новым статусным символом. А у просто состоятельных людей в США, по словам того же Кадлека, модно стало ездить на машинах престижных марок, но моделей 3–4-летней давности…
Специалисты считают, что уроки «Великой рецессии» будут для американцев достаточно долгосрочными. А некоторые даже допускают, что след, оставленный в общественном сознании и подсознании населения США, может оказаться вообще неизгладимым.
«На наш взгляд, этот опыт будет переломным, — заявил управляющий директор компании Context-Based Research Group, изучающей поведение потребителей, Робби Блинкофф. — Люди окружены огромной массой вещей и сознают, что счастливее они от этого не становятся».
Уайтхед из Института американских ценностей уверена, что опыт Великой рецессии повлияет на ее ныне живущих соотечественников не меньше, чем драма Великой депрессии — на ее собственного отца, врача по профессии, до конца дней боявшегося, что «придется копать канавы».
Особенно уязвимо, по ее убеждению, молодое поколение, уже вынужденное на практике осваивать уроки бережливости. Она напоминает, что и антикризисные финансовые реформы властей страны также рассчитаны на далекую перспективу. В результате, на ее взгляд, «институты будут дисциплинировать людей».
Социологи подтверждают, что американцы делают выводы из случившегося. В опросе по заказу журнала Money 7 из 10 респондентов заявили, что у них меняются жизненные приоритеты, 9 из 10 сказали, что из-за кризиса стали по-новому распоряжаться деньгами, целых 94 % уверены, что такое отношение будет у них сохраняться и впредь.
Согласно этому же исследованию, почти 70 % американцев делают теперь покупки только в том случае, если в состоянии расплатиться за них наличными или дебитной карточкой. Три четверти придают большое значение увеличению сбережений.
Другое интересное исследование организовала страховая компания MetLife. По ее данным, около половины американцев убеждены, что в случае утраты работы от банкротства их будет отделять не больше месяца (эксперты считают, что подобный «запас финансовой прочности» в идеале должен быть годовым). Примерно половина респондентов заявила также, что не нуждается в новых крупных покупках, поскольку в принципе имеет все необходимое для жизни. В 2006 году доля таких ответов составляла лишь треть.
Что до жадности, от этого смертного греха люди, наверное, никогда полностью не избавятся. Присущ он и американцам, хотя Уайтхед, например, считает, что ее соотечественники отдают должное такой «буржуазной ценности», как бережливость, в основном на словах.
«На деле — в сравнении с немцами, французами, канадцами — мы скорее транжиры, чем скупердяи, — говорит она. — Мы ведь жаждем материального благополучия и считаем в душе, что имеем на него право… К тому же есть и финансовые институты, которые „помогают“ людям с ушами залезать в долги».
Именно на институтах, способствующих и мешающих развитию бережливости — от расплодившихся в США ростовщических ссудных касс до исчезающих маленьких местных банков, — сосредоточено основное внимание возглавляемого собеседницей центра. Она с улыбкой вспоминает, что когда в докризисные годы ее институт получил грант на эту работу, то многие со смехом спрашивали, зачем изучать «отжившую» тему. Позже ее с коллегами стали превозносить чуть ли не как «провидцев».
Заодно уместно вспомнить и о том, что в недавнем прошлом в Америке выходила и пользовалась большим успехом «Газета для прижимистых» (The Tightwad Gazette). Супружеская пара пенсионеров — Джим и Эми Дейсижин (Dacyczyn — фамилия украинского происхождения) — создали ее для дополнительного приработка, никак не ожидая, что их затея разрастется до тиража в 100 тысяч экземпляров и будет признана одним из лучших бизнес-проектов 1991 года.
На страницах своего издания Эми Дейсижин делилась в основном собственным опытом. Он у нее поистине уникален. Муж у нее служил электриком в ВМС США, заработок его не превышал 28 тысяч долларов в год. Другого источника доходов не было. Но зато была мечта — о большой семье и собственном доме.
Мечта осуществилась, потому что американка возвела бережливость в абсолют. По ее словам, в течение многих лет она кормила и одевала двоих взрослых и четырех детей примерно на 200 долларов в месяц. Экономили на всем, включая фольгу и пластиковые пакеты; пищевых отходов не допускали вообще.
Дом в итоге купили, завели еще двух детей (напоследок родились близнецы), а потом неожиданно для себя неплохо заработали изданием своего бюллетеня и прославились, поскольку их историей заинтересовались общенациональные СМИ. Сам бюллетень давно не выходит, но его материалы до сих пор переиздаются в виде книги и продолжают пользоваться популярностью. В соцсети Facebook действует «фан-клуб» «Газеты для прижимистых», насчитывающий на момент написания этих строк около 14 тысяч членов. Для них и множества других американских домохозяек Эми Дейсижин по сей день остается лучшим образцом для подражания.
И образец этот, кстати, не единственный. Вот навскидку еще пара примеров: в кризисном 2009 году из печати вышла книга Лорен Уэбер «На дешевизну уповаем: история забытой американской добродетели» (название — сознательный парафраз национального девиза США «На Бога уповаем»); в 2014 годупоявилась работа Эндрю Ярроу «Бережливость: история одного из движений в американской культуре». В заголовке — тот самый термин thrift, о котором я уже упоминал.
Авторы этих работ напоминают, что в США всегда были и есть организации и движения сторонников умеренности и самоограничения — от квакеров и трансценденталистов до современных анархиствующих антиглобалистов-«фриганов», ратующих за полную самоизоляцию от потребительской капиталистической экономики. Они негодуют против насаждаемого в США коммерческой рекламой и государственной пропагандой тезиса о том, что тратить деньги «полезно и патриотично», что потребительство — неотъемлемая черта американского образа жизни.
На мой личный взгляд, у американцев прижимистость и практичность постоянно борются в душе с идеализмом. Помните техасских студентов, которых я опрашивал о выборе карьеры? Все ведь отвечали одинаково: лично я — за идеалы, но уверен, что остальные предпочтут чистоган.
А под занавес моей работы за океаном один немолодой бизнесмен, с которым я затеял разговор на эту тему, сначала заговорил о помощи США внешнему миру, а потом сделал неожиданный, но логичный вывод: «Конечно, чтобы помогать другим, нужны деньги. Поэтому нам сначала надо быть жадными, а уж потом — щедрыми».