Незадолго перед поездкой в Донбасс я встретился с одним давним питерским приятелем – музыкантом и битломаном, который, как и многие рок-звезды культурной столицы, неплохо говорит по-английски, слушает BBC, предпочитает виски, ест fish & chips, дружит с БГ и убежден, что Донецк с 2014 года бомбят российские войска. А когда разойдется в споре, заявляет, что уверен в победе Украины и в запальчивости даже кричит «Героям слава!» Так вот, когда я ему напомнил про его кумира Джона Леннона, который, как известно, был пацифистом и призывал к миру во всем мире, но никогда не заявлял, что желает победы Вьетнаму, не клеймил позором американских солдат и генералов и не говорил, что вьетконговцы сами сжигают напалмом свои собственные деревни и уничтожают своих же соотечественников химическим оружием и отравляющими газами, мой приятель как-то сразу приумолк. Может быть, на него подействовало то, что все это говорил ему не такой же лабух, как и он, а – адвокат. Не знаю, возможно. Но когда я ему добавил, что в противном случае Джону пришлось бы в США сесть, и сесть надолго, так как страна в то время воевала, мой приятель-либерал даже открыл от удивления рот. В общем, Джон Леннон был умнее, чем его фанаты в России.
Но я отвлекся. Пообщался еще некоторое время с Ахрой и его бойцами, и меня пригласили пройти к украинским пленным, которые содержались под охраной в одном из помещений в том же здании штаба интербригады «Пятнашка».
Дверь в эту комнату с одним большим зашторенным в это темное время суток окном была открыта настежь, и перед нею неотлучно находились трое суровых бородатых бойцов в полной амуниции, с автоматами наперевес.
Почему открытая дверь? Думаю, чтобы лучше «заботиться» о своих «гостях» и не давать им возможности о чем-то тайно переговариваться. Тем более что пока, как я понял, с ними еще даже не встречались представители наших спецслужб.
Зайдя в комнату, я увидел стоящий в углу на тумбочке телевизор и выступающего по нему президента Путина, а еще – три железные солдатские кровати, на которых лежали пленные. Точнее, кроватей было пять – четыре из них стояли в два яруса вдоль левой стены, а пятая – в одиночестве напротив, у окна, и на ней, укрывшись одеялом до самых глаз, лежал единственный раненый украинский солдат. Двое других, здоровых и более молодых, при моем появлении поднялись и сели каждый на свою кровать.
– Сними майку, – приказал одному из них наш боец. Тот послушно разделся, и я увидел его разукрашенное татуировками тело. Украинские «киборги» в шлемах и штурмовой форме, черепа, молнии.
Пленный – симпатичный кареглазый парень с усиками, модной хипстерской бородкой и копной густых черных волос («На гражданке у такого хлопца, должно быть, отбоя от девок нет», – подумал я) – так и остался сидеть по пояс раздетым. С ним первым я и начал беседовать, включив камеру своего смартфона.
Причем эта идея – записать мой разговор с пленными – пришла мне в голову внезапно именно в ту самую секунду, хотя до этого я вообще не был уверен, что захочу с ними о чем-либо говорить. Думал: ну просто посмотрю на них и все. И вот я включил видеозапись и сел на принесенный мне солдатами стул.
Я не представился пленным, кто я. И не знаю, за кого они меня приняли – за журналиста или, возможно, за какого-то большого начальника, но только не за военного. Думаю, они быстро поняли, что я и не следователь, не чекист и не гэрэушник. С другой стороны, сам я никогда не брал ни у кого интервью, и, наверное, они в итоге догадались, что перед ними все же и не журналист: мой разговор с ними был мало похож на классическое интервью, где журналист спрашивает, а интервьюер отвечает.
А здесь вышел обычный разговор – так, чтобы, как говорится, время чем-то занять, и я вел себя в отношениях с ними просто как «человек с улицы» – мужик, годящийся двоим из них в отцы, а третьему, раненому, – в старшие братья. И то, что этот мой разговор с ними завершился в конце концов обоюдными пожеланиями друг другу «всего доброго», а мои собеседники говорили мне перед расставанием спасибо, – тоже выглядело, наверное, необычно. Интервью с пленными и тем более их допросы так не заканчиваются. Вряд ли так заканчивается и общение пленных с военнослужащими армии противника. Ну, если только это не Ахра Авидзба или Апти Алаудинов.
Да, повторяю, интервью ранее я ни у кого не брал, но тут, наверное, все-таки сказался мой опыт адвоката. И уж, кстати, не знаю, часто ли доводилось (и доводилось ли вообще) российским адвокатам вот так встречаться и говорить с украинскими военнопленными до того, как те попадут в руки следователей.
Сейчас я приведу расшифровку моего разговора с этими тремя людьми. Разговор происходил 18 декабря 2023 года около семи часов вечера в расположении интербригады «Пятнашка» в пригороде Донецка.
– Ну, представься, как тебя зовут.
– Рагульский Владислав Игоревич, 13 января 1997 года рождения.
– Откуда ты родом?
– С Винницы.
– Винница? Из самого города?
– Не, родился в Гайсине Винницкой области, проживаю в городе Винница.
– И как призвали сюда? Доброволец?
– Не, мобилизованный. Вручили повестку, и буквально через три часа был в этом… ну, в военкомате, и выезжал…
– Но говоришь хорошо по-русски. Из Винницы, а говоришь по-русски хорошо.
