— Ну! — пролаял Людвиг Леер.
— Вот основные условия, которые мы предлагаем: консорциум полностью отказывается от всех притязаний на Ранжис.
И так как его собеседник попытался протестовать против столь полной капитуляции, он остановил его жестом.
— Подождите. В обмен мы приходим на помощь мадемуазель Гляйзман и вам. Мы вас лечим и обеспечиваем вашу эвакуацию. Это, что касается самого ближайшего будущего. В том же, что касается остального: вы привезли идею, которая еще должна материализоваться. Мои клиенты приняли решение… в свою очередь рационализировать свои действия и покончить с кустарными методами.
Дайте им время — и потом мы сможем выработать условия разумного и плодотворного сотрудничества, на первом этапе — франко-германского, а затем — почему бы и нет — и в рамках Европейского Общего рынка.
Глаза Людвига Леера слегка заблестели. Разве не эти слова вошли в новый язык дельцов немецкого подпольного бизнеса? Но ответить он не успел. Вера Гляйзман испустила крик ярости.
— Луи, — закричала она по-французски, — не позволяй этому мерзавцу произносить красивые слова. Разве ты не видишь, что он хочет тебя усыпить. Ах!.. Они хотят отомстить за Рене. А за меня? И за бедного Макса, который вот уже пять дней находится между жизнью и смертью. Кто отомстит за него? Раз вы можете только болтать, как бабы, я сама прикончу его, этого гаденыша, и немедленно!
Раненого она устроила в собственной комнате, поэтому ей не понадобилось много времени, чтобы выхватить из ящика небольшого секретера второй револьвер, американский полицейский револьвер 38-го калибра, и наставить его на адвоката. Ее глаза яростно сверкали, палец дрожал на спусковом крючке.
Гедеон Шабернак должен был немедленно спросить себя, как решить возникшую проблему, причем в наикратчайший срок, и после этого на всю оставшуюся жизнь его уважение к вычислительным машинам существенно ослабло.
Эта сумасшедшая намеревалась всадить в него пулю. Совершенно очевидно. С другой стороны, следовало помнить и о втором действующем лице с его «люгером», который в случае потасовки, вынужденный выбирать, несомненно, станет на сторону хозяйки. Нужно было любой ценой обеспечить его нейтралитет, прежде чем заняться этой пантерой, и сделать это за оставшуюся секунду, не более.
Ему некуда было отступать. Непосредственно позади него находился туалетный столик Веры. Он оперся на него левой рукой и изо всех сил выбросил ноги вперед. Носок его правого ботинка ударил по кулаку Леера, который испустил крик боли. «Люгер» отлетел, разбив при этом одну из ламп в изголовье.
Звон разбитого стекла и фарфора совпал со звуком выстрела. Стреляла Вера. Пуля пролетела точно там, где только что находилась голова Гедеона Шабернака, просвистела мимо головы Леера, заставив того выругаться, и попала в центр рисунка на бумажных обоях.
Потерявший равновесие жених Изабеллы Пеллер опрокинулся на спину и оказался практически беспомощным, как кролик перед разинутой пастью терьера. Он снова подтянул ноги, задрав их над головой, — прекрасное упражнение для мышц живота, — и обеими руками уперся в палас, покрывавший пол комнаты. Так у него появилась возможность достать пяткой плеча девушки в тот момент, когда она выстрелила второй раз. Вера покачнулась, пуля разбила флакон с духами на туалетном столике.
Шабернак, который уже успел вскочить на ноги, бросился к девушке, чтобы выбить оружие. Она выстреляла в третий раз, на этот раз пуля ушла в потолок, но он уже схватил ее за руку. И с огорчением обнаружил, что не может разжать кулак девушки. Та стонала от боли, продолжала сопротивляться, сжав зубы, но через некоторое время револьвер 38-го калибра все же упал на пол.
Она вывернулась как змея, пытаясь освободиться из его крепких объятий и царапая левой рукой. Он почувствовал, как ее ногти ожгли ему щеку, сумел схватить ее за руку, почувствовал ужасный удар ногой по голени, взвыл от боли и рухнул вместе с ней на ковер.
Вера сражалась с безумной яростью. Все, что он мог сделать, это держать ее за руки, тогда как она, извиваясь как угорь, искала возможность нанести болезненный удар ногами или пыталась укусить его.
Ее пеньюар распахнулся и разорвался еще в первом раунде схватки. Гедеон Шабернак оказался в невероятной и нереальной ситуации, когда ему приходилось бороться с обнаженной женщиной.
Все усиливая натиск, он стал чувствовать под собой ее великолепное тело, его грудь прижималась к напрягшимся грудям, живот — к плоскому животу, покрытому золотистым пушком.
В сантиметрах от своего лица он видел искаженное ненавистью, прекрасное лицо, горящие гневом глаза, пухлый рот с ослепительно белыми зубами, страстно стремившийся его укусить…
Ему уже почти полностью удалось нейтрализовать ее. Но у него осталось единственное оружие: его собственный рот. И тогда грубо и беспощадно он впился в губы Веры.
Он оставался в таком положении до тех пор, пока в легких оставался воздух, ощущая, как ее губы постепенно обмякают, пока укус не превратился в страстный поцелуй. До тех пор пока Вера Гляйзман, укрощенная и побежденная, не оторвалась от него в странном наслаждении от поражения.
