И, судя по всему, ждунов в Бердянске и в самом деле будет все же побольше, чем среднестатистические десять процентов. Поэтому и понятны переживания Стаса Смаковского. А вот уже поездивший по Донбассу и другим новым регионам военкор Дмитрий Селезнев как-то сразу это и предположил, посмотрев по сторонам и на местные автомобили с украинскими номерами. Ну, насчет украинских номеров у местных автомобилистов есть масса отговорок, но все равно они малоубедительны, особенно если принять во внимание то, как обстоят с этим дела в республиках Донбасса.
А что касается дома моего деда в Бердянске, то я, несмотря на годы, его быстро нашел, вспомнив название улицы, где он находился, – улица Нахимова. Странно, но ее свидомые русофобы не переименовали – руки, видимо, не дошли в тяжелейшей и ответственнейшей работе по уничтожению собственной истории, языка и памяти своих предков.
В общем, дом моего дедушки, военного пенсионера, а в годы Великой Отечественной войны – начальника штаба артиллерийского полка, стоял на той же самой улице, где и ранее, – на улице русского адмирала Нахимова в ста метрах от берега Азовского моря. И только дренажные овраги, заросшие кустарником, которые тогда тянулись по обе стороны улицы, где мы с мальчишками прятались, подбрасывая на тротуары перед прохожими пустые кошельки на ниточках (вот такие игры были у детворы в докомпьютерную эпоху), сейчас оказались засыпанными землей. Однако память хранит и их, и красный кирпичный дом деда со ставнями на окнах, и его большой фотопортрет в военной форме на белой стене в одной из комнат. И желтый песчаный пляж, где я пропадал целыми днями, и порт с рыболовецкими судами, стоящими на ремонте. И запах мазута и рыбы, и перевернутые, просмоленные лодки на берегу. И бычки, пойманные мною с деревянной пристани на короткую донку с большой ржавой гайкой вместо грузила. И голубятни во дворах по всему городу. И колхозный рынок за дощатым дырявым забором, и железнодорожный вокзал, куда прибывали скорые поезда из Москвы. А еще – невысокие разноцветные здания в центре города, серый со стеклянным фасадом типовой кинотеатр и зеленое здание Центробанка. И конечно, седого, невысокого, худенького, но очень подвижного дедушку Максима Архиповича Беляка (похожего на полководца Суворова из старого советского фильма), постоянно заставлявшего меня есть кашу и слушаться, а если я не слушался, спрашивающего, не турок ли я. «Нет, не турок», – отвечал я и, когда приходил к морю, долго вглядывался в линию горизонта – туда, где, по словам дедушки, и жили те самые турки.
Давно это было. И было ли? Моя тетя говорит, что ничего этого уже и не помнит. А я помню. Только пляж теперь показался мне совсем маленьким.
Мой дед был человеком слова и чести и всегда отличался сильным характером. Со своей второй женой он прожил ровно сорок лет и, когда та внезапно умерла от грудной жабы, затосковал и ушел следом за ней ровно через полгода – день в день. Это случилось в 1990 году, а ему в тот момент было уже восемьдесят пять. При этом дед ничем не болел, ходил и был, как говорится, в здравом уме и твердой памяти. Но, видимо, просто устал жить. Говорят, такое с людьми бывает. В 1988–1989 годах он присылал моему отцу и мне письма, в которых проклинал Горбачева за развал страны. Мы посмеивались, а он-то был прав. И точно так же, я помню, он ругал в 60-х – 70-х годах Хрущева за развал армии.
Второго сентября 1990 года Максим Архипович объявил своей дочери, моей тете, что завтра умрет. Она всерьез к этому не отнеслась. Но на следующий день, третьего сентября, он умер.
День седьмой
В полдень мы с Димой Селезневым поехали повидаться с Семеном Пеговым, который предложил нам встретиться в рыбной таверне «Ракушка» на набережной реки Кальмиус. Только за день до этого он вернулся в Донецк из Москвы, куда ездил на пару дней по делам, но заболел и проторчал там больше недели.
– Сейчас в России грипп, – сразу после приветственных объятий предупредил он меня, думая, видимо, что я только что прибыл из Европы. А я уже как два месяца находился в России, побывал в Новгороде, Питере, Нижнем Новгороде, приехал сюда и тоже успел переболеть в Москве гриппом.
– О, это хорошо! – одобрительно воскликнул Семен.
Широко улыбаясь и поглаживая рукой, увешанной перстнями, свою окладистую рыжую бороду, он пригласил нас за уже накрытый на три персоны стол в самом центре ресторана. Борода, усы, длинные рыжие волосы с хвостиком на затылке, перстни на пальцах левой руки, серая шведская толстовка Fjällräven с капюшоном, желтый большой платок, повязанный поверх толстовки на манер «арафатки», брюки цвета хаки и ставшие модными здесь среди мужской части населения высокие армейские ботинки «берцы» песочного цвета – вот таким предстал Семен Пегов передо мной в тот момент, и это был вид настоящего поэта, каким, собственно, Семен и является, помимо того что он талантливый военный журналист, режиссер, продюсер, создатель медиапроекта WarGonzo и придумщик много чего еще.