– Так у нас Винница… Разговаривают… Больше половины населения разговаривало по-русски.
– А где работал? Или учился?
– Учился в высшем художественном училище. А работал… Крутил гайки, в общем. Слесарем работал.
– И где тебе повестку дали?
– На блокпосту. У нас блокпосты были по городу. А я, получается, домой возвращался через окружную, и там блокпост был. И там вручили повестку.
– На машине возвращался?
– Да, с отцом.
– А отец какого года рождения?
– Семьдесят третьего. Отчим.
– Отца нет родного?
– Есть, но мы с ним не общаемся.
– С мамой живешь?
– Ну, с матерью, отчимом и сестрой младшей, их дочерью.
– А у тебя есть дети?
– Да, двое, двое детей.
– У тебя двое детей?
– Да.
– Кто? Мальчик, девочка?
– Две девочки… Одной семь лет. Будет тринадцатого февраля. А другой будет двенадцатого января год.
– Как их зовут?
– Первую – Милана, старшую. А вторую – Оливия.
– Хорошие имена. Оливия! О, Ливия!.. Это из Шекспира, вообще-то. «Двенадцатая ночь»… Ну и давно ты здесь?
– В Донецкой области с 26 марта 2022 года. А призвался 3 марта 2022 года.
– Больше года, получается.
– Да, да, больше года.
– И как вас взяли? В бою? Или вы сами сдались?
– Сами сдались.
– Сами? И как к вам здесь относятся?
– Отлично.
– Точно?
– Да, да, отлично.
– Без дураков?
– Не, вообще. Ну, классно кормят, все хорошо.
– Не бьют?
– Нет.
– А знаешь, кто вас взял в плен? Какое подразделение?
– Да, знаю, «Пятнашка».
– А лечат? Раненый у вас тут, я смотрю.
– Да, да, перевязки делают, все нормально.
– Ну и теперь, надеешься, что будет?..
– Домой…
– Домой вернешься?
– К детям.
– У тебя есть повод – к детям. Но выводы-то сделаешь какие-нибудь?
– Конечно, сделаю.
– Против своего же народа воюете…
– Да, я вижу, что здесь большая часть местных. По факту получается, что мы против своего народа воюем.
– Н-да… Печально. Такая страна была Украина! Богатая, хлебосольная, веселая.
– Да.
– Ну а как с нацизмом? Ты, я смотрю, татуированный, у тебя везде… на руках вот…
– Но это не нацизм. – Владислав протянул руку, показав набитый на кисти трезубец. – Это же не свастика, это проявление просто… проявление любви к своему государству. Это было набито еще в 2013 году…
– А ты рожден в 1997-м, и это уже была Украина. Понятно…
– Да.
– А вот этот товарищ, – я указал на раненого пленного, – скорее всего, советский еще, да? Из советской Украины. Ну а тебе, Владислав, я желаю вернуться поскорее домой живым и здоровым…
– Спасибо большое…
– И не держи зла…
– Ни в коем случае, нет…
– И не лукавь. Я понимаю, что там могут дать втык за правду, но уж лучше молчать, чем прыгать, скакать, как козлы, и кричать: «На гиляку москаляку!» Вот если бы у меня сосед, мой сосед в доме, выходил и кричал каждое утро: «Москаляку на гиляку!» – он бы рано или поздно получил от меня в рыло.
– Да.
– Вы восемь лет это кричали нам – вот это ты должен осознать! И если б твой сосед на тебя кричал, что тебя надо на сук, на нож…
– Я бы сам дал ему втык.
– Ты бы сам дал втык… Напросились, получили втык и бежите теперь к другим соседям, просите оружия, помощи. Кричите: «Мы просрем все, проиграем, дайте нам оружие…» Позорно это выглядит как-то. Не по-мужски. Не по-русски. А вы – русские. Ну, украинцы, русские… Согласен, что все это как-то позорно?..
– Да.
– Как-то это, ну, неправильно… Нельзя вести себя с соседом так. Тем более – с братом. У кого-то, наверное, родственники здесь есть…
– У меня нету.
– У тебя нет, ну а в подразделении? У ребят есть родственники, которые живут в Москве, в России?
– В подразделении есть даже люди, которые с этого… с Ясиноватой… Даже не родственники, а сами жили в Ясиноватой… Кто-в Донецке жил, у кого-то бабушка в Донецке. То есть были люди такие, да…
– Вот, ну, в общем, вывод такой: тебе повезло сейчас крупно. Господь… А ты крещеный?
– Да.
– Православный или униат?
– Нет, я православный.
– Ну вот. Господь, значит, тебя уберег – просто реально уберег. Ты мог бы валяться сейчас там, в грязи, трупом, рот открыв… Труп! И черви бы уже тебя ели. Вот это и надо как-то осознать.
– Да…
– И вас никто не бьет действительно?
– Да.
– А мы смотрим, в России смотрим по телевидению, как ваши бойцы простреливают нашим в плену колени, отрезают гениталии… Ну почему это? Мы же все – братья. Это как один брат поссорился с другим и начал ему живот резать, кишки выпускать… Вот что ужасно. Понимаешь? А началось все с кричалок «Москаляку на гиляку!» еще задолго до Майдана и Крыма…