Он почувствовал, что она вся дрожит. Казалось, молодая женщина все забыла. Свою ненависть, смертельное оружие, которое она держала в руках всего несколько мгновений назад, и присутствие Людвига Леера. Теперь это была всего лишь женщина, жаждавшая, чтобы ее заключили в объятия.
Гедеон Шабернак медленно привстал, оперся на колено, приподнял и притянул Веру Гляйзман к себе. Совершенно обнаженная, так как остатки халата давно упали с плеч, та не сопротивлялась. Она стояла на коленях, полностью раскрывшись, грудь ее вздрагивала, бедра были призывно раздвинуты. Она медленно подняла к нему лицо со смущенным и зовущим взглядом. И тогда, отпустив наконец ее руки, он отвесил ей две пощечины, вложив в каждую всю тяжесть своего тела.
— А если я откажусь? — спросил Людвиг Леер.
Прикованный к своему креслу, будучи не в состоянии дотянуться до оружия, разбросанного по комнате, немец невозмутимо наблюдал за перипетиями борьбы, вплоть до ее развязки, которая, казалось, не вызвала у него ни малейшего удивления.
Остановившись перед ним, Гедеон Шабернак вынул платок, смочил его одеколоном, который взял с туалетного столика, приложил к царапине на щеке и осмотрел опустошения, причиненные этой битвой, подумав о том, что трудно будет объяснить все это Изабелле.
— Если вы откажетесь? — переспросил он. — Все будет очень просто. Я уйду, но вы останетесь здесь, лишенный возможности двигаться. И в течение ближайшего часа наш пиротехник продемонстрирует вам, что он умеет. К несчастью, вам не удастся наблюдать результаты этой демонстрации.
Как бы случайно он подобрал «люгер» и «кольт» и спрятал их в карман. В напряженной тишине он услышал, что Вера Гляйзман, распростершись у подножья кровати, разразилась глухими рыданиями. Между прочим, Гедеон Шабернак отметил, что у нее великолепная спина и замечательные ягодицы.
— А если я соглашусь, — спросил немец, — каковы будут… практические условия соглашения?
Гедеон Шабернак улыбнулся. Развязка постепенно приближалась.
— Сегодня вечером, — сказал он, — я совершенно случайно изложил это на бумаге.
Он поднял свой бумажник, лежавший на секретере, и вынул оттуда два сложенных вчетверо листочка.
— Вот, — сказал он. — По-французски и по-немецки. Здесь два экземпляра. Вы парафируете их на лицевой стороне и подпишете на обороте…
Эпилог
Леонтина Пеллер позвонила в маленький серебряный колокольчик, звоном которого она обычно вызывала горничную. За маленьким столиком склонилась над стенографическим блокнотом Изабелла.
— Господа, прошу вашего внимания…
Апрель подходил к концу. Маленький парк поместья в Рувре был полон молодой зелени. Через открытое окно теплый уже ветерок доносил запахи свежеподстриженных газонов и цветущих вишен. Два молодых английских спаниеля гонялись друг за другом по лужайке.
Вокруг длинного стола сидели Слим по прозвищу Танжерец-убийца, Морис-Моряк, Тино Леони, Фернан Локар. На дальнем конце — взволнованный Медар Люркен по прозвищу Крысенок.
— Я предоставляю слово, — сказала Леонтина, — нашему администратору и советнику, адвокату мэтру Шабернаку.
Гедеон прочистил горло, открыл свое досье и окинул взглядом аудиторию. С момента последнего совещания в Рувре общий вид участников немного изменился. Кроме Люркена, нового кооптированного члена, все мужчины были в темных костюмах и галстуках сдержанных тонов. Но в конце концов основное различие заключалось в природе встречи. Если два месяца тому назад они собирались на военный совет, то теперь это было заседание административного совета.
— Месье, — начал адвокат, — в повестку дня нашего заседания необходимо включить обсуждение ситуации в плане проведения общего собрания компании. Следует обсудить решения, проект которых вам предложат президент и администратор, и которые надлежит принять с учетом перспектив на будущее.
Он сделал паузу, чтобы убедиться, что предложенная повестка дня не вызвала возражений.
— Мы убеждены, что с начальным капиталом в 3 миллиона франков мы сможем принять участие в эксплуатации центра развлечений и кабаре, открытых недавно в районе национального рынка в Ранжис.
Как вы также знаете, мы недавно приобрели земельный участок в коммуне Ранжис, на котором предполагаем построить суперотель с казино в соответствии с проектом, основные положения которого разработаны месье Жаном-Луи Розьером, известным архитектором Министерства национального просвещения и архитектуры в Париже.
Проект, как вам известно, грандиозен. В общих чертах он включает десятиэтажное здание, первые три этажа которого резервируются под казино, о котором я уже говорил, вместе с залами для игры. Два этажа будут заняты апартаментами для… кратковременного пребывания. Остальные этажи будут отведены под офисы, которые деловые люди смогут арендовать для осуществления сделок, что освободит их от необходимости ехать в Париж. Эти офисы будут оборудованы оргтехникой и совершенными средствами телекоммуникаций. Два кабаре, одно в цокольном этаже, а второе — на предпоследнем этаже под рестораном с панорамным обзором, плавательный бассейн и так далее.