Заказав еду, о чем чуть ниже, мы обменялись подарками: Семен вручил мне выкидной эксклюзивный нож DRAKAR WARGONZO, изготовленный нижегородскими мастерами, а я подарил ему пару своих книг, на одной из которых, радостный, что вижу Семена живым и почти невредимым после его недавнего подрыва на мине, написал: «Военкору-поэту от адвоката-писателя с любовью и восхищением».
– А когда книга стихов будет? – спросил я.
– Скоро, – пообещал Семен. – Предисловие напишете?
– Напишу.
– А сейчас у меня есть идея издавать иллюстрированный журнал с рассказами и эссе в жанре нон-фикшн. И обязательно с музыкой – в виде приложенных к журналу записей различных талантливых музыкантов. Есть просто гении! И по формату чтобы этот журнал был нестандартный – квадратный, как обложка LP-диска.
– В советские времена, – вспомнил я, – выпускался подобный журнал, но маленький, с гибкими пластинками внутри. Под названием «Кругозор». Там и джаз издавали, и рок, и «Битлов». Главным редактором, кажется, был Юрий Визбор.
Семен кивнул.
– А вы, Сергей Валентинович, не хотите поучаствовать в нем? – спросил он. – В качестве автора таких эссе о странах и людях, которые вы пишете. Вот и о Донбассе, например. Я пригласил к участию в этом проекте и хорошо знакомого вам художника Алексея Гинтовта.
Я согласился попробовать.
– Вижу, – сказал я, – ты после ранения нормально ходишь. Это прекрасно…
– Да, все почти обошлось. Бог уберег, – не дал мне договорить Семен, снова взявшись за расчесывание и поглаживание своей пиратской бороды. – А все потому, – начал он объяснять, – что мы в тот момент бежали. И я эту мину, «лепесток», не только в спешке не заметил, но… как бы пнул ногой… Не наступил на нее, а пнул – она же пластиковая, легкая. И она отлетела, разорвавшись. А если бы я на нее наступил, вот тогда бы последствия были хуже.
– А знаешь, Семен, – сказал я, – побыв здесь всего несколько дней, посмотрев и послушав, что говорят люди, вот в том числе и твой Дима, – я кивнул в сторону Дмитрия Селезнева, – мой московский оптимизм по поводу всего здесь происходящего начал как-то уменьшаться. По крайней мере, не все, что я видел в Москве по телевидению, и не все, о чем говорят столичные политологи и военные эксперты, стыкуется с тем, что я увидел и услышал здесь.
– О! – отмахнулся Семен. – Если вы узнаете то, что знаю я, то вашего оптимизма убавится еще на треть.
– Ладно, – давай поедим, – сказал я, покачав головой. – А то от таких слов аппетит совсем пропадет.
– Давайте, – смеясь, согласился Семен и принялся добавлять мне в тарелку только что поданных жареных рапанов.
Теперь, собственно, о еде. Как сибарит и гурман, не могу не рассказать об этом подробнее.
В этом популярном в Донецке рыбном ресторане с прекрасным панорамным видом на водную гладь Кальмиуса и красавец город любил бывать, по словам Семена, и Арсен Павлов – Моторола. И он якобы всегда заказывал себе именно это блюдо из рапанов – жареных рапанов с луком и с добавлением соевого соуса.
– И, как вы поняли, – сказал нам Семен, потирая от удовольствия руки, – я заранее заказал рапанов на всех, чтобы вы попробовали. А то они сейчас не всегда здесь бывают. А еще советую вам уху. Она необычная. Впрочем, тут все вкусно.
Мы с Димой заказали себе и рекомендованную Семеном уху. Она оказалась с лососем, курицей и красной икрой. И, как и рапаны, была приготовлена совсем неплохо, что мы и признали. Семен, как человек, пригласивший нас сюда, был этим крайне доволен. Вот что значит русский, долго проживший на Кавказе, – широкая, щедрая душа плюс кавказское гостеприимство. Нет, этот парень мне нравился все больше и больше! И я вдруг понял, чем он понравился Эдуарду Лимонову. А еще, разумеется, талант!
– А Моторола сидел с друзьями обычно на террасе, вон там… – Выбравшись из-за стола, Семен сделал несколько шагов в направлении террасы и начал размахивать там руками, как уличный регулировщик. – …Налево, в самом конце. – А потом, снова вернувшись к столу, продолжил: – Когда наши отступили из Славянска и Арсена еще никто в Донецке не знал в лицо, мы часто здесь с ним обедали. И бывало так, что, не успев доесть, он и его ребята тут же мчались на передок.
А я вспомнил один из репортажей Семена из Славянска, показанный на телеканале LIFE, когда Арсен, еще тогда без бороды и худенький, раздетый по пояс, невысокий, коротко постриженный паренек, представившийся добровольцем с позывным «Моторола», бродил по окопам и, улыбаясь, пинал ногами валявшиеся повсюду фрагменты украинских снарядов, начиненных фосфором.
– Так это же вообще первый мой репортаж! – воскликнул Семен, удивленный, что я его смотрел и запомнил. А прошло ведь почти десять лет.
– К сожалению, я так и не познакомился с Арсеном, – сказал я. – Думал, что он будет жить долго и мы еще как-то где-то пересечемся.
И еще я вспомнил, но рассказывать ребятам не стал, что, когда Моторолу убили, я находился в Турции, где дописывал веселую книгу о русских сибаритах (как раз одну из тех, что подарил Семену). И так был потрясен этим убийством, что не удержался и встав